Семейство Ченчи

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Семейство Ченчи (старая орфография)

Дело было доверено мне при следующих обстоятельствах.

Является ко мне прилично одетая, средних лет дама, заплаканная, со следами еще недавней красоты:

- Мне надо говорить с вами.

- Что угодно?

Мнется. Потом:

- А у вас есть три свободных часа, чтобы меня выслушать?

- Три часа?!

Признаюсь, я пришел в ужас: дама, собирающаяся говорить три часа без умолка!...

- Я знаю, что это очень долго, но, право, дело мое стоит того, чтобы его прослушать. А я не умею рассказывать иначе, как с самого начала. Уж потерпите...

- Хорошо-с...

- К тому же - меня к вам направил граф Лев Николаевич Толстой...

Это меняло дело. Я весь превратился во внимание и вот что услышал.

Но сперва - маленькое отступление. Общество, куда я сейчас поведу за собою читателя, - средняя купеческая среда: та самая среда, которую сорок лет тому назад, под впечатлением первых драм Островского, прозвали "темным царством" и в которую с тех пор будто бы лились и льются злоисцеляющие "светлые лучи". В последнее время русский литератор как-то откачнулся от этой среды. Думает ли он, что уж слишком много сделано в её области Островским и что заниматься ею после знаменитого драматурга, значит - затягивать старые песни на новый современный лад? Очень ли уж ярко и соблазнительно сверкают новые типы миллионного молодого купечества, так что избалованному их обилием автору нет охоты спускаться с эффектных верхушек денежного мира в темноватые норки, где живут, наживаются и проживаются тысячники? Мирок этот забыт, и скажу больше: забыты и прощены, за давностью, самые пороки, кипевшие в "пучине" московской, когда А. H. Островский навел на нее свой обличительный фонарь. Безобразия, разврат, хамство так-называемой "коммерческой аристократии" вызвали в московском общественном мнении даже некоторую реакцию в пользу старинного купца с Таганки и Якиманки. Он-де был Кит Китыч, но - семьянин. Являясь домой в пьяном виде, он увечил чад и домочадцев, но не привозил с собою француженок от Омона. Он запирал свою дочь в терем, чтобы она не перемигивалась с офицерами, но разве это не лучше, чем предоставить свою дочь ad libitum, всем офицерам всех видов оружия? Он бил благороднейшого мздоимца Василиска Перцова и платил за побои воздаяние. Но, ведь, и это безобразие не хуже чем самому получать пощечины от Василисков Перцовых и в воздаяние иметь лишь удовольствие видеть, как автор пощочины, в присутствии благоговеющих лакеев "Эрмитажа", аристократически моет свои белые руки, оскверненные "прикосновением к купеческой морде"... Все это более или менее справедливо. Но мне думается, что снисходительная пословица "не так скверен чорг, как его малюют" еще не исключает того положения, что чорт все-таки скверен. И если порок средне-купеческого общества померк в сиянии пороков коммерческой аристократии, я не нахожу в этом резона ставить первое в пример второй: в разном виде, но друг друга стоют. А что до семейственной и патриархальной простоты, которую ставят этому обществу в главную заслугу его защитники, то - где же вы найдете более упрощенные семейные формы и отношения, чем во "Власти тьмы" Л. Н. Толстого? Однако, вряд ли кто таким формам и отношениям позавидует. И вот всякий раз, как случай забрасывал меня в глубину московского средне-купеческого общества, мне приходилось на первом же шагу вступать либо в старую отрыжку Кит Китычей - с одной стороны Большовы, Коршуновы, Гордеи Торцовы, с другой угнетенные Митеньки, сумасшедшие Купидоши, трепещущее чувство во образе Любови Гордеевны и жалкая пьяная правда по следам Любима Торцова; либо - прямым путем - именно во "Власть тьмы". Такова и настоящая история.

