Переводы

Авторы:	Шенье А. М., Луцич Г., год: 1867
Категория:	Стихотворение
Связанные авторы:	Бенедиктов В. Г. (Переводчик текста)

Составление, подготовка текстов и примечания Б. В. Мельгунова

386. "Влюбленных коз супруг брадатый и зловонный.

387. "Амур взялся за плуг - и, земледелец новый..."

430. "Что слава? - Радуга, где солнца луч в откос..."

432. "Наши надежды как птички взлетают высоко..."

433. "Огонь моей свечи то вспыхнет, то притьмится..."

	Влюбленных коз супруг брадатый и зловонный
	Сатира поразить напряг свой лоб наклонный,
	Сатир, предусмотрев миг стычки роковой,
	Стал против, упершись копытного ногой.

	И воздух застонал, и лес поколебался.

	Амур взялся за плуг - и, земледелец новый,
	Запряг в ярмо волов, на них взял бич суровый,
	И, чуть лишь свежая бразда проведена,
	Он, щедрою рукой кидая семена,
	Властительно кричит к Юпитеру: "Послушай!
	Не порти жатву мне ни влагою, ни сушей!
	Не то - с Европой вновь явлюсь я, мститель твой,
	И вновь ты склонишься мычащей головой!"

	Мучительная ночь! Да скоро ли заря
	Взойдет? Скажите мне, дождусь ли утра я?
	Подумайте, всю ночь ворочаться - как сладко!
	Несносная тоска, истома, лихорадка!
	Камилла! Это ты - всему виной. Ты спишь,
	Камилла, а меня бессонницей томишь,
	Да, ты, моя любовь; о, если б ты хотела,
	Ночь эта для меня б, как птица, пролетела.
	Средь сонных грез твоих душа моя, виясь,
	Летает над тобой. Поутру пробудясь,

	С тяжелой головой привстав в ночной тревоге,
	Тобою полон весь, писал я; на меня
	Смотрел унылый свет лампадного огня,
	Когда со вздохами я слез обильных влагу
	И душу проливал и сердце на бумагу;
	А ты, Камилла, спишь, закрыт твой ясный взор,
	Чрез нежных, алых уст немой полураствор
	Струится легкий пар спокойного дыханья -
	Пар, полный теплоты и роз благоуханья!
	Но если ты не спишь, Камилла, и, когда
	Мне сладость отдыха полночного чужда,
	Ты в это время... ты - средь счастия земного
	Преступно бодрствуешь в объятиях другого,
	И, между тем как мне бессонница горька,
	Ты ночь бранишь за то, что слишком коротка!..
	О бог забвения! Приди, закрой мне очи,
	Задерни их навек завесой смертной ночи!
	Она теперь... с другим. Гром! Молния! Гроза!
	О боги! Для чего вы дали мне глаза,

	Вы сердце дали мне, которое не властно
	Предохранить себя от ядовитых ран
	И вводится легко в прельстительный обман?
	Другая - с красотой скромнейшей - лучше любит
	И, дорожа своим возлюбленным, не губит
	Его так ветрено, ей можно доверять, -
	Она любовника боится потерять
	Затем, что ей не так легко найти другого.
	Она верна, - пред ней соблазна рокового
	Не ставят здесь и там; а кроткие черты,
	Веселость, ровный нрав - замена красоты.
	Красавица ж, когда неугомонно всюду
	О ней шумят, кричат: "Вот красота! Вот чудо!" -
	Готова оскорблять святыню чувства - да!
	Она становится капризна и горда,
	Сегодня вам она оказывает нежность,
	А завтра - явную, обидную небрежность,
	И коль у ней из рук иной и ускользнет -
	Беда не велика: у ней толпа, народ.

	И чувствует любовь, внушенную лишь ею.

	Над колыбелью ангел ясный
	С главой поникшею стоял,
	И, мнилось, он свой лик прекрасный
	В чертах младенца созерцал.
	"Пойдем со мной, мой двойник нежный! -
	Сказал он. - Стоит ли труда
	Тебе вступать в сей мир мятежный!
	Пойдем со мной - туда! туда!


	Здесь горечь вмешана и в сладость,
	Здесь рядом - вёдро и гроза,
	Восторги стонут, плачет радость,
	К улыбке примкнута слеза.


	Здесь счастья очерки неполны,
	Чуть свет мелькнет - ложится тень,
	А там - блаженства хлещут волны



	Там не услышишь о могилах
	И не увидишь лютых бурь,
	Не будешь плакать - глазок милых
	Не притуманится лазурь.

	Ты возлетишь со мной свободно -
	Не нужно дел твоих судить,
	Святому промыслу угодно
	Тебя от жизни пощадить.

	Пусть люди в трауре не ходят!
	Пускай из мира суеты
	Тебя улыбкою проводят,
	Как встречен был улыбкой ты.


	Другим при плаче безутешном
	Пускай готовят гроба сень!
	В твоем же возрасте безгрешном
	Последний день есть лучший день".


	И ангел, белыми крылами
	Взмахнув, вознесся в горний свет,
	Над колыбелью ж со слезами

	Поэты уверяют, - но не верьте, -
	Что мир наш - рай, - о нет, его свежит
	Дыханье лишь убийственное смерти,
	А кровь людская почву нам тучнит.
	Но что же значит это опьяненье
	Духовное, таинственное рвенье
	К чему-то наивысшему? Творит
	Что нам святых и мучеников? К свету
	Полнейшему, безмерному из тьмы
10	Высокие порывы видим мы, -
	Как объяснить потребность, жажду эту?
	Что дух бодрит и в пламени костра?

	Бесовское ли это наважденье
	Или души, уставшей изнывать
	В оковах тела, мощное стремленье
	Вещественные узы разорвать?
	Из рода в род, от века и до века,
	Сплошь через всю историю идет
20	Всемирный клич, - к суду тот клич зовет
	Всех низвергавших право человека
	И на него свой налагавших гнет.
	Тот клич нам слышен в стоне угнетенных,
	Душой и телом сжатых бедняков,
	Исходит он из нор глухих, зловонных,
	Из мглы темниц, из ям, из-под оков;
	Из мрачных бездн подъемлясь к высям неба,
	Напоминать он должен богачам,
	Что эти люди алчут, жаждут там
30	И требуют познания и хлеба.
	Раб внемлет кличу этому - и вот,
	О смерти он помыслив, восстает,

	А утеснитель внемлет - и бледнеет,
	Хотя бы весь был плотно окружен
	Толпой своих драбантов верных он.


