| Автор: | Лившиц Б. К. (Переводчик текста), год: 1937 |
| Категория: | Стихотворение |
ОГЮСТ-МАРСЕЛЬ БАРТЕЛЕМИ
ГОСПОДИНУ ДЕ ЛАМАРТИНУ, КАНДИДАТУ
В ДЕПУТАТЫ ОТ ТУЛОНА И ДЮНКЕРКА
| Я думал: что же, пусть, чувствителен не в меру, |
| Поэт преследует высокую химеру, |
| От стогнов городских уходит в мир могил |
| И там, где акведук образовал аркаду, |
| В тумане звонкому внимает водопаду |
| Под сенью ястребиных крыл. |
| Увы, всю жизнь - одни озера, бездны, выси! |
| Раз навсегда застыть на книжном фронтисписе, |
| Закутав тощий стан коричневым плащом, |
| И взором, лунною исполненным печалью, |
| Следить за волнами, что льнут к ногам, за далью, |
| За реющим во мгле орлом! |
| Какое зрелище! Поэт-самоубийца |
| Пьет жизни горький яд с бесстрастьем олимпийца, |
| Улыбкой смерть зовет к себе во цвете лет |
| И, в добровольное давно уйдя изгнанье, |
| Подобно Иову, лишь издает стенанья: |
| "Зачем явился я на свет?" |
| Как я жалел: его! Тая в душе тревогу, |
| К его убежищу я все искал дорогу. |
| Желая разделить обол последний с ним, |
| Сказать ему: "Пойдем, на Ионийском склоне |
| "Ты жажду утолишь божественных гармоний, |
| "Ты будешь жить, как серафим". |
| Но вскоре все мое сочувствие иссякло: |
| Я увидал тебя в обличий Геракла; |
| Ты мчался в тильбюри, забыв про небеса. |
| В толпе услышал я: "Он едет дипломатом |
| "В Тоскану, но и там, на поприще проклятом, |
| Он явит миру чудеса". |
| Я понял: нет границ твоим духовным силам! |
| Ты арифметику сопряг с Езекиилом |
| И из Сиона в банк летишь, взметая прах. |
| Держатель векселей, заимодавец хмурый, |
| Умеет пожинать плоды литературы, |
| Оставив ястребов в горах. |
| На чернь презренную, мне ясно, лишь для вида |
| Обрушиваются твои псалмы Давида, |
| Поэт и финансист, ты деньгам знаешь цену |
| И вексель предъявить просроченный Гослену |
| Нисходишь с горней высоты. |
| Чуть в академии освободилось кресло, |
| Иеремия наш, препоясавши чресла, |
| Спешит туда, свернув с пророческой стези, |
| Рукой архангела сгребает не впервые |
| Чины и ордена, сокровища земные, |
| Полуистлевшие в грязи. |
| Я слышал, будто бы, покинув край безбурный, |
| Ты счастья попытать решил теперь у урны. |
| Чело твое уже венчает сельдерей; |
| Ветхозаветную отбросив прочь кифару, |
| Ты процветание сулишь надолго Вару |
| Кандидатурою своей. |
| Приветствую, о брат, твою любовь к отчизне, |
| Но как поверю я, что ты далек от жизни? |
| Молчали мы, когда всеобщий наш кумир, |
| Библейским языком пять лет подряд глаголя, |
| Обменивал стихи на милости Витролет, |
| Когда же ханжеских в награду песнопений |
| У избирателей ты клянчишь бюллетени, |
| Мы говорим: "Постой, ты гордостью смущен!" |
| Кого влечет к себе публичная арена. |
| Тот должен изложить пред нами откровенно, |
| Что для свободы сделал он. |
| Но подвигам твоим подвесть мы можем сальдо: |
| Мы помним хорошо все гимны в честь Бональда, |
| Над реймсским алтарем твой серафимский взлет, |
| Стихи, в которых ты, не без подобострастья, |
| Бурбонов изгнанных оплакивал несчастья |
| И к власти им сулил приход. |
| Но времена прошли возвышенных экстазов, |
| Сионских арф, псалмов, библейских пересказов: |
| Кого теперь пленить сумел бы пустозвон? |
| А впрочем, есть еще на свете Палестина: |
| Пожалуй, изберет в парламент Ламартина |
| Воспетый им Иерихон. |
ШУАН
| Он враг республики, сей ревностный католик. |
| Его влечет к себе дней феодальных даль; |