Доверительница моя - дочь человека, действительно, весьма почтенного. Я наводил точные справки. Никто не сказал мне дурного слова ни о семейной, ни о торговой, порядочности этого купца: "старого завета папаша" - кремешок, но с теплою искоркой внутри, под суровою личиной судьи-патриарха. Уступая веянию прогресса, он отдал дочь в пансион русской мадам на французский манер, где, подобно Лидочке Большовой, девочка "проявила способности" - обучилась играть на фортепиано и танцовать. Когда девушка заневестилась, ее взяли из пансиона, в ожидании, какой да её долю достанется Подхалюзин. Является жених - старший приказчик большой серебряных дел фирмы. Сватовство это так типично, что я разскажу о нем, хотя оно и не имеет прямого отношения к дальнейшим событиям. Девушку заставили играть для жениха на фортепиано. Едва она села к инструменту, под нею сломался табурет и она упала...

"Свадьбе не бывать", думает она и видит, что бледен жених, бледен отец, бледны все - у них та же мысль:

"Не к добру это... разойдется свадьба".

Однако, ударили до рукам.

- Поцелуйте меня, - просит жених, оставшись с невестой наедине.

- Хорошо, что я его тогда не поцеловала! На третий день приехал он к нам, заперся с папашей в кабинете и выходить потом - весь в слезах... разошлась свадьба. Так бы я и осталась "оцелованная"!..

Разошлась же свадьба таким случаем. Когда жених сказал своему хозяину, что намеревается жениться, тог воскликнул, даже не дослушав:

И выводит за руку свою старшую дочь. Против хозяйской воли приказчик не посмел итти, к тому же за прежнею невестой ему давали десять тысяч, а хозяйская дочка приносила с собою стотысячное приданое, да еще богатые перспективы в будущем, - женился, хоть и сквозь слезы... И так все это было ясно, понятно, в порядке вещей, что на изменившого жениха даже не обиделись ни брошенная невеста, ни её семья: что же делать? хозяин не велел, - значит, не судьба. Невеста (жених ей не очень нравился) плакала лишь об одном:

- Господи! какая пройдет обо мне слава по купечеству, что от меня жених отказался...

Нашелся другой искатель её руки - настоящий герой нашей истории, тоже старший приказчик очень крупной фирмы, торгующей меховым товаром. Хватил немножко образования. На невесту произвел впечатление тем, что "все смеются, зубы скалят, а он смотрит этак серьезно, пристально, даже с суровостью". Мог говорить по-умному. Однако - из-за приданого торговался, как жид, прося накинуть две тысячи на обещанные десять: а то разойдется дело.

- Папаша, дайте ему двенадцать тысяч! - молит дочь.

- Голубушка, мне не денег жаль, а тебя: какой же он будет тебе муж, если: способен отказаться от тебя из-за двух тысяч?

- Дайте, папаша; все равно - видно, уж такая моя судьба. А мне будет очень срамно, если разойдется и вторая моя свадьба!

Внезапно жених подался на великодушие: согласился на десятитысячное приданое. Приписали это его влюбленности, но впоследствии ларчик открылся иначе: изобретательный молодой человек сватался разом к трем невестам и, когда его драгоценную особу нигде не оценили дороже восьми тысяч, женился на той, за которою давали десять.

Стали жить - и довольно ладно. Торговая репутация молодого была хороша: он славился знатоком меха, человеком честным, энергичным, исполнительным. Тесть - не слишком довольный, что зять его - человек подвластный, да еще служит конкурирующей фирме, - дал ему средства устроить самостоятельный магазин на деньги жены и ссуду под вексель. Кроме того, выдавал дочери ежемесячно сто рублей на булавки. Кроме скупости, молодая не примечала за мужем особых недостатков: деньги у нея он отбирал, а выдавал на содержание дома по рублю в день и требовал, чтобы стол был первого сорта.

- Если, бывало, бифштекс не по вкусу, заберет его с тарелки, да и пустит мне в лицо через стол. Суп не понравится - супом плюется...

- Вы называете это - "не было особых недостатков"?

- Что же? у других хуже бывает... Тогда он меня, по крайней мере, не бил...

С течением времени к скупости прибавилась странная жестокость - сперва по отношению к посторонним: мальчиков в своем магазине молодой купец бил за каждую, даже самую ничтожную вину с такою свирепостью, что они убегали один за другим, а жена трепетала:

- Не миновать нам беды - попадем под суд.

- Эка важность, что бью! - оправдывался муж: - меня самого били... и не так еще! вот и вышел человеком...

