Автор: | Лившиц Б. К. (Переводчик текста), год: 1937 |
Категория: | Стихотворение |
ПОЛЬ ВАЛЕРИ
ЕЛЕНА, ЦАРИЦА ПЕЧАЛЬНАЯ
Лазурь! Я вышла вновь из сумрачных пещер |
Внимать прибою волн о звонкие ступени |
И вижу на заре воскресшие из тени |
Златовесельные громадины галер. |
Одна, зову царей. Томясь, стремятся к соли |
Курчавых их бород опять персты мои. |
Я плакала. Они безвестные бои |
Мне славили и песнь морской слагали воле. |
Я слышу раковин раскаты, вижу блеск |
Медноголосых труб, и весел мерный плеск, |
И древний строй гребцов, в поспешности степенный, |
И благостных богов! В лазурной вышине |
Они с носов галер сквозь поношенья пены |
С улыбкой руки вновь протягивают мне. |
ЮНАЯ ПАРКА
(фрагменты)
Пускай преследует его мой нежный запах, |
Разочаруй меня, унылая заря, |
Я так устала жить, я - образ обреченный. |
Послушай! Торопись... Ведь год новорожденный |
Смятенья тайные предсказывает мне: |
Последний свой алмаз мороз сдает весне, |
И завтра под ее улыбкой вожделенной |
Внезапно вскроется родник запечатленный. |
Как знать, откуда ты, насильница-весна, |
Пришла? Но речь твоя струится так ясна, |
Что умиляется земля в глубоком чреве... |
Одевшись в чешую, набухшие деревья - |
Зачем им столько рук и овидей дано? - |
Вздымают к солнцу вновь громовое руно |
И в горьком воздухе уже растут крылами |
Бесчисленной листвы, в чьих жилах - снова пламя... |
Ты слышишь, как в лучах дрожат их имена, |
Глухая? Как в дали, где все - в оковах сна, |
Уже собрался в путь, ожившею вершиной |
Ощерясь на богов и к ним стремясь единой |
С благоговением возносят ввысь из мглы - |
Куда плывете вы опять, архипелаги? - |
Укрывшийся в траве поток нежнейший влаги. |
Какая смертная отвергнет этот плен? |
Какая смертная... |
Ах, дрожь моих колен |
Предчувствует испуг коленей беззащитных... |
Как этот воздух густ! От криков ненасытных |
Вон птица падает... Сердцебиенья час! |
А розы! Легкий вздох приподымает вас, |
Властитель кротких рук, сомкнутых над корзиной... |
Ах, в волосах моих мне тяжек вес пчелиный, |
Твой острый поцелуй, пронзающий меня, |
Вершина моего двусмысленного дня... |
О, свет! Иль смерть! Одно из двух, но поспешите. |
Как бьется сердце! Как час от часу несытей |
Вздувается моя тугая грудь, как жжет |
Меня в плену моих лазоревых тенет... |
Пускай тверда... но как сладка устам несчетным!.. |
Я заклинать хочу лишь слабый отблеск твой, |
Слеза, уже давно готовая пролиться, |
Моя наперсница, ответная зарница, |
Слеза, чей трепет мне еще не заволок |
Разнообразия печального дорог. |
Ты идешь из души, но колеей окольной, |
Ты каплю мне несешь той влаги подневольной, |
Тот чудодейственно-живительный отстой, |
Чьей жертвой падает моих видений рой, |
О тайных замыслов благое возлиянье! |
В пещере ужасов, на самом дне сознания |
Наслаивает соль, немотствуя, вода. |
Откуда ты? Чей труд, уныл и нов всегда, |
Выводит, поздняя, тебя из горькой тени? |
Все материнские и женские ступени |
Мои осилишь ты, но медленный твой ход |
Несносен... От твоих чудовищных длиннот |
Мне душно... Я молчу и жду тебя заране... |
- Кто звал тебя притти на помощь сведшей ране? |
Когда я пролил в океан - |
Не жертва ли небытию? - |
Под небом позабытых стран |
Вина душистую струю, |
Кто мной тогда руководил? |
Быть может, голос вещуна. |
Иль, думая о крови, лил |
Я драгоценный ток вина? |
Но розоватым вспыхнув дымом, |
Законам непоколебимым |
Своей прозрачности верна, |
Уже трезвея в пьяной пене, |
На воздух подняла волна |
Непостижимый рой видений. |
INTERIEUR
То никнет в зеркала рабыней длинноглазой, |
То, воду для цветов держа, стоит над вазой, |
То, ложу расточив всю чистоту перстов, |
Приводит женщину сюда, под этот кров, |
Сквозь мой бесстрастный взгляд, бесплотная, проходит, |
Как сквозь светило дня прозрачное стекло, |
И разума щадит земное ремесло. |
ДРУЖЕСКАЯ РОЩА
Дорогою о чистых и прекрасных |
Предметах размышляли мы, пока |
Бок-о-бок двигались, в руке рука, |
Безмолвствуя... среди цветов неясных. |
Мы шли, боясь нарушить тишину, |
Обручники, в ночи зеленой прерий |
И разделяли этот плод феерий, |
Безумцам дружественную луну. |
Затем во власть отдавшись запустенью, |