	Апостолы великого воззванья,
	Лоскутьями плохого одеянья
	Прикрытые, - тот нищ, убог, тот сир,
40	Но каждый свят святынею страданья,
	Являются из хижин в божий мир,
	И вот они - да внемлют им народы! -
	Пророки, провозвестники свободы!
	В Саксонии под окнами поет
	Духовный гимн свой юноша - и ждет,
	Авось богач от яств обильных бросит
	Ему кусок, которого он просит, -
	И кто же этот юноша? - Он тот,
	Чей гром, чья речь изверглась громовая
50	Из Вартбурга, как с высоты Синая.
	А тот убогий, жалкий сумасброд -
	Жан-Жак Руссо, скитавшийся когда-то

	Беднейшим сыном Франции богатой,
	Угас - и что же? - Этот человек,
	Чем в мире жить - сам не имевший средства,
	Оставил миру целому наследство -
	Оставил революцию!
	Внесут
	Учителя те в мир свое ученье -
60	И от него, как гроздья, отпадут,
	А виноградарь-смерть в своем давленье
	Из них кровавый выжимает сок,
	И станет он вином в известный срок;
	И где терпенья истощились меры
	И сердце жаждой знойною горит -
	Напиток тот всем жаждущим дарит
	Свободы хмель и упоенье веры;
	Учителей тех кровью охмелен,
	Встает народ и расторгает он
70	Свой тяжкий плен, - расширив жизни сферу,
	Он пробует и собственную веру,

	Средь их твердынь и валов крепостных;
	Идут бойцы в борьбу с могучей ложью
	И падают посевом в ниву божью -
	И фарисеи веру их тогда
	Клеймят названьем "ересь".
	Ересь - да!
	Она везде, всегда - одна и та же,
	Хотя на разных в мире языках
80	Звучит различно, - здесь ее монах
	Из гроба проповедует; она же
	На площади несется сквозь народ;
	В церковной рясе здесь она идет,
	Там в платье светском, - тут грозит тиарам,
	А там - венцам; через нее Спартак
	Рабов освобождает; "чашный стяг"
	Она ж, святым исполненная жаром,
	Здесь вознесла и за него стоит,
	А там она Бастилию громит.
90	Ее ни в чем не изменяет время.

	И если ей уж не под силу бремя -
	Она сама на смерть в огонь идет.
	На смерть! - В борьбе с неотразимым роком
	Досель ярмо народы тяготит,
	Но ты, о человечество, в жестоком
	Стеснении поверь своим пророкам,
	Что тайная святыня победит.
	Лишь больно то, что будет ей уступлен
10	Недешево победы той венец, -
	Что каждый шаг к ней будет кровью куплен
	Столь многих тысяч искренних сердец;
	И ежели сперва алтарь, о братья,
	Был кузницей к кованию цепей
	Для наций в тьме церковного проклятья,
	То кузнице ж к спасению людей
	Быть алтарем священным доведется,
	Когда в ней меч свободы откуется.
	История смеется свысока
110	Над бреднями поэтов и мечтами,

	В дали времен предвидят пастушка
	С мечом, обвитым нежными цветами, -
	Железо то, что мирно обвилось
	Лишь в их мечтах гирляндами из роз,
	В клинке меча с крутым его закалом, -

	Как ни лети вперед за веком век, -
	Останется губительным металлом.
	Покуда ткач событий - человек
120	И шар земной до полюсных исходов
	Кишит людьми и жизнию народов,
	Всё будет мир наполнен роковых,
	Кровавых сцен, и тот же меч зловредный
	Среди людей и всех племен земных
	Останется великой жизни их
	Эмблемою - увы! - веконаследной.

	Железо! Злой, убийственный металл!
	Меч острый! Дух земли тебя ковал
	В той кузнице своей, в земной утробе,
130	Где он, гнездясь, свирепо воет в злобе.

	Сулители того златого века,
	Мечтатели те, что железо есть
	Врожденное в крови у человека?
	Меч - молния, которая с высот
	Заоблачных к нам свой полет спустила
	И на земле, оцепенев, застыла,
	И, обратись в сталь хладную, встает,
	Взвивается и после превращенья
140	Вторично служит молнией для мщенья -
	И - новая гроза в руках у нас
	Да очищает воздух от зараз!
	Доколе мир до полюсных исходов
	Кишит людьми и жизнию народов,
	Всё будет он пред ними роковых
	Исполнен сцен - и тот же меч зловредный
	Останется великой жизни их
	Эмблемою - увы! - веконаследной.
	Туда, поэт, направь свои стопы
150	И с песнию своей иди суровой,

	Там - твой шатер. Иди - с рукой, готовой
	И меч подъять! Твоя до этих дней
	И радостная песня отзывалась
	Уныньем; мрачно голова венчалась
	Твоя плющом, - и лучшею твоей
	Сильнейшей песнью, мнимо лебединой,
	Была та песнь, что пел в то время ты.
	Как грезилось тебе, о сын мечты,
160	Что ты поешь перед своей кончиной.
	Взгляни на кровь, на раны! Битва, бой -
	Вот истинный источник вдохновенья,
	А не глухая тишь уединенья!
	И ежели молчит перед тобой
	В истории затихшая погода -
	Тебе молчать приходится, поэт!

	Века идут, - когда ж у их исхода
	Раскроется последний их завет,
	Когда пройдут как тень, как сновиденье
170	Безумство, блажь и всякое волненье

	Песнь и поэт последнюю споет.
	Тогда как всех тревог народных волны
	Увенчанным увидит свой порыв,
	И наконец улягутся, безмолвны,
	Последнюю твердыню сокрушив, -
	Поэт и сам уснет на лоне мира
	И замолчит его златая лира -
	Затем что вся поэзия - лишь стон,
180	Что жалобно по воздуху несется,
	Иль бой орла с препонами, где он,
	Захваченный, бьет крыльями и рвется, -

	Иль сторожа она ночного крик,
	Когда едва лишь утро наступает,
	А разгорелся красный день - и вмиг
	Поэзия бледнеет, умирает.

	Хочу я грянуть песнью громовой,
	В ней передать прямым сердцам германским,
	Как на борьбу с насилием тиранским
190	Восстал народ - весь целиком герой.

	Так крепко стать за право, за свободу,
	За мысль, за свет! Желал бы под грозой
	Я рассказать в сопровожденье бури,
	Как некогда с безоблачной лазури
	На Чехию блестящий день слетел
	И сонный мир отсюда засветлел, -
	И может быть, те битвы и походы
	Геройские, рассказанные мной,
200	Германии о лозунге свободы,
	Ей родственном, напомнят стороной.
	Не будет ли и ей полезен мой
	Рассказ о том, как массой совокупной
	Народ боролся с властию преступной,
	Поправшею народные права?