Пугала окружающих не самая наклонность купца к бойлу - "всех их били и все вышли людьми" - но, что он бил не спокойно, - не для наказания, - зверел, нанося удары... В полном своем ужасе развернулась его разнузданность на руку, когда подросли и стали учиться дети. Не зная по-латыни ни одного слова, отец вздумал репетировать сынишку-гимназиста.

- Как же это он ухитрялся?

- А он когда-то начинал учиться по-французски, - так буквы помнил. Спрашивает, бывало, у Коли слова и смотрит, на первую букву, так ли начинается слово, как Колька ответит. Стол?.. Если Колька ошибается, скажет вместо "mensa", положим "mensis" - отец не замечаеть: хорошо! молодец!.. Но, если бы он ошибся в первой букве - ну, обмолвился бы хоть tensa или pensa, - у отца сейчас же наливаются кровью глаза: так-то ты учишься, мерзавец? Ремень в руки - и пошло живодерство.

А мы еще смеемся над горбуновским анекдотом, как купец выдрал сынишку за "Софонизбу", почитая ее за неприличное слово! Впрочем, я знал барышню, которая на вопрос, что поделывает её сестра-курсистка, важно отвечала:

- Изучает какую-то Спинозу... должно-быть, очень мудреная болезнь, потому что давно уже изучает...

"Детоубийство по мелочам" вызывало резкия сцены между родителями, кончавшияся тем, что освирепелый муж колотил и жену. Но у жены были защитники - братья, жившие в том же доме, через лестницу, и ради них семейный палач немного сдерживался. Чтобы ускользнуть от вмешательства жены и необходимости колотить ее, а потом иметь неприятные объяснения с шурьями, жалкий, одичалый человек придумал систему келейных наказаний. Запрется в кабинете и порет мальчишку:

- Я с тебя шкуру спущу, а если крикнешь, спущу и другую, и третью, - не безпокой маму.

Однажды, на шестой день после родов, лежа в постели, жена слышит далекое мычание, отчаянное, но ничего общого не имеющее с человеческим голосом.

- Ничего, мамаша... так что-то на улице...

Но потом ей пришлось сознаться:

- Коля принес из гимназии двойку, и папаша его третий день порет...

Родильница вскочила с постели и босиком побежала выручать сына, забывая, какой опасности себя подвергает... Произошла страшная сцена... Один из братьев пришел на крик... И такова сила традиционной боязни "не пущать на дом "марали", что несчастная женщина, в эту ужасную минуту, напустилась на своего же защитника:

- Зачем ты суешься между мужем и женою? Столкуемся и сами...

- Помилуй: ты можешь умереть от его безобразия.

- Это мое дело.

Последовала болезнь, жестокая и долгая, как все женския болезни, изнурительная и ведущая за собою целый circulus vitiosus нервных разстройств, малокровия и других недомоганий. Пошли лекарства, доктора, скитания по медицинским звездам всех величин... Клейн, Шервинский, Остроумов, поездка в Крым, житье в санитарной колонии Ограновича... Кажется, за это время доверительница моя сама немножко отстала от детей и, как говорится, запустила их...

Отношения мужа к жениной семье, к тестю и шурьям были нехороши. Свой магазин он прикрыл во время торговой заминки и, продав его тестю, сам пошел к нему же в приказчики, на трехтысячное жалованье. Сделка была выгодная, но зять считал себя обиженным и в особенности тем, что тесть потребовал уплаты по векселю десяти тысяч, данных им на открытие магазина.

- Папаша, как вам не стыдно, в самом деле? - набросилась на старика и дочь.

- Не хочешь ли хоть сейчас получить от меня эти деньги?

- Зачем же вы их с нас требовали?

- Затем, чтобы, когда муж тебя бросит, ты имела свой кусок хлеба.

Лечилась моя доверительница и в Крым съездила на счет отца. Муж не дал ни копейки.

Дома продолжалось все то же: глупая скупость и безчеловечное битье смертным боем жены, детей, прислуги. Иногда на безобразника находили как будто минуты просветления - и он смирялся пред женою, каялся, что и сам не знает, как это вскипает в нем сердце, затихал немножко, а затем устраивал скандал, горший прежнего... Надо заметить, что мы имеем дело не только не с пьяницею, но даже с вовсе непьющим человеком.

