Дедушкин домик

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дедушкин домик (старая орфография)

Теплинский лес выходит на большую чумацкую дорогу. В старину, по случаю частых разбоев, о нем говорили: "Кто минует голую долину, да высокую могилу, да теплинский лес, то не возьмет того бес!" Времена стали другия. Лес состарелся и измельчал. Но одна половина его, именуемая Черточешенским уступом, попрежнему пугает праздное воображение людей. Дремучая дебрь уступа полна таинственности и мрачных красок. Впрочем, слово дремучая да не введет никого в ошибку; дремучого здесь собственно очень мало потому, что эта дебрь простирается не далее каких-нибудь двух или трех верст, и дремлется в ней разве одному усталому от зноя лесничему да старику-дровосеку. Нет в теплинском лесу ни рысей, ни песцов, ни россомах, ни горностаев; нет в нем ни барсуков, нй соболей, ни ланей, ни бобров, ни медведей. Зато в неисчислимом множестве прыгают в его чаще приземистые, краснобурые лисицы; зато все дубки и орешники его усеяны белками; зато волки в нем, как дома: никто им, уже более пятнадцати лет, не мешает тут плодиться, делать набеги на соседния слободки и хватать из соседних слободок лучших поросят и барашков. Один только раз досталось в ближнем селе, Панковке, какому-то косолапому серку. За то же он и наделал дел! Пробрался в околицу, да не только пробрался, а отыскал еще хату, и чью бы вы думали? - самого атамана, Колодняжного-Юхты, он же и Хриновый-Буряк, - отыскал, вошел в сени, из сеней в двери, залез на печку, съел там три окорока, откопченных к петровским розговенам, закусил миской вареников с ягодами, да там же и заснул. И досталось же за это косолапому серку! - Теплинский лесь перерезан многими озерами, из которых Лебяжье, Плоское и Кривое считаются лучшими потому, что нигде нет такого множества дичи, как там. В Черточешенском уступе, о котором пойдет главная речь, протекает небольшое безыменное, подвижное озеро, просачиваясь из безыменного же болота, и теряется тут же между тростниками. На низменной просеке Черточешенского уступа, на гребне зеленого косогора, над озером и болотомь, стоит дедушкин домик. Он стоит тут уже с давних пор... Вид с косогора на воду, перебившуюся кучковатыми плёсами, по которым, едва пробежит ветер, стелется лилово-сизый отлив, и на сочную зелень болота, в раме тростников и густолистых кустарников, - хорош особенно летом. Какая странная и причудливая растительность! Как перевиты эти сучковатые деревья диким хмелем! По окраинам озера стелются ползучия травы, называемые бабьим неводом. Чемерка, лопухи, козий-листик и заячья-капустка, былина и рясноголовая кульбабка, волошки и сочные козеельки всех родов и свойств, - и белоголовый, дрябчатый смодвь, и сизый молочай, и голубая колючка, и рогоз, и, наконец, сладкие шпигаки: чего только нет в этом лесу! А как настанет весною прилет птиц, - и запоет, застонет кудрявый лес. По влажному, остывшему илу, как на коньках, скользят и бегают пестрые курочки, и серая поверхность усеевается крестиками пурпурных ножек, как старинная рукопись стариннымн словами. Каждый куст, каждая ветка одеты своею благоуханною атмосферою. А носатый огарь, точно клок красного сукна, перебрасывается с дерева на дереви, бегает и тихо вытаскивает из влажной земли сладкие корешки, белые поросли камыша и прошлогодних букашек, или же, беззаботно набегавшись, стоит себе на одной ножке, зажмурив глаза по сторонам поднятого носика и дремлет под полусонное жужжание кузнечиков и мошек, и медленно качаются вокруг него широкие, сквозящие лопухи и махровые ленты хмеля, и тихо застилает его прохлада подступающого вечера, и проносятся над ним, как бродячия певчия струны, рогатые жукалки и трепетные, сумеречные бабочки. Но вот, заливаются голубым и красным потопом цветущия не Вот она идет и подступает... На тихой утренней