	О бедная Германия! Разбита,
	Средь своего болезненного быта,
	Ты думаешь, сама полужива,
	Что умерло старинное гусита
210	Отечество, что Чехия мертва.

	Что под ножом не ощущаешь боли,
	Когда тебя разрезывают, рвут,
	И - между тем как нации растут
	Вокруг тебя и крепнут в новой силе -
	Слабеешь ты и будто бы к могиле
	Склоняешься - а Чехия мертва ль,
	Узнаем мы, узрев тот день, ту даль,
	Отколь лучи рассвета лишь мелькнули, -
220	Сознай лишь то по настоящий час,
	Что в племени мы этом почерпнули
	Всё высшее, - всё, что бессмертно в нас!

	В отчаянье весь лагерь. Погибает
	Гуситов и отец и вождь, снедает
	Его чума. И страшно посмотреть!
	Узнать нельзя! Тринадцатипобедный
	Лежит, чуть дышит, искаженный, бледный,
	И в эту ночь он должен умереть.
	И воины, прикрыв глаза щитами,

	А женщины и дети все - навзрыд,
10	И песнь вдали церковная гудит -
	То пастыри в сопровожденье хора
	Поют. Увы! отца не станет скоро.
	"Внимайте, люди! - Жижка говорит. -
	Я отхожу, - но и в дверях могилы,
	Когда чума мне стягивает жилы,
	Негодованьем грудь моя горит,
	И ненависть, и злость во мне бушуют.
	Когда еще стоят и торжествуют
	Твердыни многих замков и князья
20	Коварствуют во вред народной чести,
	Когда еще не выполнен долг мести
	За край родной, - конец свой вижу я.
	Исполните ж, о дети, неослушно
	Завет отца! Моих предсмертных слов
	Вы не должны пугаться малодушно:
	Когда умру - наружный весь покров
	Вы с тела Жижки мертвого сдерите -

	На боевой гуситский барабан!
30	От многих полученных мною ран
	Она дырява стала, но скроится -
	И часть ее на барабан сгодится!
	Когда навек сам Жижка замолчит -
	Пусть хоть его изношенная кожа,
	Врагов воинским грохотом тревожа,
	Победным маршем бойко вам звучит!
	Пускай Прокоп тогда, с врагами споря,
	Велит ударить в Жижкин барабан
	И вас ведет - по самый берег моря -
40	Со славою, вразрез враждебных стран!.."

	Так он вещал в одушевленье диком, -
	И воины с безумным воем, с криком
	Кладут вождя великого на щит -
	И на щите несут они героя, -
	Как носят павших средь равнины боя,
	И руку он к мечу еще стремит, -
	И пурпуром своим его одела

	Все стихли. "Чаша выиграет дело!" -
50	Воскликнул он - ив пурпуре угас.
	Упорно Прибыслав {*} в своей твердыне
	{* Прибыслав - город, при осаде которого умер Жижка.}
	Держался всё, теперь же, по кончине
	Вождя, чья длань грозу ему несла,
	Отчаянно рванулись табориты,
	Скорбь в бешенство мгновенно перешла -
	И укрепленья рухнули, разбиты,
	И город весь - лишь грудой праха стал;
	А в пламени, что ярко воспылал
	Над этою развалиной печальной,
60	В честь Жижки вспыхнул факел погребальный.

	Битвы отгремевшей страшную картину
	Озаряет месяц бледными лучами,
	Тихо свет свой грустный льет он на равнину,
	Устланную вроссыпь мертвыми телами.

	На скале репейник жмется. Хороводом
	Издали несутся облаков громады.

	Коршун, наподобье храмовой лампады.

	Сел Завой на камень, и в земле уступы
	Он своей секирой вырубает, сидя,
	И по тем насечкам всё считает трупы.
	Утомившись счетом и конца не видя,

	"Вот, - он размышляет, - нового ученья
	Сколько жертв напрасных! Не сочтешь ведь - сколько!
	С целым миром бились эти ополченья,
	А остались прахом на земле - и только.

	Вот, глядишь, и коршун вьется плотоядный!
	Дух святой ужели эдак обновился
	И, усвоив хищность птицы кровожадной,
	В новом виде миру коршуном явился?

	О, взгляни, сын божий, долу с выси крестной!
	Искупитель мира! Это ль искупленье?
	Это пламя - тот ли огнь любви небесной,
	Что завещан людям был в твоем ученье?

	Не в твое ли имя дольний мир устроил
	Оргии убийства? С дикою любовью,

	Охмелев твоею до безумья кровью.

	Кто же в том виновен? О, распятый! ты ли?
	Нет, - на тех да ляжет тяжкий груз проклятий,
	Что пришли в мир после и твоим стеснили
	Именем священным миллионы братии!

	Хоть свободы лозунг деспотизма силе
	Уступил и стихнул при неравном бое,
	Жив, не обречен он - лозунг тот - могиле, -
	Он пойдет, - возьмет он знамя лишь другое.

	Есть бог жизни нашей, бог судьбы народов, -
	Перед ним бессильны все цари вселенной,
	Громы все ничтожны войн их и походов,
	Глас его звучнее их трубы военной.

	Дух свободы! Двигнись! Ты прижат, унижен.
	Ополчись к разгрому замков самовластных!
	И неси до самых отдаленных хижин
	Лозунг свой в утеху бедных и несчастных!

	Чехия! Мертва ты, но твой прах хранится,
	Как заряд в орудье: из жерла изринет

	И пожаром общим против Рима хлынет.

	Чехи! Мукам вашим нет под гнетом меры,
	Но вы - гроздья, чехи, - пусть проходят годы!
	После гнета жизни и броженья веры
	Отстоится добрый, крепкий хмель свободы.

	Ваша смерть, герои, нового ученья
	Льет нам свет отрадный. На пути высоком
	Вы и самой смертью, под венцом мученья,
	Для других народов служите уроком.

	Как, нажав средь битвы грудь врага коленом,
	Воин смерть не разом павшему наносит,
	Но глядит и медлит, - сдавлен тяжким пленом,
	Может быть, пощады гибнущий попросит, -

	Так нависли грозно вражеские взгляды
	Над тобою, край мой, Чехия родная;
	Смотрит враг и медлит... Не проси пощады!
	Мученицей гибни, свято умирая!"

