Стихотворения 1838 - 1846 годов, не включавшиеся в сборники

В. Г. Бенедиктов. Стихотворения.

Источник: В. Г. Бенедиктов. Стихотворения Л.: Советский писатель, 1939.

(Б-ка поэта, большая серия, 2-е изд.)

СОДЕРЖАНИЕ:

Стихотворения 1838 - 1846 годов, не включавшиеся в сборники

На пятидесятилетний юбилей Крылова.

31 декабря 1837 года.

Обновление

Одесса

Ночь

Тайна

Мечтание

К (***)

Недоверчивость

Евгении Петровне Майковой

Московские цыганы

Три искушения

Стихотворения 1838 - 1846 годов, не включавшиеся в сборники.

На пятидесятилетний юбилей Крылова.

День счастливый, день прекрасный -

Он настал - и полный клир,

Возвестил нам праздник ясный,

Просвещенья светлый пир.

Небесам благодаренье

И владыке русских сил,

Кто в родном соединенье

Старца чуждого рожденье

Пировать благословил!

Духом юности моложе -

Он пред нами, ставы сын

Витых локонов пригоже,

Золотых кудрей дороже

Серебро его седин.

Не сожмут сердец морозы:

В нас горят к нему сердца.

Он пред нами - сыпьтесь, розы,

Лейтесь, радостные слёзы,

На листы его венца!

31 декабря 1837 года.

Звучат часов медлительных удары,

Он близится; и ты уходишь, старый!

Ступай, иди, мучительный старик.

На пир зовут: я не пойду на пир.

Шуми, толпа, в рассеяньи тревожном;

Ничтожествуй, волнообразный мир,

И, суетный кружись при блеске ложном

Мильонов свеч и лучезарных ламп,

Когда, следя мгновений бесконечность,

Мой верный стих, мой пяти стопный ямб

Минувший год проталкивает в вечность.

Скорей, скорей! - настал последний час -

И к выходу ему открыты двери.

Иди, злой год. Ты много взял у нас,

Ты нас обрёк на тяжкие потери...

Умолк, угас наш выспренний певец.

И музами и славою избранной;

Его уж нет - торжественный венец

Упал на гроб с главы его венчанной.

Угас и он, кто сыпал нам цветы

И Терека и браного Кавказа

Передавал заветные черты.

Ещё певца маститого не стало,

Ещё почил возлюбленный поэт,

Чьё пенье нам с первоначальных лет

Игривое и сладкое звучало...

Умолк металл осиротелых лир.

... ... ... ... ... ... ... .

Суровый год! Твой кончен ход унылый;

Последний твой уже исходит час;

Скажи, ужель поэта в мир могилы

Могучего переселив от нас,

Земле взамен ты не дал поселенца,

Руками муз повитого? Ужель

Ни одного ты чудного младенца

Не положил в земную колыбель?

Да и взойдёт он! Таинственных велений

Могуществом, быть может, уж влеком,

В сей миг с грудным родимой молоком

И некогда зиждительным огнём

Наш сонный мир он потрясёт и двигнет,

И песнь его у гроба нас настигнет,

И весело в могилу мы сойдём...

Обновление.

Когда тяжёлый, душный день

Горит и жжёт, отъемля тень,

С нагих брегов, томленья полный,

Кидался ль ты в морские волны?

И вдруг, охвачен глубиной,

Проникнут тайным трепетаньем

Ты предавался ли лобзаньям

Сей влаги светлой и живой?

Окончив день тревожный свой

С его заботой и страданьем,

Устав измученной душой,

Ты освежался ль в час ночной

Небес глубоким созерцаньем?

О, если жаждешь новых сил,

Смири желаний дольных пыл

И воспрети земной надежде;

И, мысль земную оторвав,

От грешных уст не дай ей слова!

Не чист язык твой, без покрова

Её, бесплотную, оставь;

Узлом святого упованья

Ей крылья светлые скрепи,

И мысль, без слов, без одеянья,

Нагую, в небе утопи.

Пусть в эти дивные мгновенья,

Её сиянием обвит,

Святой венец благоговенья

Твоё чело оледенит;

Власы подымет трепет хладной,

Слеза сверкнёт в твоих глазах, -

И ты постигнешь, как отрадно

Душой купаться в небесах!

Одесса.

Он цветёт, блестящий град,

Полон славы мусикийской

И возвышенных отрад;

На морском высоком бреге

Он вознёсся в южной неге

Над окрестною страной

И пред дольними красами

Щеголяет небесами,

Морем, солнцем и луной.