заре, когда по темным деревьям только-что мелькнули желто-пурпурные пятна и туман свился и плывет над болотом, - в недосягаемой вышине берут верх и идут какие-то чудные звуки: точно торжественный, таинственный благовест раздается под небесами и падает на землю. И вот - все слышнее и слышнее, все ближе и ближе. Несутся воздушные полки воздушных армий... На лес проливается целое море звуков. Черкание болотных веретенников, сонное курруканье горлинок, звон травников, как теньканье крохотных стекляных колокольчиков, резкое чоканье дроздов и дребезжащий смех пустынной хохотвы, как ауканье спрятанного в кустах лешого, долетающий откуда-то чуть слышный бой перепела, треск куличка и печальные перезваниванья иволги, - сколько странных, сколько причудливых голосов и звуков! Но и в тихое осеннее время, когда матери перестали уже печально скликать разбежавшихся и разлетевшихся детей; когда в траве не шныряют уморительные куличата, и гусыня не переносит уже с плёса на плёсо за шейку крохотных гусенков; когда белоствольная береза ярко отделяется и сверкает на матовом багрянце вязов и сквозящого, лапчатого клена; когда, наконец, голубое сукно васильков уже не застилает ни болотной кутемы, ни пеструшки: и в тихое осеннее время - теплинскй лес имеет много торжественно-таинственного. Погоныш, как тень, скользит в сумерки по темной, ползучей шмаре; неугомонный дятел долбит и вьется вокруг дупла столетняго, увешанного вороньими гнездами береста, и звучно падает в пустынной тиши изсохший лист, считая обнаженные сучки и ветви, и звучно уносится умирающая, до новой весны, певучая лесная жизнь!..

панцырь у ежа. Бревна его исчерчены иероглифами червей, а крыльцо, как остов павшого в степи коня, проросло крапивою. Небольшой ребенок даже и не взойдеть на него; он взойдет на него только при помощи опрокинутого ведра или колоды, на которой дедушка кует проволочные крючки для своих удочек. Зато в теплую погоду, от весны до осени, окна домика раскрыты настежь, и свободно влетают в них мошки и сумеречные бабочки, и свободно влетают в них лепестки цветущих яблонь и молодые ласточки и синички. Когда подобное обстоятельство случается, родители крохотных птичек долго летають и тиликают в ветвях соседних деревьев, предполагая, что это дедушка, хищным набегом на их владения, похитил маленьких птичек. А дедушка ходит себе в мерлушковом халате, ходит и знать ничего не хочет. Зеленый картуз с гигантским овально-продолговатым козырьком, весьма напоминающим утиный нос, покоится на его голове. И ходит себе дедушка, заглядывая под кусты и деревья, колируя и подпиливая засохшие сучки. И весело дедушка посматриваеть с зеленого косогора... А тишина в старом домике невозмутимая. Дедушка однажды сознался, что в какое-то особенно бурное лето птичка, именуемая овсянкою, залетела в окно его спальни, на глазах его свила в углу, в развешанных мотках пряжи, гнездышко, выкормила детей и с новорожденною семьею снова удетела из спальни. Как не последний мечтател, дедушка дал этому событию такое значение: "Придет время, и вот он сам явится в домик с маленькою, своею собственною птичкою". Впрочем, это было еще давно-давно, в годы прошедшей юности. Черточешенский уступ видел дедушку и ребенком, у которого щеки походили на спелые яблоки, а голова на репейнйк, и школяром, улетевшим из соседняго городка на каникулы с новоизобретенными хлопушками и незатянувшимся синяком под глазом, и офицером в мундире с желтым воротником, на который заглядывались соседния хуторянки, вдадетельницы пары черных бровей, полной груди, звонкого девического смеха и несколькйх десятин зеленых, грунтовых садиков; не видел только родимый лес дедушки счастливым... Но что же это за дедушка? Каково его начало и происхождение? История дедушки есть история его домика, и потому разскажем обстоятельно последнюю.

И, во-первых, история древняя.