Мы умерли, окутанные тенью |
Приветной рощи, ото всех вдали, |
И в горнем свете, за последней гранью, |
Друг друга плача снова обрели, |
О милый мой товарищ по молчанью! |
МОРСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Крылом, средь сосен и гробниц трепещет! |
Юг праведный огни слагать готов |
В извечно возникающее море! |
О благодарность вслед за мыслью вскоре: |
Взор, созерцающий покой богов! |
Как гложет молний чистый труд бессменно |
Алмазы еле уловимой пены! |
Какой покой как будто утвержден, |
Когда нисходит солнце в глубь пучины, |
Где, чистые плоды первопричины, |
Сверкает время и познанье - сон. |
О стойкий клад, Минервы храм несложный, |
Массив покоя, явно осторожный, |
Зловещая вода, на дне глазниц |
Которой сны я вижу сквозь пыланье, |
Мое безмолвье! Ты в душе - как зданье, |
Но верх твой - злато тысяч черепиц! |
Храм времени, тебя я замыкаю |
В единый вздох, всхожу и привыкаю |
И, как богам святое приношенье, |
В мерцаньи искр верховное презренье |
Разлито над бездонною водой. |
Как, тая, плод, когда его вкушают, |
Исчезновенье в сладость превращает |
Во рту, где он теряет прежний вид, |
Вдыхаю пар моей плиты могильной, |
И небеса поют душе бессильной |
О берегах, где вновь прибой шумит. |
О небо, я меняюсь беспрестанно! |
Я был так горд, я празден был так странно |
(Но в праздности был каждый миг велик), |
И вот отдался яркому виденью |
И, над могилами блуждая тенью, |
К волненью моря хрупкому привык. |
Солнцестоянья факел встретив грудью |
Открытой, подчиняюсь правосудию |
Чудесному безжалостных лучей! |
На первом месте стань, источник света: |
Меня ввергает в мрак глухих ночей. |
Лишь моего, лишь для себя, в себе лишь - |
Близ сердца, близ стихов, что не разделишь |
Меж пустотой и чистым смыслом дня - |
Я эхо внутреннего жду величья |
В цистерне звонкой, полной безразличья, |
Чей полый звук всегда страшит меня! |
Лжепленница зеленых этих мрежей, |
Залив, любитель худосочных режей, |
Узнаешь ли ты по моим глазам, |
Чья плоть влечет меня к кончине вялой |
И чье чело ее с землей связало? |
Лишь искра мысль уводит к мертвецам. |
Священное, полно огнем невещным, |
Забитое сияньем многосвещным, |
Мне это место нравится: клочок |
Земли, дерев и камня единенье, |
Где столько мрамора дрожит над тенью, |
И моря сон над мертвыми глубок. |
Когда пасу без окрика, без звука, |
Отшельником таинственных овец, |
От стада белого столь бестревожных |
Могил гони голубок осторожных |
И снам напрасным положи конец! |
Грядущее здесь - воплощенье лени. |
Здесь насекомое роится в тлене, |
Все сожжено, и в воздух все ушло, |
Все растворилось в сущности надмирной |
И жизнь, пьяна отсутствием, обширна, |
И горечь сладостна, и на душе светло. |
Спят мертвецы в земле, своим покровом |
Их греющей, теплом снабжая новым. |
Юг наверху, всегда недвижный Юг |
Сам мыслится, себя собою меря... |
О Голова в блестящей фотосфере, |
Я тайный двигатель твоих потуг. |
Лишь я твои питаю опасенья! |
Мои раскаянья, мои сомненья - |
Но мрамором отягощенной ночью |
Народ теней тебе, как средоточью, |
Неспешное доставил торжество. |
В отсутствии они исчезли плотном. |
О веществе их глина даст отчет нам. |
Дар жизни перешел от них к цветам. |
Где мертвецов обыденные речи? |
Где их искусство, личность их? Далече. |
В орбитах червь наследует слезам. |
Крик девушек, визжащих от щекотки, |
Их веки влажные и взор их кроткий, |
И грудь, в игру вступившая с огнем, |
И поцелуям сдавшиеся губы, |
Последний дар, последний натиск грубый - |
Все стало прах, все растворилось в нем! |
А ты, душа, ты чаешь сновиденья, |
Свободного от ложного цветенья |
Всего того, что здесь пленяло нас? |
Ты запоешь ли, став легчайшим паром? |
Святого нетерпения запас. |
Бессмертье с черно-золотым покровом, |
О утешитель наш в венке лавровом, |
На лоно матери зовущий всех! |
Обман высокий, хитрость благочестья! |
Кто не отверг вас, сопряженных вместе, |
Порожний череп и застывший смех? |
О праотцы глубокие, под спудом |
Лежащие, к вам не доходит гудом |
Далекий шум с поверхности земной. |
Не ваш костяк червь избирает пищей, |
Не ваши черепа его жилище - |