| Он ждет, уйдя в нору, развязки авантюры, |
| Которую начнут Бурмоны да Лескюры, |
| Бернье, Стофле и Кадудаль. |
| Заочно осужден иа-днях судом присяжных, |
| От приговоров их уходит он бумажных |
| В Анжер иль Мороиган, в Шоле иль Бресюир; |
| К престолу господа его глаза воздеты: |
| Кто богу молится и носит пистолеты, |
| Тот на земле уже не сир. |
| В нем непосредственность есть золотого века. |
| Он с четками в руке, в часы ночных забав, |
| Растливши девушку, шутя ее удавит; |
| На дыбе он хребты трехцветным мэрам правит, |
| Он ночью, во главе отчаянной ватаги |
| Врываясь в погреба, презренной ищет влаги, |
| Всех вин кощунственных непримиримый враг. |
| Он твердо убежден, что доблесть лишь проявит, |
| И кровью обагрит овраг. |
| Чтоб соблюсти отцов обычаи и веру, |
| Он прячется от всех, как дикий зверь в пещеру, |
| В глухое логово и, между тем как там, |
| Восходят в полумгле к подножью приснодевы, |
| Он зверем рыщет по горам. |
| В ночи республики ему как свет эдемский - |
| Не Карл Десятый ли и герцог Ангулемский |
| На шее носит он, рисуясь нестерпимо, |
| Чеканную медаль - портрет Елиакима |
| С лицом уродливым, как бред. |
| Он, этот мученик, бродящий по дорогам, |
| И к лику праведных окажется причтен; |
| Зловонней Иова и Лабра неопрятней, |
| Лесных разбойников немногим деликатней, |
| Он - роялист, как сам Мандрен. |
| Заботьтесь же о нем по мере ваших сил. |
| Вот истинный француз, достойный подражанья: |
| Он в городах нигде не подымал восстанья |
Примечания
ОГЮСТ-МАРСЕЛЬ БАРТЕЛЕМИ (1796-1867) был одним из наиболее ярких представителей радикально-демократической сатиры эпохи Июльской революции и монархии Луи-Филиппа. Писал он большей частью в сотрудничестве со своим другом и земляком Мери (Mery). В эпоху Реставрации он, подобно Гюго, пережил увлечение роялизмом ("Ode da sacre", "Ода на помазание", 1825), к революционной же сатире пришел через бонапартистские симпатии ("Napoleon en Egypte", "Наполеон в Египте", 1828 и др.). В 1830 г. Бартелеми выступает как поэт Июльской революции, беспощадно бичуя реакцию и ложный либерализм: к этому периоду относятся его книги "La satire politique" ("Политическая сатира", 1830) и "Insurrection" ("Восстание", 1831); в последней воспеты июльские дни в Париже. После революции он сперва выступает как сторонник Луи-Филиппа, но вскоре разочаровывается в буржуазной монархии и в издаваемом совместно с Мери сатирическом еженедельнике "Nemesis" (1831-1832), обрушивается на июльский режим, на бюрократию и плутократию и т. д. Эти годы являются расцветом его творчества. Сатира Бартелеми - хлесткая, злобная и, главное, беспощадно конкретная - большей частью удачно избегает обычного у мелкобуржуазно-демократических поэтов реторизма; пафос негодования питается у него доходящей до сарказма иронией, остроумно-хлестким издевательством над врагом.
Произведения Бартелеми, написанные после "Nemesis" и в сороковых годах, не представляют особого интереса. В конце концов поэт примирился с режимом и даже стал защищать его ("Justification de l'etat de siege - "Оправдание осадного положения"). Однако с ослаблением революционно-сатирической стихии приходит в упадок и талант Бартелеми, исчезает его популярность, и теперь он в полном смысле этого слова - забытый поэт, забытый незаслуженно, ибо революционные сатиры его остаются образцом политической лирики и вполне достойны того, чтобы стоять на одной полке с "Ямбами и поэмами" Барбье.