Все это были, однако, цветочки - ягодки ждали впереди.

Распространяться далее о подробностях этого семейного ада - трудная по своей щекотливости тема. Достаточно назвать её последнюю, заключительную точку: супруг окончательно разнуздался и, после психопатической скупости и жестокости, впал в психопатический разврат - окружный суд увидел его обвиняемым в попытках к развращению своей старшей дочери...

Глухая мирская молва обличает гораздо больше половых преступлений, совершающихся в мирных, повидимому, недрах буржуазных семейств, чем доходит их до света правосудия; а горький опыт убеждает в том, что мирская молва, в данном случае, редко сплетничает попусту, видя дым там, где нет огня. Укрывателями преступлений являются обыкновенно те самые лица, которые больше всего от них терпят, т.-е. семья преступника. Мотивы укрывательства - стыд, что такая гнусная "мараль" падет на дом; жалость выдать тюрьме и каторге близкого, родного человека, с кем сживались многими и многими годами, кого привыкли уважать и бояться, кому привыкли повиноваться, человека одного имени и одной крови; наконец, - и весьма часто, - панический страх, внушаемый семье самим преступником, деяния которого так необычны и ужасны, что семья теряется, с кем она имеет дело - с безудержным ли в разврате деспотом, или просто с сумасшедшим. Запуганные семьи терпят безобразия своих психопатов, не вынося сора из избы, предпочитая терпеть стыд и позор действительный, но тайный, стыду ложному, но открытому - стыду гласной обороны против постыдных посягательств ошалелого эротомана. Грубый и нескладный по форме, но меткий анализ такого скрытого в семье полового преступления, дал А. Ф. Писемский в драме "Бывые соколы".

Все указанные мотивы и соображения имелись на лицо и в настоящем случае. Жертвы распущенного психопата ограничивались пассивным сопротивлением, заботясь лишь об одном, чтобы намерения его не переходили в действия. Но расходившагося скота быле мудрено унять. Он зверел со дня на день все больше и больше: бил семейных походя и довел свою наглость до того, что мать, не в силах далее защищать свою дочь, удалила ее сперва к родным, а потом в закрытое учебное заведение, наперекор воле нежного родителя, который, в отмщение за отпор, оказанный ему честною девочкой, решил не давать дочери никакого образования: - коли она была мне не покорна, пусть будет не барышнею, но прачкою!

Семейный совет, обезопасив девочку, решил приняться за безобразника в серьез и, на первых порах, будучи не в силах уговорить мою доверительницу поднять руку на мужа, т.-е. действовать уголовным порядком, попробовал домашния респрессалии. В последнее время психопат манкировал службою в магазине, хотя она была единственным источником его доходов. Ему фиктивно отказали.

- Наплевать!

Равнодушие это скоро объяснилось: скупясь в грошах для жены и детей, чуть не моря семью с голода, нежный супруг и родитель накопил на собственные удовольствия капиталец в 40,000 рублей, да прибрал к рукам лучшия женины вещи.

- Ни за что.

Тогда он выкрал мальчика обманом. Жена подала в сыскное отделение просьбу - найти исчезнувшого супруга и украденного ребенка.

По отъезде мужа, жена осмотрела шкапы и сундуки с своим приданым: пусто, все, что было получше, выбрано. В один прекрасный день, в отсутствие жены, хозяин-вор возвратился - подобрать остальное. Когда он сходил с набитым саквояжем до лестнице, его настигла возвратившаяся жена.

- Где сын?

- Это моя печаль.

- Я не отстану от тебя, пока ты не покажешь мне его.

- Не отставай: ищи ветра в поле...

- Бери все, да сына отдай.

- Не отдам.

- Коли так, едем в участок.

- Едем.

Приехали.

- Вот мой муж: я о нем объявляла, что он пропал и увез у меня сына... а теперь нашелся, прошу его задержать.

- Помилуйте, господа, - говорит муж: - она совсем сумасшедшая! Я просто собрался к Сергию-Троице и сынишку захватил с собою, а ей представляется Бог весть что...