С давних давен и старинной старины, территория теплинского леса принаддежала предкам дедушки. Зажиточные предки, считавшие свои земли не клочками болот и озер, а десятками тысяч десятин нетронутой плугом, пустынной но к столбу медвежонок. Старые деды жили весело, родилис и умирали, не выезжая далее соседняго повето и рычал на цепи косматый сторожевой медвежонок. Столетний, слепой садовник, отыскивая дорогу палкой, с фонарем, вводил путника в просторный дом. Тут было тепло и отрадно, среди развешанной и разставленной утвари. Хозяин, с кубком вина на серебряном блюде, встречал гостя, а в высокую, резную дверь входила стройная панночка, в парчевом платье и с корабликом на голове, панночка, у которой полный стан не перетягивался рюмочкой и густые брови были, как на шнурочке. Гость с хозяином заводил речи об иностранных землях и народах, о далеких штурмах и боях. Говорил гость, и долго, по его отъезде, чудились панночке и её седоусому отцу битвы и пожары, пышные убранства и громы музыки, турниры и чужеземные красавицы, и тихая, сладкая речь гостя, которого, наконец, догоняла, вдали от них, в чужом краю, вражья пуля. Тихо старелся и разрушался величественный дубовый замок предков. Иногда, во время домашних праздников и пиров, при громогласных "ура!" и выстрелах пушек, стоявших у ворот частокола, не малое количество штукатурки падало с потолка на подносы, уставленние кубками, и стены дома многозначительно покрякивали на шумные заздравные тосты. Когда дедушка принял наследство и вышел в отставку, родовое село его, за разные забавы и увеселения предков, неожиданно продали и перевели куда-то за реку. Но спасли дедушку ни желтый офицерский воротник, ни диплом шляхетного корпуса, где он кончил свое воспитание. Дедушка скинул сюртук, сказал: "Ну, что же? не взяла!" подумал, подумал - и сломал свой старый, большой дом. В видах улучшении печальных обстоятельств, на первый раз из обломков дома был выстроен овчарный загон, причем сам владелец поселился под косогором, в орешнике, в курене старой пасеки. Вследствие этого, всяк, кто проезжал по лесу торною, обозною дорогою, не мало изумлялся при виде обширного овечьяго загона с резными окнами и - игольчатыми на углах уцелевшей крыши. Но в одну безснежную зиму пали все овцы дедушки, и планы на улучшение печальных обстоятельств рушились. Дедушка скинул и щегольской хуторянский бешмет, синий с выпушками, как мундир у сотянка, надел мерлушковый халат и из овчарного загона выстроил маленький домик. Он выстроил его на пепелище старого дома, выстроил у подножия высокого, развесистого дуба, как под сенью мирного священного предания. Этот дуб вырос из жолудя, посаженного перед крыльцом старого, большого дома в тот самый достопамятный день, как дедушка дедушки впервые ввел в него свою молодую, стройную жену и, по тогдашней польской моде, торжественно поцеловал ее перед толпою собравшейся челяди. Жолудь, через много лет, превратился в громадный зеленый дуб, который на тридцать шагов протянул кругом свои тяжелые, плодоносные ветви, и под этими ветвями, как былинка у подножия одряхлевшого, павшого дерева, вырос скромный преемник пространных дедовских палат, низенький домик, с двумя окошечками на озеро... В древней истории домика есть еще один довольно замечательный эпизод: именно, происхождение воздушного моста к домику, у подножия холма... Воздушный мост произошел так. Устроивши свое гнездо, дедушка пустился мечтать о присоединении нового лица к своему уголку, которое бы согрело и осветило его жизнь, - задумал жениться. Вследствие этого, он частенько сталь переезжать узкую плотину, отделявшую часть озера и болота от холма, и появляться в тихих домиках соседних хуторян. Соседние хуторяне также нередко стали завертывать к обладателю Черточешенского уступа. Как вдруг, в одну дождливую весну, потоки с ближних меловых пригорков хлынули на болото и перерезали, глубокою водомоиною, плотину под холмом. Дедушка очутился в засаде, отрезанным от остального мира. Однакоже он не потерялся и задумал выстроить через провалье мост. С этою целью он приказал единственному слуге и плотнику рубить по соседству удобные деревья. Удобнейшим оказался на первый случай высокий вяз, росший у самой водомоины, и плотник