И акация и тополь

Привились к брегам крутым;

Под рукой - Константинополь,

Под другой - цветущий Крым

И евксински бурны воды

Шумно пенят пароходы,

Хлеб идёт с конца в конец,

А Одесса, что царица:

У подножия пшеница,

Из червонцев слит венец.

Где сквозь вешний аромат

По ковру вечерней тени

Ножки лёгкие скользят,

Моря вид и отблеск дальний

И целебные купальни,

Где в заветные часы

Сквозь ревнивые завесы

Блещут прелести Одессы

Иль заезжие красы...

И светла и благодатна

Жизнь Одессы, сладок юг;

Но и в солнце видим пятна,

Чист не весь и лунный круг:

Нов, спесив, от зноя бешен,

Может быть в ином и грешен

Юный город, а притом

Сколь он небу не угоден, -

Пылен, грязен и безводен.

Эгоизм и степь кругом!

Всё смолкло. Тишина в чертогах и во храмах;

Ночь над Петрополем прозрачна и тепла;

С отливом пурпурным, подвижна и светла

Нева красуется в своих гранитных рамах,

И так торжественно полна её краса,

Что, кажется, небес хрустальных полоса

Отрезана, взята с каймой зари кровавой

И кинута к ногам столицы величавой,

Чтобы восставшая в час утренний от сна

Над этим зеркалом оправилась она.

Скользит по влаге челн. Свободно, без усилья

Летит он; вёслами бока окрылены;

Грудь острая крепка, размашистые крылья

Росли в родных лесах, в дубравах рождены;

Они склоняются и с шумом тонут дружно,

Вдруг вынырнут они, - с них прыснет дождь

жемчужной,

И брызги окропят поверхность гладких струй.

Задумчив юноша над гладкою равниной

А этот каменный великолепный брег

Проходит перед ним широкою картиной,

И пышно тянется необозримый ряд

Сих зданий вековых, сна царственных громад,

И каждая из них, приблизясь постепенно,

Взглянув на путника сурово и надменно,

Отводит медленно от грустного пловца

И стёкла и врата блестящего лица.

И вот заветный дом, где вьётся чёрный локон,

Где ножка дивная паркет животворит;

И тот на юношу бесчувственно глядит

Недвижной синевой своих широких окон,

И пуст на высоте привешенный балкон.

Молчит ночной гребец. Везде глубокий сон.

Тайна.

Расступись, гора, развались, гора,

Покажи мне, что в недрах твоих!

Что сокрыто в тебе, что таится в тебе -

Не богатство ли руд золотых?

Под тобою не клад ли лежит?

Иль не злато в тебе, не богатство в тебе,

А разросся гранит, да гранит?

Ты раскройся, судьба, развернися, судьба!

Покажи, что в твоей глубине!

Что грядущие дни - отдалённые дни -

В них назначены ль радости мне?

Мне отрады ли ждать? Мне восторгов ли ждать?

Совершатся ль желанья мои?

Иль мой жребий в тоске, в неизменной тоске

Пить лишь горечь, не сладость любви?

Неподвижна гора, непреклонна судьба;

Что в них скрыто - неведомо нам.

Заступ гору сечёт, но судьбы не пробьёт,

Вечной тайны не вскроет очам.

Это цепи души - жить незнанья в глуши

И смиренно ждать лучшей поры;

Как же цепь мне сорвать, как судьбу разгадать,

Вскрыть утробу сей страшной горы?

Мечта роковая о деве мучительной

Кипит и в полночной тиши;

Мне льётся сиянье звезды вдохновительной,

Ты блещешь мне, солнце души.

К тебе, моей жизни светило прекрасное,

Я страждущим сердцем лечу,

И как мне не тяжко мечтание страстное,

Расстаться я с ним не хочу.

Чу! Слышу: сон входит ко мне невидимкою

И веет воскрыльем одежд;

Уже он коснулся волшебною дымкою

Моих тяготеющих вежд.

"Склонись, - он мне шепчет, - покой усладительной

На ложе прими от меня.

Для дум, для забот, для мечты сокрушительной

Довольно мятежного дня".

Нет, пусть целый свет с его чадами сонными

Вкушает сей полночи пир!

Отдельно живёт под своими законами

Своё и них сердце: оно не скрывается,

Как жалкое сердце других;

Всегда его свет в их очах разливается,

А жар его в сердце у них.

Оставь меня, сон. Ты коварен: желанного

Не дашь ты мне видения мне!

И образа милой, красою венчанного,

Не встречу в томительном сне!

Уйди от меня: ты на дашь упоения,

Не дашь мне божественных слёз,

И, может быть, злые несёшь сновидения

Иль тучи бессмысленных грёз.

Но если... В виденьях предстанет мне дивная...