	Песнь кончена, последний замер звук -

	Разбилась в прах. Светильника ночного
	Луч меркнет, - не зажгу его я снова!
	Песнь кончена. Сижу, чело склоня,
	В груди ж моей - гроза, в ней буря взвыла, -
	О Жижке песнь, как дикий конь, меня
	Помчала вдруг - и сердце мне разбила.
	С высоких скал, где ели наросли,
10	Смотрю я вниз на щедрый пух земли,
	Как встарь смотрел, - на нивы, на посевы, -
	Зарей слегка румянится восток;
	По-старому реки волшебный ток,
	Опять ведет шумливые напевы.
	Вперяю взор в далекий сумрак я,
	В глушь темную... И это - ты, немая,
	Бездомная отчизна, мать моя?
	О Чехия - страна моя родная!
	Я весь дрожу - и через влагу слез
20	Гляжу кругом, росу с своих волос
	Холодную рукою отирая,

	И, кажется, средь траурного хода
	На гробовых носилках я сижу
	В день похорон великого народа.

	Великого! - Ты не поймешь, чужак,
	Слегка лишь песни эти пробегая,
	Как был велик народ тот встарь и как
	Был добр и свят он, в муках умирая,
30	На языке людей и слов тех нет,
	В которых мог бы выразить поэт,
	Как ты страдал, о Чех прямой и честный,
	И как в те дни, когда весь мир окрестный
	Дремал во тьме, отстаивал ты свет.
	Поймет лишь тот, кто здесь рожден и вырос,
	На этой почве кто успел созреть,
	И рад бы он лететь туда - на клирос
	Той древности, и тот хорал запеть!

	Впервые здесь явился светоч ясный,
40	Здесь вспыхнул он на алтаре земли, -
	И от костра, где Гус горел несчастный,

	А лозунг тот, что мир волнует целый
	Досель еще, - и вечно жив для нас!..
	Не здесь ли тот свободы лозунг смелый
	Измолвлен был, услышан в первый раз -
	И на борьбу неслыханную двигнул
	Весь край? Боец хоть цели не достигнул
	И лозунг тот подавлен, заглушён -
50	Он и сквозь гнет идет из рода в роды
	И, знаменем иным лишь осенен,
	Всё веет нам предвкусием свободы.

	"Всем - чаша!" - здесь воззванье истекло,
	Отсюда громовое это слово
	В историю всемирную вошло
	И в наши дни всех деспотов готово
	Призвать на суд из всех подлунных стран,
	Отсюда Жижкин звучный барабан
	Внес в мир его. Семь лет упорно бился
60	Потом Прокоп, и гром тот разносился
	Всё далее. Бесплодна ль та борьба?

	И - глядь! - герой возникнул из раба,
	И, хоть оно звучит полупонятно,
	Весь дольний мир одушевлен был им, -
	"Всем - чаша!" - не с одною только кровью
	Христовою, но чаша и с живым
	Разумным светом, с жизнию, с любовью!
	И этот край кладбищем стал, где льет
70	Порой слезу лишь тучка мимоходом,
	Став для души темничным мрачным сводом,
	Заклятья где таинственного гнет
	Ее сильней всё и сильнее жмет!
	И этот край стал краем глаз безвзорных,
	Ртов сомкнутых, сердец крепкозатворных,
	Где взгляд ребенка тьмится уж тоской,
	А юноша - изогнут над клюкой,
	Где светлый дух - орел, сидящий в клетке, -
	Здесь в лица поселян вросли отметки
80	Той старины страдальческой, - она
	В приемах их, в движениях видна;

	И послужить историку б могли,
	Как ржавого оружия обломки,
	Изъятые из темных недр земли.

	Край Гуса, но - досель попами полный!
	Край Жижки, но - всё сжатый, всё безмолвный!
	Край, где кипели жизнь, народ, война
	И где теперь лишь смерть водворена!
90	Но тут не всё! Пусть это так! Народы,
	Переживая разные невзгоды,
	Живут и на могилах, где зерно
	Грядущей жизни, света и свободы
	Как в житнице творца сбережено, -
	Верх горя - в том, что смутные понятья
	Народные пугаются проклятья,
	Лежащего меж листьями венцов
	На именах бессмертных мертвецов,
	Так доблестно боровшихся с тиранством,
100	И что народ, поповским шарлатанством
	Обманутый, в течение веков

	И их дела считает окаянством.

	Вот земледелец вечерком свой плуг
	Ведет, взрывая землю им, - и вдруг
	Остановился, падшего героя
	Случайно вырыв из земли скелет -
	Скелет того, кто лег здесь жертвой боя
	В борьбе за вольность, за права, за свет,
110	Кто наконец последним оставался,
	С кем целый род геройский тот скончался, -
	И вот - где прежде старый таборит
	В разгаре битвы, средь войны кровавой
	Отстаивал рабов несчастных право -
	Подплужный грунт всё барщиною взрыт, -
	А жаворонок тут же вверх летит
	И песнь поет средь вольного круженья, -
	О господи! Довольно поношенья!

	О таборит! Названье "сироты"
120	Меж земляков недаром принял ты
	Средь благородной гробовой печали,

	Покинул здесь, объят кончины тьмой,
	Когда твой Жижка съеден был чумой;
	Без крова, ты готов идти был биться,
	Пока во прах вконец не истребится
	Проклятье рабства и пока весь мир -
	Сей рабствующий мир многонародный -
	Не съединится верою свободной
130	По всей земле в общенародный клир.
	Вотще! бойцом с смертельной раной в теле,
	Несущим весть о выигранном деле,
	Ты с вестью шел, что мир освобожден, -
	И - глядь! - во мрак сам вестник погружен!

	И длится это дело так! Восходит
	Для тех и этих лучшая звезда,
	А Чех досель всё "сиротою" бродит;
	Дух прошлого ему лишь иногда
	Мелькает вскользь. Он отказать в приеме
140	Чужим - не смей! Те в дом его идут,
	Хозяйничают в нем, едят и пьют,

	Последнего наследства своего
	Лишен бедняк, глумятся над гонимым,
	Отняв святое право у него
	И говорить на языке родимом.
	Один лишь клад успел он уберечь,
	Как на гнилой стене старинный меч,
	Что в память дней минувших бережется, -
150	И это песня, - в хижинах поется
	Она досель, сердечно и тепло
	Давая знать: "Всё кончено, прошло!"

	Навеки ль всё прошло? И никогда ты
	Не вспрянешь, о народ смертельно сжатый?
	Совсем ли твой разбит могучий челн
	Неукротимой яростию волн?
	Взгляни! Вокруг - проснулось всё живое,
	Глаза открылись, утро золотое
	Весеннее увидел божий мир, -
160	А ты один нейдешь на вешний пир!
	На западе, на севере - движенье,

	Внушает твой безрадостный удел, -
	Нет, - никакой народ, в своем крушенье
	Перетерпев, что ты перетерпел,
	И омертвев, не мог бы возродиться
	И к бодрой, полной жизни пробудиться!