начал с него. Переправился через овраг, привязал к вершине дерева веревку, к веревке коня и стал рубить дерево. Громадный вяз затрещал, рухнул, но вместо того, чтобы упасть на сторону, где стоял плотник, упал на другой край провалья и своею страшною силою перекинул через провалье лошаденку. Дедушка в это время сидел у озера, в орешнике, колируя какую-то дикую щепу. Когда конь перелетел через овраг, он медленно поправил на голове картуз с утиным козырьком и заметил: "Какой это бесов сын там лошадьми кидается?" А растерянный плотник, стоя на другой стороне провалья, ударил об полы руками и заметил: "Что б было и волов привязать!" - Это событие далеко обошло словоохотливый околоток. Вяз сделался с той поры мостом, через который весною, когда вода с шумом бежит по дну оврага, посетители переходят безопасно, придерживаясь за суковатые ветви, а дедушка, которого посещать стало так же легко, как брать приступом крепости, получил прозвище Черточешенского кулика, и это прозвище, при помощи дедушкиного козырька и халата, навсегда за ним осталось... Теперь средняя история дедушкиного домика. Средняя история дедушкиного домика обнимает только одно важное событие: именно - смерть той особы, которая долженствовала сделаться его подругою, долженствовала согреть и осветить его жизнь. Это трогательное событие излагается в туземных преданиях с малейшими подробностями. Дедушка посватался за дочку поветового комиссара, табуны которого до сих пор расхаживают по окрестной степи. Гордый предстоящим счастьем и родством, за несколько дней до свадьбы, по старинному обычаю, поехал дедушка с своею невестою на богомолье в соседнюю златоверхую пустынь. Дорогою неописанное горе посетило его: простудившись под грозою, невеста его заболела и умерла, в виду златоверхой пустыни! Дедушка похоронил ее и вернулся домой один, без своей молодой невесты, вернулся один, с маленькою местною иконою из монастыря. Толпа соседей и родных весело поджидала его возвращения. Выйдя из брички, дедушка подошел к будущему своему тестю, который, с пенковою трубкою, стоял впереди всех, и, подавая ему икону, сказал: "Вот теперь моя невеста!" - сказал и тихо пошел в домик. И когда он опять вошел в домик, когда старые стены опять увидели его холостяком и сиротою, когда вспомнил дедушка овсянку, - голос его задрожал, точно оборванная струна, и он заметил: "Ну, что же? опять не взяла!" - сказал и стал, довольно храбро утешать родных. Без гостей, однакоже, он слег в постель, раздались его глухия рыдания, и никогда уже, с той поры, он не мог найти прежней беззаботной мечты о счастье и о супружестве. Дедушка сдержал слово и навеки остался холостяком. Никогда более не заводил он речи о прошлом, и одно только обстоятельство напоминало знающим его о невозвратной потере. На погосте хутора, где опущена в землю дорогая особа, дедушка взял на память несколько отростков яблонь и посадил их возле своего домика. Яблони поднялись и разрослись и скоро верхушками своими стали заслонять от глаз дедушкин домик так, чго теперь его уже и не приметишь из-за их зеленолистой стены! На чугунном же памятнике кладбища дедушка изобразил следующую многозначительную надпись: "Покойся, моя бедная!" и внизу: "Боже! не отринь ее от лица Твоего!" - Тихо тосковал с тех пор дедушка. Бывало, чуть вечер, он уже сходит к озеру, садится на берегу, на обломок жернова, и закидывает в озеро удочку. Он сидит и смотрит в светлую воду, смотрит и дожидается, когда колыхнегся поплавок. Вода недвижна, и небо, как раскаленная по краям яхонтовая чаша, опрокинулось над лесом. Что же это рыба так лениво ловится? Что же это она не играет и не плещется? Но вот стекло воды дрогнуло. Туман разстилается, и тени бегут и уходят на темное дно... Дедушка смотрит: дедушкин образ, как в живом зеркале, изменяется, яснеет; - темные волосы змеятся вокруг лица, молодые глаза блещут жизнью, и смуглый румянец сгоняет суровые морщины... Дедушка уже не в мерлушковом халате, а в военном сюртуке, молодец-молодцом и красавец-красавцем. А вот и еще какое-то лицо вышло и колышется, и блещет перебегающею тенью!.. Что ж с тобою, добрый дедушка? Слезы текут и застилают глаза твои, одинокое сердце сжимается тоской, ты вспомнил светлое, старое время!