за ним в погоню. Оглядываясь он не узнавал её, потому что она сняла шляпу и повязалась, как горничная, платочком. Так проследила она беглеца до одной из московских окраинных улиц, где он нырнул в ворота дома, показавшагося жене как будто знакомым... Прочитав да воротах фамилию домовладельца, она вспомнила, что была здесь, лет пятнадцать тому назад, после своей свадьбы, с визитом; муж привозил ее сюда нарочно, чтобы похвастаться, какую он добыл себе красивую и воспитанную жену; старшая дочь купца-домовладельца была одною из трех невест, отказавших жениху-авантюристу... Естественно, что знакомство, начатое такою враждебною демонстрацией, более не продолжалось. Но муж потихоньку поддерживал связи с семьею своей бывшей невесты и, быть может, даже под влиянием её и затеял похищение ребенка: по крайней мере, мальчик был спрятан именно в этом доме.

Милая семейка ужинала и наслаждалась повестью героя о дневных приключениях, когда пред всею этою небольшою, но честною компанией выросла, как из-под земли, моя доверительница, в сопровождении околоточного. Ребенок спал на диване... Началась глупая и подлая сцена. Взволнованную до полубезумия мать стыдили её безпокойством за сына:

- Можно ли так гоняться за мужем? Что про вас люди скажут? Муж от того и ушел, что вы его замучили, чтобы немножко отдохнуть от вас...

- Бог с ним... мне его не надо... мне сына...

- Вот он ваш сын, не пропал. Не с чужим он, а с отцом.

- Что это вы? как можно везти ребенка в такую позднюю пору через весь город? Вон и дождик пошел... Лучше сами оставайтесь ночевать у нас.

Порешили на том, что мальчик переночует в гостеприимной семье, а завтра утром мать за ним приедет. Потом принялись мирить. мужа с женою.

- Это все родители, братцы да сестрицы вас ссорят. Бросили бы вы папашин дом, наняли бы квартирку... вот хоть у нас есть свободная.

хорошо заживем. Я много виноват пред тобою, но все заглажу...

Мираж счастья соблазнил давно не видавшую его женщину. Она согласилась разойтись с родными... Но, когда на другое утро она приехала за сыном, гостеприимная семья встретила ее, как незнакомую:

- Что вам угодно?

- Где мой сын? мой муж?

Одураченная ловким заговором, женщина стала грозить, шуметь - ей засмеялись в лицо и вытолкали ее вон.

Она приходила еще и еще: один раз даже поймала мужа в недрах его нового семейства - даже вцепилась в него руками; на нее набросились всею семьею, оторвали ее от мужнина сюртука и вышвырнули на улицу, а муж тем временем улизнул, куда глаза глядели.

- Я буду караул кричать, стекла бить стану! - грозит несчастная, в безумии отчаяния.

Ей хладнокровно возражают:

Только после этой долгой, но безполезной погони за украденным сыном, пришел конец долготерпению бедной женщины. Скрепя сердце, она отреклась от мужа и подала прокурору жалобу, обвиняя семейного тирана в безнравственных покушениях на дочь и в похищении ребенка.

Родитель продолжал скрываться и отличаться. Не зная о жалобе, но предполагая, что жена ведет против него какую-нибудь законную мину, он, во избежание розысков и повесток, жил непрописанным. Несколько времени спустя, он выкрал у жены и другого сына - четырех-летняго... Но эта покража оказалась менее удачною: сестренка похищенного мальчика выследила отца до Рязанского вокзала и видела, как он сел в дачный поезд, - значит, живет где-нибудь на подмосковной дистанции. Нашли его близ полустанка Малаховки: выдает себя за вдовца и жуируеть в свое удовольствие. Детей отдать отказался: законом к тому не обязан, - а жены не желает знать.

Моя доверительница, - по собственному её признанию, от всех этих издевательств она была одною ногою в сумасшедшем доме, поехала в Петербург и подала на Высочайшее имя прошение об отдельном виде и возвращении ей детей. В комиссии прошений пришли в ужас, прочитав мотивировку просьбы; обычно продолжительные в таких случаях справки на этот раз были наведены с редкою быстротою, и через месяц злополучная семья вздохнула свободно, выйдя из-под кошмара отцовских уродств...