	Я исшагал весь край с конца в конец,
	Повсюду напрягая слух и взоры,
170	Изведал я его леса и горы;
	Казавшихся уж мертвыми сердец
	Прислушивался к слабому я звуку,
	Накладывал пытательную руку
	На каждый холм, на гребни хладных скал,
	На камни все и пульса в них искал, -
	Есть в уголках минувшего остаток,
	Есть кое-где грядущего задаток, -
	Порой, как бы проснувшись невзначай,
	Вперяет взор свой в небо бедный край,
180	Но свежей жизни к поприщу земному
	Удастся ль встать отчаянно больному?

	Но - к лучшему ли это всё? - Как знать?

	Но - знаю я, что день еще проглянет,
	Придет пора, где этот край восстанет
	В последний раз на трудную борьбу.
	То будет крайним опытом изъятья
	Его сынов из-под оков заклятья,
	Гнетущего так тяжко их судьбу, -
190	И как бокал, где жгучего напитка,
	Через края вздымаясь, пена бьет,
	Страданием и горем будет тот
	Великий день исполнен до избытка,
	И разрешит борения успех,
	Кто здесь хозяин - немец или чех.
	Но для чего мне знать, какое племя
	Одержит верх? Чем будет решено?
	Я рад тому, что прах мой в это время
	В могиле будет отдыхать давно.

200	Певец свободы - хоть по родословью
	Проникнутый насквозь немецкой кровью -

	И всё стоял на слабой стороне -
	На стороне страдальцев, жертв могильных, -
	И как бы вдруг на стороне он сильных
	Явился там?.. Здесь лозунгом была
	Ему "святая правда", в бой вела
	Его она, а там - в победном строе -
	Он должен был бы поражать родное
210	Ему теперь, - душа б изнемогла!
	И, чтоб себя меж двух огней не ставить,
	Пришлось бы меч на грудь себе направить,
	Когда б в бою с враждебных двух сторон -
	И там и здесь увидел братьев он!

	Жаль, больно жаль, что жертвы так велики,
	Что через кровь бывает лишь дана
	Та истина, которую владыки
	Позабывают часто так. Она
	Вещает нам, что уважаться строго
220	Народность в мире каждая должна,
	Как таинство неведомого бога.

	Ее влекущий в рабство властелин,
	И никогда так страшно кровь не льется,
	Как тут, - всех язв нельзя исчесть!
	Тут без конца с враждой передается
	Из века в век наследственная месть.

	А там опять несчастного народа
	С слезами вместе хлынувшая кровь
230	Пройдет, уймется, - мир настанет вновь,
	Как после бури тихая погода, -
	И вновь, когда вечерний полусвет
	Расстелется, поселянин за плугом,
	Быть может, остановится с испугом,
	Случайно вырыв из земли скелет,
	И - где сверкали молнии сраженья,
	Вновь жаворонок выпорхнет, взлетит
	И радостною песнью средь круженья
	"Как благодатен вечер!" - зазвенит.

240	Но наконец дождется мир до всхода
	Такого дня, где все сознают въявь,

	А пастырь мира - смысл народных прав.
	Тогда-то нива, что теперь подножьем
	Нередко служит воинства коням,
	Святыней будет, станет храмом божьим!
	Конец - твердыням, замкам, крепостям!
	Конец убийству и безумно злобной -
	На брата брат - борьбе междоусобной!
250	Составят круг тогда одной семьи,
	Рука с рукой, народы, восседая
	За трапезой, - и чаша круговая
	Вновь явится им чашею любви!

	Как мир велик наш, так мала
	Голубка, ты, что мне мила,
	Но - будь моя, голубки белой
	Я б и за мир не отдал целый.


	Но сердце темное мое
	Когда б с твоим соединилось, -
	Заря какая бы явилась!

	Склони глаза, - от их огня
	Сгорю я, ты сожжешь меня!
	Но - ты бежишь... Ах, будь добрее!
	Постой!.. Сожги меня скорее!

	Вдруг - я в кухне... Кто б открыл,
	Для чего? Во рту дымилась
	Трубка, я бы закурил,
	Но она и так курилась.

	Для чего ж я шел сюда -
	В кухню? Кто бы мне ответил?
	Сам скажу: я в ней тогда
	Прелесть-девушку подметил.

	Та огонь развесть сильней
	Тут старалась, угли рдели;
	Между тем глаза у ней


	Как взглянула на меня...
	Молвить - слов бы недостало...
	Глядь, - уж в трубке нет огня,
	Сердце ж так и запылало!

	Я иду селом меж хат,
	Скрипки вслед за мной гудят,
	Вот вино вам, - пей, прошу,
	Сам отчаянно пляшу.

	Заунывную, цыган!
	Плакать дай мне! С горя - пьян!
	Под окном тем - вновь плясать -
	Грянь веселую опять!

	Там есть звездочка одна,
	Да изменчива она, -
	Для меня свой свет затмит
	И другим тогда блестит.

	Вот - окно! Цыган! Греми!
	Веселее, черт возьми!

	Сердце рвется от нее!

	Я хотел бы бросить этот шумный свет,
	Где всё - пятна, света ж истинного нет;
	Скрылся бы охотно я в такой глуши,
	Где из всех живущих нету ни души,
	Где б я слышал только шелест ветерка,
	Слушал бы, как плещет и шумит река,
	Распевают птички, - всё б смотреть готов,
	Как летают груды вольных облаков,
	Как свершает солнце всход свой и закат, -
	С ним и закатиться б вместе я был рад!

	Что слава? - Радуга, где солнца луч, в откос
	Порою падая, дробится в каплях слез.

	Страданье - океан без берега и дна,
	А радость - в нем жемчужинка одна, -
	Ты с ней лишь вынырнул не с должною сноровкой -

	Наши надежды как птички взлетают высоко,
	Но как взлетят они дерзко под самый престол
	Туч громоносных - в пространство - далеко, далеко,
	Где удержаться едва успевает орел, -
	Грозный охотник - действительность - в них направляет
	Выстрел... Нет цели столь дальней, куда б не хватил
	Сильный заряд его... Он приложился - стреляет...
	Птички упали, - стрелок их убил.

	В мире что ни дейся -
	Смертный всё надейся!
	Солнце не однажды сызнова взойдет,
	После непогоды ярче день блеснет.

	Глянь, - леса раздеты
	Донага, скелеты
	От дерев остались, не цветут поля;
	Холодно, снегами кроется земля.