О, добрый дедушка! Не вернуть тебе светлого, старого времени, не вернуть тебе улетевшей молодости, не воскресить сокровенной страстишки твоего сердца. Спит твоя красавица в могиле, спит в белом платье и в полевых цветах, спит, - и пустынный ветер гуляет над её могилою. Задумался дедушка и не видит, что рыбка давно уже дергает поплавок, крутая волна расходится кругами, и удочка скользит из ослабевших рук. - "Что это с вами, барин?" - спрашивает старика работник, тот самый, который построил воздушный мост. - "Э, враг бы забрал ту канальскую рыбу! - отвечает суровым голосом старик, пряча взволнованное лицо свое: - все удочки оборвала канальская рыба, а толку - ни на лысого деда!"

Теперь, читатель, новейшая история дедушкиного домика... Но что сказать об этой новейшей истории? Что сказать о ней? - Сказать ли, как дедушка ежедневно встает, выходит на ветхое, поросшее крапивою крыльцо и любуется видом владения, которое все, как на ладони, открывается с холма. Сказать ли о том, как дедушка любит свое зелено-водное болото и сладко верит в его постоянство и красоту? И не говорите старику о других событиях; не говорите ему о счастьи света за чертою его лесного уголка! Не указывайте ему синеющую полосу большой проезжей дороги, как горизонт иной жизни и иного мира, видной с вершины косогора, - дороги, по которой несется пыль бегущих и пропадающих вдали экипажей, летят и затихают звуки колокольчиков, и уносятся чуть слышные песни идущих с поля слобожан, беззаботные песни, веселые и радостные песни. Дедушка махнет рукою и горько усмехнется. Не нужно ему ваших дорог и экипажей, не нужно ему ваших колокольчиков и песен. Есть у него другого рода песни, есть у него свой неумолкаемый, причудливый оркестр. Что за песни, что за звуки!.. Чуть заря и день переклонился к закату, - зеленое болото, пышное болото уже заводит строй своих разнообразных инструментов. В высоком тростнике то там, то сям начинают позвякивать в разлад, как смычки несмелых еще школьников. Им, робко и также в разлад, вторят колокольчики травников и рога далекой утиной стаи, где-то пролетающей на ранний ночлег. Но вот, пронеслось черканье коростеля, волторна филина огласила холмы и перелески, кваканье миллионов лягушек встало и поднялось в болоте, и окрестность потонула в море вечерней музыки, потонула до поры, когда ясная песня одинокого соловья-ночника раздастся, сменит все и воцарится до разсвета. Среди неумолкаемой музыки птиц и лягушек, в виду зеленого болота, дедушка создал еще особый мир друзей. У него под-стать болоту был, например, недавно фаворит-петух. Иногда, рано поутру, дедушка, бывало, выйдет на крыльцо, переклонится через забор садика против солнца, которое начинает тихо вырезываться из-за леса, притягивая лучи к белой, махровой маковине и осыпая ее пурпурными брызгами, а петух то и дело кричит с холма на озеро. Он кричит и прислушивается, кричит до того, что охрипнет и произведет такой странный звук, что сам отшатнется в сторону и долго высматривает, наставив голову так, что один глаз его смотрит в землю, а другой на крышу домика, кто это так странно крикнул. - Дедушка на это тоже, бывало, слушает-слушает, и пойдет в комнаты, тряся головою и повторяя: - "Эка, бес-птица, как кричит! Совсем, как будто, и не птица, и точно кричит что-нибудь другое!" - Этот петух жил очень долго и пропал неожиданно без вести; все старания в поисках его остались без успеха. У дедушки было появился тоже еще другой слуга, кроме упомянутого выше плотника, какой-то белокурый, хорошенький мальчик из соседняго села, который пришел однажды зимою и нанялся на год. Должность его состояла в хождении за коровою и в топке печей. Но мальчик ужился не долго. Одна комната дедушки была с