Он жизнью жив, он вечный спутник мой! |
Любовь иль ненависть к своей особе? |
Так близок зуб, меня грызущий в злобе, |
Что для него имен найду я тьму! |
Он видит, хочет, плоть мою тревожа |
Своим касанием, и вплоть до ложа |
Я вынужден принадлежать ему! |
Пронзил ли ты меня стрелой злодейской. |
Звенящей, но лишенной мощных крыл? |
Рожденный звуком, я влачусь во прахе! |
Ах, Солнце... Черной тенью черепахи |
Ахилл недвижный над душой застыл! |
Нет! Нет! Воспрянь! В последующей эре! |
Разбей, о тело, склеп свой! Настежь двери' |
Пей, грудь моя, рожденье ветерка! |
Мне душу возвращает свежесть моря. .. |
Я возрожусь, как пар, как облака! |
Да! Море, ты, что бредишь беспрестанно |
И в шкуре барсовой, в хламиде рваной |
Несчетных солнц, кумиров золотых, |
Грызешь свой хвост, сверкающий в пучине |
Безмолвия, где грозный гул затих, |
Поднялся ветер!.. Жизнь зовет упорно! |
Уже листает книгу вихрь задорный, |
Листы, летите в этот блеск лазурный! |
В атаку, волны! Захлестните бурно |
Спокойный кров - кормушку стакселей! |
Примечания
относятся еще к 90-м годам, когда он примыкал к кружку Малларме и был самым верным его учеником и даже подражателем. Тогда же был написан его философский и литературно-теоретический диалог "Soiree avec monsieur Teste" ("Вечер, проведенный с г-ном Тэст"). Подобно всем своим собратьям по школе, Валери был пленником резко выраженного субъективного идеализма, но в отличие от большинства из них им очень остро ощущалось и переживалось противоречие между единством и цельностью созерцающего и творящего "я" и множественностью, многоразличностью мира. Пытаясь изжить в себе конфликт, рожденный переживанием этого противоречия, изжить через творчество и методами искусства, Валери в конце концов признал свое бессилие и замолчал на целых двадцать лет. В 1917 г. он однако же вернулся в литературу, выпустив книжку новых стихов "La jeune Parque" ("Юная парка"), за которой последовало еще несколько небольших сборников. Наконец, переизданы были и ранние стихи ("Album des vers anciens" - "Альбом старых стихов"), В 1921 г. журнал "Connaissance" провел анкету, которая выяснила, что большинство читающей стихи интеллигентной публики "читает Валери крупнейшим французским поэтом современности. В 1924 г. Валери занял академическое кресло только что скончавшегося тогда Анатоля Франса,
Философско-творческие искания, характеризовавшие раннюю теоретическую работу Валери, отразились на всем его поэтическом творчестве. В этом творчестве найден своеобразный выход из противоречия, о котором шла речь. Стремление к абсолюту не может найти удовлетворения, но торжествует компромисс. Мир можно созерцать как содержание "я" ("Нарцисс"), поэтическое творчество - акт этого созерцания. Конечно, по сути дела Валери полностью капитулирует перед тем же субъективным идеализмом, но пытается защитить свое компромиссное решение, перейдя к новому по сравнению с практикой символистов методу художественного познания мира. Замкнутое в строгие формы нового классицизма, его индивидуальное поэтическое видение мира должно стать обязательным и неоспоримым. И уже не выражением мгновенного настроения, впечатления или чувственного ощущения бытия оказывается слово-образ, а выражение мысли о вещах и явлениях, логически оформленной. У Валери то лирическое переживание, которое дает толчок творчеству, есть мысль. Поэтому так строга композиция поэм Валери ("Юная парка", "Платан", "Морское кладбище", "Нарцисс" и др.). Подчиненную роль играют чувственно-эстетические моменты поэтического созерцания (конкретные "зрительные" образы), здесь они - знаки-символы абстрактных идей и рассуждений. Восстанавливается самая классическая строфика: в ней воскресают формы, забытые французской поэзией с XVI, XVII столетия. Но остается наследие Малларме - усложненный синтаксис и необычность "переходов" поэтической мысли - требующее некоторого напряжения для понимания общего смысла - (философского) поэм Валери.
Полное собрание стихов Валери вышло в 1923 г. в издательстве Nouvelle Revue Francaise. Гослитиздат выпустил в конце 1936 г. сборник избранных его произведений (стихов и прозы).