	Тем еще утешней
	Будет праздник вешний,
	Вновь мир будет скоро солнышком согрет,
	Радужно раскрашен, зеленью одет.

	Грусть и утешенье
	На земле - в смешенье,

	Если ж скорбь иль радость чересчур сильна -
	Знай, что тем скорее перейдет она.


	Горд в благое время,
	А как даст фортуна по носу щелчок -
	Голову понурил он и изнемог.

	Нет! при всяком часе
	Дух имей в запасе

	И всегда будь ровен! Жребий в свой черед
	Пусть дает что хочет и назад берет!

	Не вменяй в утрату,
	Что еще возврату

	Может быть доступно! В час и в миг один
	Возвратить всё может горний властелин.

	Где только орел быстрым лётом своим
	Птиц робких внезапно пугает
	И гневный Юпитер огнем громовым
	Воздушную область пронзает -

	Задумав искусством природу
	И опыт Икара решась повторить,
	Взнеслись они к горнему своду.
	Вздымаемый шаром раздутым, челнок
	Несет их, пловцы не робеют.
	Рулем управляет неведомый рок,
	А ветер командует. Реют.
	Уж дольные зданья чуть видимы. Взгляд
	Иные встречает картины
	И образы, - вместо тех стройных громад
	В тумане мелькают руины.
	Король и сенатор и пахарь простой
	У смелых пловцов под ногами
	Смешались, покрытые пылью густой,
	Все ползают там червяками.
	Как мокрого детского пальца следок
	Порой, на столе проведенный,
	Так Вислы могучий, шумливый поток
	Является им, измененный.

	И сколько тут кликов, вопросов!
	Летящих чарует успешный полет, -
	По-своему мыслит философ.
	Природа тройной хоть стеной оградись -
	Стремящийся вдаль понемногу
	И вглубь человеческий разум и ввысь
	Пробьет себе всюду дорогу.
	Он дикую силу стихий превозмог,
	И - с их ломовым произволом
	В боренье - от суши он воду отвлек,
	Горам повелел он быть долом;
	Морям он свои поручил корабли,
	Средь волн, побеждающий бури,
	Сокровища вырыл из недр он земли
	И плавать стал в горней лазури.
	Плыви, вознесись, благороднейший челн!
	Сил вражьих не бойся удара,
	Твой подвиг славнее средь жизненных волн,
	Чем подвиг отважный Бланшара!


	Елена жмет к сердцу печальному нежно
	Любезного сына, крушится о нем, -
	То Лешек, что "Белым" был прозван потом.
	"Ты весел, - промолвила, - птенчик невинный,

	Своей ты не ведаешь горькой судьбины.
	Я стала вдовицей, ты стал сиротой,
	Вельможные паны, злокозненно глядя
	На нас, как настроил их хитрый твой дядя,
	Готовят погибель тебе, мой родной.

	Рожденный на свет для короны и царства,
	Ты, бедный, став жертвой людского коварства,
	Всё в мире утратил! В своем же краю
	Лишь матери скорбной к родимому лону,
	Скиталец, ты голову клонишь свою.
	Где сыщешь иную еще оборону?"

	"Сдержи, королева, слез горьких поток! -
	Елене сказал престарелый Говорок. -
	Отцу я служил до конца, сколько мог,
	И сын его будет до гроба мне дорог.

	Не будет терпеть он обиды ни в чем".

	Шли годы. Рос Лешек, по прозвищу "Белый",
	Под старца надзором, и доблести в нем
	Росли, развивались. Правдивый и смелый,
	Он шествовал Пястов достойным путем,
	Искусен был в рыцарских ратных забавах
	И счастливо действовал в битвах кровавых.

	Говорок сердечной своей прямотой
	Развил к себе ненависть в сфере придворных.
	Завистники к Лешку приходят толпой
	И просят от имени граждан покорных,
	Чтоб Лешек Говорка изгнал от двора.
	"Тогда надевай и корону! Ура!"

	Смиренная в комнате скромной сидела
	Тогда королева в наряде простом,
	Где золота даже она не имела
	Ни блестки единой, - и Лешек притом
	Был тут же, сидел погружен в размышленье.
	Его удивило послов предложенье.


	"Прими, - он смущенному Лешку сказал, -
	И властвуй! Народ тебе трон предлагает, -
	Итак - я дождался желанного дня!
	Пусть край наш родной оттого не страдает,
	Что зависть преследует злобно меня!

	Я старец, - земной не прельщаемый властью,
	Уйду в уголок родовой я земли
	И буду доволен изгнанника частью,
	Ты ж смуты смири, мятежи удали
	И всякое зло от родимого края,
	Правдиво и доблестно им управляя!

	Когда ж я услышу, даст бог, что того,
	Кого я усердно воспитывал смлада,
	Возлюбит народ, как отца своего,
	Пошлется и мне еще в мире отрада.
	Из ссылки на трон твой я взор возведу
	И, сладко утешен, в могилу сойду".

	В слезах королева внимала, слезами
	И все заливались, а тронутый князь

	"Нет, Лешек по самый последний свой час
	Не сможет забыть (долг тут сердцем указан),
	Чем краю, себе и Говорку обязан.

	Нет, я не хочу, чтобы тот человек,
	Кто призрел меня, беспокровного, в мире,
	Безвестным изгнанником кончил свой век,
	И сколько бы не было блеска в порфире,
	В короне и скипетре - для моего
	Для сердца друг верный дороже всего".

	И чувств благородных младой возвеститель
	Наградою взыскан от господа был.
	Князь Польши, могучий в боях победитель,
	Сам вскоре корону себе возвратил,
	И старый Говорок при жизненном склоне
	В душевной отраде зрел Лешка в короне.


	Зеленеют, шума полны.
	Это - степь. Вдали курган,
	За курганом словно волны.
	Это - взрытый, многомолвный
	Твой, Украина, океан,
	Где казак нырял, таился,
	Плавал в зелени и бился.
	Здравствуй, славный ряд гробов!

	Сердце шлет тебе приветы!
	Здесь лилась родная кровь,
	Гул стоял на все поветы...
	Табунам твоим - нет сметы,
	Не сочтешь твоих волов,
	Вол же каждый, туком пронят,
	В благовонном море тонет.

	Над тобой - лазурный свод,
	Реет в нем весь мир крылатый.
	Вот - орел-знаменщик! Вот
	И сокол, боец пернатый!

	Но певучий род ведет
	Свой напев тысячеклирный,
	Что звучит молитвой мирной.