Мать получила возможность распорядиться судьбою детей и воспитывать их прилично, без трепета и за их будущее, и за их честь. Добиться такой самостоятельности и законных прав на самозащиту было единственною целью моей доверительницы, когда она подавала жалобу. О каре преступнику она не думала. Напротив, теперь, когда высшее правосудие дало ей искомые права, она взяла на себя новую и не легкую задачу - спасти виновного мужа от позорного наказания, а семью - от "марали". С этою целью, когда дело разбиралось на суде, и мать, и дочь воспользовались предоставленным им правом отказаться от показания. Родственники потерпевших давали показания сдержанные и осторожно-двусмысленные. Ни один опасный свидетель не был вызван. Словом, счастливого психопата вытащили за уши из омута те самые овцы, среди которых он всю жизнь был волком. Великодушие, очень дурно понятое и оплаченное: поверенный подсудимого, попросив суд об удалении свидетельниц из залы заседания, безцеремонно облил их помоями безпутнейших выдумок, натолкованных ему полусумасшедшим клиентом... Представитель обвинительной власти, усматривая недочеты в следствии, обжаловал оправдательный приговор, и дело перешло в судебную палату.

За что?

Под впечатлением этого удручающого "за что?", потеряв веру в правосудие, с ненавистью к людям, полная слез, проклятий, истерических выкриков, бродила она по улицам, как пьяная, не помня себя - и сама не могла мне объяснить толком, как зашла она, что повлекло ее к Толстому, которого она до тех пор никогда не видала и даже читала мало... И Лев Николаевич разговорил ее...

Соображая всю рассказанную мною трагедию, я не полагаю, чтобы в её весьма отвратительном герое работала исключительно злая воля, как думает моя доверительница, настойчиво доказывая, что муж её в здравом разсудке:

- Помилуйте! какой он был умница в торговом деле!

Воля не столько злая, сколько больная. Очевидно, мы имеем дело с резким типом последовательного помешательства: moral insanity, как классифицировал Маудсли.

самосознании, но на лицемерных внешних отношениях. Ах, не вынести бы сор из избы! что люди скажут! ах, не принять бы нам на себя "марали!" И вот - во имя накопления в избе кучи вонючого, заразительного сора - несколько лет подряд держат на свободе злого и вредного сумасшедшого, способного и на убийство и на изнасилование - на всякую мерзость, какую подскажет ему искаженная деятельность больного мозга. Еще более разительная подробность: держать на свободе - не жалея его, как больного, но, наоборот, считая безобразника за вполне здорового, в твердой уверенности, что он не сумасшедший, но изверг по природе. Самодурство домовладыки санкционировано семейным безмолвным соглашением, самозащита против самодура упразднена и воспрещена. Его пороки, его грязь, расплывающаяся в семье, не "мараль", для последней, но станет "маралью", когда выплывет наружу, к обществу, на его правый и строгий суд. Пошлая и безнравственная логика! Каким язычником надо быть, какого кумира надо создавать из молвы двух десятков злых языков, чтобы, избегая их нахальной сплетни, терпеть над собою иго заведомого безумца, бешеного и развратного, и трепетав не пред мыслью, что безумец этот, не дай, Бог, убьет кого-нибудь, или опозорит родную дочь, но пред стыдом, как бы этого "своего" безумца не убрали, куда следует, - в тюрьму или сумасшедший дом!... Я слышал от многих коммерческих людей совершенно серьезный упрек потерпевшей: "как это она все-таки довела до огласки? Как бы нибудь обошлась - смягчить бы, скрыть бы, замять бы. Жаль: хорошая семья - и вдруг скандал!"

Этот панический ужас скандала диктует русским людям половину мелких и трусливых подлостей, какими полна столичная жизнь. И никогда-то никого-то ни от чего-то он не спас, - даже от огласки, против которой выставляется панацеею, потому что факты, укрытые от суда, следствия, психиатра и газеты, все же оповещаются городскими слухами, да еще разукрашенные, с пестрыми прибавлениями и небылицами досужих салопниц. А портил и портит всегда, всем и во всем...

От автора. Вскоре по напечатании этого фельетона изложенное в нем дело разобрано московскою судебною палатою, обвинившею преступного мужа. Попав под манифест, он избавился от наказания, но, как лишенный прав состояния, потерял возможность отнимать у матери детей, чего доверительница моя только и добивалась.