низу до верху увешана портретами предков. Раскрашенные портреты предков стали тревожить маленького истопника. Едва разложит он огонь и сядет у печки, едва поднимет голову - три ряда фамильных портретов, три ряда темных лиц уже и смотрят на него во все глаза! В первый раз от непреодолимого ужаса истопник убежал и не появлялся целых два дня; но потом догадался и раскаленною кочергою выжег глаза всем тётенькам, дяденъкам, бабушкам и дедушкам дедушки. Нечего говорить, с каким триумфом был изгнан новый истопник из домика дедушки. И вот, года бегут и заменяются годами, дедушкин домик ветшает и разрушается. Нет перед его крыльцом сторожевого колокола, нет перед ним медвеженка на звучной цепи, и далекие путники редко заезжают к нему. Зато в бурное невзгодье, когда осень разстилается над омертвелым лесом, когда в воздухе бушует холодная, пронзающая стужа и крупный дождь хлещет в окна домика и сбегает по ветвям столетняго дуба, - под крышу низенького домика собираются соседи и друзья дедушки... Все тут собираются в теплую, увешанную травами и безглазыми портретами, комнатку. В вечернем, подступающем сумраке не видно никого; все молчат, будто заснули, и только голос рассказчика тихо раздается в комнате. Кто же рассказывает? Кому внимает уютный кружок слушателей? - Разсказывает дедушка... "Жили-были старик да старуха, - рассказывает дедушка. - Вот и стала говорить старику старуха: пойди да и пойди в лес по яблоки! - Пошел старик в лес, набрал яблок, а ночь надвинулась со всех сторон такая, что хоть глаз выколи, и заночевал старик в лесу, заночевал в хатке старой лесничихи. Лежит старик на лавке, лежит, а ветер так и воет, так и воет, и деревья бьются ветками над хаткой. Вот и слышит старик, кто-то подходит к окну и ударил. "А что? - спрашивает лесничиха: - что скажешь?" - "Родилось на свете столько-то новых людей! - отвечает голос за окошком: - какова будет их доля?" - Лесничиха подумала и весело ответила: "Доля будет легкая и счастливая!" - Голос за окошком затих, и опять завыл но лесу ветер, и деревья опять забились ветками над хаткой. Не успел старик и глаз сомкнуть, кто-то опять подходит к окошку и ударил. - "Что скажешь?" - спрашивает лесничиха. - "Родилось еще на свете столько-то новых людей! - отвечает голос за окошком: - какова будет их доля?" - Лесничиха опять подумала, подумала и уже печально ответила: - "Доля будет тяжкая и несчастная!" - Старик чем-свет схватился из хатки и вышел. - "Ну! - подумал он, - попал же я к лесничихе, нечего сказать! переночевал чуть не у самой судьбы в гостях". - Оглянулся: хатки уже нет, - вот точно её и не было между деревьями, точно сквозь землю провалилась. Приходит домой, - и того удивительнее: около печи колыска, и двое близнецов лежат подле жены! Ахнул старик и остановился на пороге..." - Да впрочем, может быть, такая сказка уж страшная, что и рассказывать ее дальше не надо? - спрашивает неожиданно дедушка, оглядывая нас с улыбкою...

(А уж где не страшно? Просто, как говорится, нас всех давно из-за плечей хватало, и в темных окнах мерещились косматые лица).

- Табакерка дедушки скрипит, и кружок слушателей стесняется к столу ближе...

- Вот, - продолжает дедушка: - прошло не мало лет, сыновья старика подросли и стали уже подмогою в хозяйстве. Только повесил голову старик... Близнец постарше, что бы ни делал, все делал хорошо, и работа кипела у него, как у целой артели работников. Но младшему ничто не удавалось. Куда бы ни кидался, за что бы он ни брался, - все шло комом и все валилось из рук; а работал и бился он из всех последних сил. - "Нет! - подумал старик, качая головою: - ты родился не вместе с братом, ты родился в то время, как судьба назначала людям долю тяжку и несчастную!"