	Степи, степи! - мы срослись!
	Мать одна у нас вдовица -
	Мы ведь кровные. Всмотрись:
	Сходно думны наши лица,
	Да и дума - нам сестрица.
	Те же ей черты дались,
	Что с таинственностью грустной
	Дышат речью неизустной.

	Слух за музыкой следит.
	Гуслевая, рассыпная -
	Не поймешь, отколь гудит,
	Томность, дикость в ней степная,
	Эта музыка родная
	Замогильно говорит.
	Эти ноты в гуле, в шуме -
	Не под лад ли нашей думе?


	Здесь так вольно, так раздольно,
	Что вразлет летят слова;
	Голове же что-то больно...
	Натерпелись мы довольно, -
	Освежится ль голова?
	Дума! пусть бы нам с тобою
	Степь дана была судьбою!

	Сдается мне, весь род славян - большая
	Река, что, путь величественный свой
	Хоть медленно, но мощно совершая,
	Стремится плавно к цели вековой;

	И, на пути громады гор встречая,
	Их та река обходит стороной,
	И льется, в рай пустыни превращая,
	Чрез города живительной волной.


	Как вздутые напором вешним воды,
	Но сбыл прилив - и светлый, злачный дол

	Трясиной стал с упадком волн их мутных,
	Развалинами стали кровы сёл,
	А жители - сброд нищих бесприютных.

	О, если б все славяне предо мной
	Металлами явились, - их собранье
	Я б сплавил, слил - и в статуе одной
	Великое б представил изваянье!

	И русский бы узрелся головой,
	А туловищем - лях при том слиянье,
	Из чехов вышли б руки, склад плечной,
	Из сербов ноги: крепкое стоянье!

	Меньшие же все отрасли славян
	Пошли бы в одеянье, в складки, в тени,
	В оружие: воздвигся б великан -

	И вся Европа, преклонив колени,
	Взирала бы! А он - превыше туч -

	Чрез сотню лет, о братья, что-то будет
	Из нас, славян? Что будет в свой черед
	С Европою? В наш ток воды прибудет -
	И жизнь славян не весь ли мир зальет?

	И наш язык, что ныне лживо судит
	Немецкий суд и рабским вкривь зовет,
	Из уст врагов заслышится, разбудит
	Дворцов их эхо - и гудеть пойдет!

	Славянским руслом знание польется,
	И в моду быт славянский весь вполне
	Над Сеною и Лабою введется...

	О, лучше бы тогда родиться мне
	И вольной жизни плыть по океану!
	Но - я тогда еще из гроба встану!

	Вила хвастать красотою
	Да не смеет ни одна!
	Что красы всех вил пред тою,
	Кем мне жизнь отравлена?
	Пред красавицей такою,
	Что на диво создана,
	Да не смеет ни одна
	Вила хвастать красотою!

	Над челом ее прекрасным
	Диадему из волос
	Созерцаю оком страстным,
	В дань я сердце ей принес -
	И стою я ей подвластным,
	Зря, как золото вплелось
	В диадему из волос
	Над челом ее прекрасным.

	Зрю над черными очами
	Брови черные дугой,
	Очи жгут весь мир лучами

	Ей покорным, мир с ключами
	От сердец поник главой,
	Брови черные дугой
	Зря над черными очами.

	Рдеют розовые губки,
	Словно царственный коралл,
	Словно жемчуг, блещут зубки;
	Слово скажет - дар ниспал
	Манны с неба - в райском кубке
	Нектар подан - пир настал.
	Словно царственный коралл,
	Рдеют розовые губки.

	О, блажен, кто шейку эту,
	Эти перси обоймет,
	В торжестве, на зависть свету,
	Всех владык он превзойдет,
	Равнодушный к солнца свету,
	Скажет: "Пусть оно уйдет!"
	О, блажен, кто обоймет


	Между женщин стройным станом
	Так возносится она,
	Что, сдается, высшим саном
	В их кругу облечена...
	Мелкий лес закрыт туманом,
	Только пальма в нем видна -
	Так возносится она
	Между женщин стройным станом.

	Цвет, что всех цветов дороже,
	Да не блекнет долги дни!
	Зол зуб времени, но - боже! -
	Ты ее оборони!
	Смерть всех косит, от нее же
	И ее ты отжени!
	Да не блекнет долги дни
	Цвет, что всех цветов дороже!

	Прочь - и царский двор, и нега,
	Чуть Мехмет заслышал весть,
	Что у бана Скендербега
	Дар волшебный - сабля есть -

	Чудо сабля - без направок
	Ездока с конем вналет
	Перерубит, да вдобавок
	В землю на локоть войдет!

	Царь горит желанья зноем,
	Как бы саблю приобрести
	Вмиг прослыл бы он героем
	С этим дивом, - то-то честь!

	Вот с приветствием отправил
	К бану грамотку султан -
	Просит, чтоб ему доставил
	Эту саблю храбрый бан.

	Скендербег препон не ставит
	И к Мехмету саблю шлет:
	Пусть-де он себя прославит,


	Царь Мехмет усы разгладил
	И, оружием звеня,
	Руку выправил, наладил
	На удар и - на коня.

	Сел - и челяди проворной
	Отдал царственный приказ,
	Чтоб был раб представлен черный
	На коне ему сейчас.

	Крикнул - мигу нет потери,
	Встрепенулась слуг гурьба -
	И уж тащат эти звери
	Злополучного раба.

	И едва предстал он целью -
	К конской гриве царь припал,
	Предан лютому веселью,
	Замахнулся... поскакал...

	Ан напрягся так, что глазу
	Ясно виделось, что - вот
	Не раба, а трех он сразу


	Но - не диво ли? - султану
	Ведь и тут не удалось, -
	Грозный всадник жертве рану
	Только легкую нанес.

	Зашипел он, пронят злобой,
	И - домой. Давай писать.
	Рассержен постыдной пробой,
	Рад он всех бы искусать.

	Вновь летит письмо султана
	К бану, склад его таков:
	"Скендербег - злодей! Обмана
	Твоего открылся ков.

	Гнили кто ж не обнаружит?
	Саблю ты прислал не ту,
	Шлю назад ее, - пусть служит
	Дрянь тебе на срамоту!"

	Скендербег, посланье это
	Получив, захохотал
	И на грамоту Мехмета


	Сел писать, усы смеются,
	И не пишет он, а так
	Строчки сами ливмя льются:
	"Не сердись-де, царь-юнак!

	Не вини меня и сабли
	Не хули! Всё та ж она,
	Но руки твоей ослабли
	Мышцы - в этом вся вина.

	Сам я с пояса отправил
	Эту сталь к тебе - ей-ей!
	Но при этом не доставил
	Я тебе руки моей.