О, сон поспеши превозмочь!

Пусть будет вся жизнь моя - ночь непрерывная,

Одна беспробудная ночь!

Будь долог, ты сон мой! Любви и беспечности

Блаженством мне грудь спеленай,

И с призраком милым в объятия вечности

К (***).

Недоверчивость.

Нет, нет! Душа моя не может

Любить и веровать вполне!

Меня, красавица, тревожит

Твоё внимание ко мне.

Я так привык к любви бесплатной

И к неприветливой судьбе,

Что счастье милым быть тебе

Мне дико, странно, непонятно;

Храня безрадостную твёрдость,

Я так привык питать тоской

Мою страдальческую гордость

И бед числом, числом потерь

Среди счастливцев величаться,

Что светлым счастием теперь

Мне было б стыдно наслаждаться.

Евгении Петровне Майковой.

Усердный чтитель ваш и домосед угрюмой,

Летя за вами вдаль завистливою думой,

Спешу крылатою мгновенье изловить,

Чтоб искренним стихом ваш путь благословить.

Тревожною мечтой от Родины туманной

Я часто отлетал в тот край обетованной;

Хотелось, плакалось и думалось: "туда! "

И ныне я б желал подслушать иногда,

Как стонет и гремит благословленный Фебом

Широкий, русский стих под итальянским небом,

Когда его поёт, усвоив мощь и вкус

Ваш первенец, служитель юный муз,

Наперсник сих богинь и соимённик бога!

Московские цыганы.

Хор готов. Вожатый ярый

Вышел; волю ждал плечу:

Заиграло; вспыхнул старый!

Стал, моргнул, качнул гитарой,

Топнул, брякнул; - тише! чу!

Груша поёт: голосок упоительный

Тонкой серебряной нитью дрожит,

Как замирает он в неге мучительной...

Чу!.. Гром!.. Взрыв!.. Буря шумит.

Грянул хор, сверкнули брызги

От каскада голосов.

Пламя молний! Ветра взвизги!

Моря вой и шум лесов!

Град ударов звонкой сечи!

Перекрёстная гроза!

Огнь из уст! Из глаз картечи!

Рыщут дикие глаза.

Вот запевает Лебедь - чародейка:

Звонкий напев её душу сквозит,

Льётся, как струйка, и вьётся, как змейка.

Ластится к сердцу и сладко язвит.

Чу!.. Свист!.. Вопль!.. Пожар трескучий!

Гармоническая брань!

То разинул хор гремучий

Полну бешеных созвучий

Раскалённую гортань!

Вот разгульный крик несётся:

"Мы живём среди полей! "

Весь в огне Илья трясётся,

Размахнётся, развернётся:

"Живо! Веселей! "

А вот "В тёмном лесе" - Матрёна колотит.

Колотит, молотит, кипит и дробит,

Кипит и колотит, дробит и молотит.

И вот - поднялась, и взвилась, и дрожит...

Хочет целый мир обнять.

Вот плывёт... скользит... вздрогнула,

Кости старые тряхнула,

Повернулась - да опять!

Чудо - ведьма ты, злодейка!

Вне себя Илья стучит,

Рвётся, свищет и кричит:

"Жизнь для нас - копейка! "

Три искушения.

В пылкой юности, в разгуле бытия,

Я знал три гибели, знал три предмета я

Всесокрушительных: то очи огневые

Да кудри тёмные, да перси наливные.

Те очи... небо в них являлось; но оно

В две чёрных радуги бровей облечено;

Сокрыв свою лазурь и яркий блеск денницы

За облаками вежд, за иглами ресницы,

Под сводом гордого, лилейного чела

Мрачилась гневная, таинственная мгла

Струила дождь и град и молнии метала.

Те кудри чёрные... их страшно вспомянуть!

Те кудри... Целый мир в них мог бы утонуть.

Когда б они с главы упали вдруг разлиты

И бурей взвеяны; извиты, перевиты,

Как змеи лютые, они вились, черны,

Как ковы зависти, как думы сатаны.

Та чёрная коса, те локоны густые,

И волны, пряди их и кольца смоляные,

Когда б раскинуть их, казалось бы, могли

Опутать, окружить, обвить весь шар земли,

И целая земля явилась бы черницей,

В глубоком трауре покрыта власяницей.

Те перси юные... о! то был дивный край,

То был мятежный край смут, прихотей,

коварства;

То было буйное, взволнованное царство,

Где не могли сдержать ни сила, ни закон

То был подмытый брег над хлябью океана,

Опасно движимый дыханием вулкана;

Но жар тропический, но климат золотой,

Но светлые холмы страны заповедной,

Манили юношу к таинственному брегу.