найдет и подумает, что он сам их нашел и разбогател потому, что разве уже один слепой их тут не найдет. - Вот, смотрит старик, выходит, выходит из лесу точно младший сын, выходит и идет к плотине, только что же?.. Дошел бедняга почти к самому мешку, оглянулся посмотреть, идет ли старший брат из лесу, прилег на плотине, прилег обождать старшого брата - и заснул... Ну, а уже старший брат, разумеется, подоспел, наткнулся на мешок и поднял его. - Подождал старик, как ушли сыновья домой, встал и тогда только совсем понял, что доли своей уже никак не минуешь, и что, чего бы только человек ни выгадывал, чего бы только он ни делал а уже доли своей никак не минуешь!.. - Дедушка на минуту смолкает, оглядывает слушателей пристальным взором, и снова скрипит табакерка дедушки, и снова льются его рассказы... Но вот, на дворе окончательно стемнело: слуга, сверстник дедушки, опять-таки тот самый, который построил мост, вносит свечу и бережно, дрожащею рукою, опускает ее на стол, в кружок слушателей... И когда свеча, потрескивая и лениво вспыхивая, разгорится наконец и медленно раздвинет по воздуху мерцающий круг своего света, в этот круг, одно за другим, выступають из темноты лица гостей. Выступает в него и лилово-бирюзовый нос соседняго винокура, и черные, черные усы юнкера, дедушкиного крестника, и русая, подобранная под золотую булавку, коса дедушкиной внучки, склоненной над гарусным вязаньем, и огромный, в виде малахитовой печатки, глаз соседняго овцевода, страстного охотника послушать и не менее страстного охотника потом рассказать о слышанном, и несколько чепцов, и несколько вытянутых, при рассказах дедушки, маленьких личек. Тут же рядом, захваченное полосою света, выясняется и молодое, обрамленное белокурою бородою, лицо священника; он сидить в коричневой рясе, опоясанный розовым, вышитым поясом, и на пальце опущенной вдоль кресла руки его блестит золотое кольцо. И ничем, вплоть до ужина, не нарушаются рассказы дедушки. Разве неожиданно погаснет, среди страшного повествования, догоревшая свечка, и пораженные слушатели, после мгновенного остолбенения, громко расхохочутся, да упадут с потолка на стол семячки и чирикнет проснувшаяся в клетке птичка, которой блеск свечи покажется светом загорающагося утра. История дедушки незадодго перед этим кончилась. Дедушка умер...

"Ну, - думал он себе, - хоть болото тепер и не мое, а все-таки его отсюда видно, и оно точно как будто мое болото!" - Дело, однакоже, вышло иначе. Новый владелец купленной земли, какой-то франт и мечтатель, напустил на болото кучу землероев и механиков, очистил его, осушил, вспахал и засеял какою-то новоизобретенною немецкою травкою, которую зовут травкою-фуфаркою. Травка-фуфарка принялась, а между тем, болото, в пространство и красоту которого дедушка слепо верил, исчезло, и вслед за ним исчезло и озеро, вытекавшее из болота. Дедушка было попрежнему стал храбриться и произнес: "Ну, что же? опять-таки не взяла!" - но решительно не перенес своей потери. Точно что оборвалось у его сердца! Иногда еще, правда, он забывался и выходил попрежнему на крыльцо, с намерением взглянуть на водяное зеркало, в раме камышей разстилавшееся у холма, выходил послушать музыку, музыку птиц и лягушек, наполнявших цветущее, зеленое болото... Но он тут же останавливался и закрывал лицо руками; не было более ни водного зеркала, ни камышей, ни чудной музыки природы! Тихо тосковал и угасал дедушка, слушая, как порою залетный филин садидся на крышу ветхого домика и стонал, вещуя смерть. Ворчал старик и несколько раз порывался убить из ружья докучливую птицу. Но, наконец, махнул рукою, и филин спокойно допел свою унылую песню, когда дедушка, прислушиваясь к дремотливому лепетанию листков своих подросших яблонь, тихо покинул землю... В околотке разнесся недавно слух, будто через теплинский лес пройдет, предназначаемая из слобожанских степей к южному морю, железная дорога. Если это справедливо, то там, где еще недавно был маленький лесной домик и жил дедушка, лягут железные, длинные нити, и огненный паровоз, гремя и устилая небо дымом, полетит быстрее мысли, полетит, неся добро и пользу, и, устлав свой путь городами, игольчатыми станциями, садами, мостами, длинными трубами грохочущих фабрик и сверкающими домами новых сел, сотрет тяжелыми следами своими последния воспоминания о бедном, добром старике...