	Пусть же злость тебя не гложет!
	Не храбрись вперед слегка!
	Верь мне; сабля не поможет
	Там, где немощна рука".

	Туда! туда! За горы голубые,
	Где моего властителя был двор!
	Там, говорят, сбирался в дни былые
	Наш вечевой, юнацкий наш собор.

	Дай мне взглянуть - побыть в твоих стенах!
	Меня зовет страна моя родная -
	И я пойду с оружием в руках!

	Туда!.. С развалин царского чертога
	"От крова моего
	Прочь ты, чума! Скопилось долгу много, -
	Пришла пора мне выплатить его!"
	Туда! туда! За этими горами
	Есть, говорят, цветущий, светлый край

	Молитва там душе дарует рай.

	Туда! туда! За выси те крутые,
	Где небо в свод скруглилось голубой!
	Туда! туда! В долины боевые -

	Туда! туда! За этими горами
	Нас кличет юг, герой маститый наш:
	"Сюда! ко мне! - растоптанный конями,
	Взывает он. - Месть - долг священный ваш!"


	За кости юга сабли иззубрим
	И сталью этих сабель молодецких
	Оковы бедной рай сокрушим.
	Туда! туда!.. За этими горами

	Там мир душевный обретется нами
	И серб не будет более рабом.


	Век наш краток, юность - май
	Нашей жизни. Пей, взывай
	И стреляй из пистолета!
	То - земли родимой плод.


	Пей - и здрав и весел буди!
	Пей, земляк, пока в гульбе
	Не покажутся тебе,
	Словно мошки, мелки люди!

	Здравствуй, милый мой народ!

	Будь для нас примером, Марко,
	Королевич наш! О, да!
	Кровь у сербов молода,

	То - земли родимой плод.
	Здравствуй, милый мой народ!

	Пей, но силою хмельного
	Не туманься, - не забудь,

	Царства славного, родного!
	То - земли родимой плод.
	Здравствуй, милый мой народ!

	Пусть погибнет всяк живущий -

	И на троне золотом
	В нем воссядет царь грядущий.
	То - земли родимой плод.
	Здравствуй, милый мой народ!


	Как подножных червяков,
	Но мы живы - и их кровь
	Нам отведать не пора ли?
	То - земли родимой плод.


	Начинателю мы сечи
	Пьем во здравье, а потом
	В кубок вновь вина нальем,
	Как до стен достигнем Печи.

	Здравствуй, милый мой народ!

	Кто б из сербов мир наш дольный
	Не покинул, чтоб поднять
	Наше знамя - благодать -

	То - земли родимой плод.
	Здравствуй, милый мой народ!

	Пью во здравье! Многи лета!
	Падшим всем за отчий край -

	И стреляй из пистолета!
	То - земли родимой плод.
	Здравствуй, милый мой народ!

Творческий путь Бенедиктова продолжался более сорока лет {Нам известна лишь одна публикация Бенедиктова до сборника 1835 г. - стихотворение "К сослуживцу", напечатанное в "Литературных прибавлениях к "Русскому инвалиду"" (1832, NO 5, 16 января) за подписью "В. Б-в".}. В 1835 г. вышла в свет первая книга его стихов, которая была переиздана в 1836 г. В 1838 г. появилась вторая книга, а в 1842 г. третье издание первого сборника. В 1856 г. "Стихотворения" Бенедиктова были изданы в трех томах, охватывавших соответственно периоды 1835-1842 гг., 1842-1850 гг., 1850-1856 гг. 1857 г. датирован дополнительный к изданию 1856 г. том "Новые стихотворения В. Бенедиктова", имеющий указанные автором хронологические рамки: 1856-1858 гг. Незадолго до смерти поэт подготовил к печати большой сборник, составленный из печатавшихся в периодике, альманахах и сборниках после 1857 г. и неопубликованных стихотворений. В 1883-1884 гг. Я. П. Полонский с издателем М. О. Вольфом выпустил "Стихотворения" Бенедиктова в трех томах, где третий том составлен из стихотворений сборника 1857 г. и слегка измененного по составу и композиции сборника, подготовленного автором в конце жизни. Из большой тетради этого рукописного сборника в настоящее время сохранились лишь "Содержание" и несколько стихотворений, не включенных Полонским в издание 1883-1884 гг. (ГПБ). Есть основания думать, что Полонский подверг последний авторизованный сборник существенной правке; во всяком случае, многие стихотворения сильно отличаются от прижизненных публикаций и текстов дошедших до нас автографов. В 1901 г. в Москве была издана небольшая книжечка "Стихотворений", а в 1902 г. "вольфовское" собрание было переиздано (чрезвычайно небрежно) в двух томах "Сочинений" Бенедиктова.

Научное издание поэзии Бенедиктова связано с именем Л. Я. Гинзбург. В 1937 г. она издала томик стихотворений Бенедиктова в Малой серии "Библиотеки поэта", а в 1939 г. - первое научное комментированное издание его стихов в Большой серии "Библиотеки поэта", включавшее более 200 оригинальных и 8 переводных произведений.

Посмертное издание 1883-1884 гг. является наиболее полным сводом стихотворений Бенедиктова, включавшихся в авторизованные собрания сочинений поэта. Автор не включал в сборники, а порой просто забывал стихи, написанные "на случай" (юбилейные, альбомные, стихотворные послания), произведения, печатавшиеся в многочисленных периодических изданиях, альманахах и коллективных сборниках. Ряд произведений Бенедиктова, остававшихся до сих пор неизвестными, был не допущен к печати цензурным ведомством; некоторые опубликованные в разных изданиях стихотворения носят следы цензурного вмешательства, не устраненные в названных посмертных изданиях.

Подготовленное на основе прижизненных изданий, сборника Большой серии "Библиотеки поэта" 1939 г. и работ Л. Я. Гинзбург, Р. Б. Заборовой, А. А. Илюшина и других исследователей {Гинзбург Лидия, Пушкин и Бенедиктов. - В кн.: "Пушкин. Временник 2", М.-Л., 1936, с. 148-182; Она же, О лирике, 2-е изд., Л., 1974, с. 103-126; Заборова Р., О переводах стихотворений Адама Мицкевича (Из архивных разысканий). - Рус. лит., 1966, NO 4, с. 138-144; Илюшин А. А., Бенедиктов - переводчик Мицкевича. - В кн.: "Польско-русские литературные связи", М., 1970, с. 234-250; Мельгунов Б. В., Из поэтического наследия В. Г. Бенедиктова. - "Русская литература", 1982, NO 3, с. 164-172.}, настоящее издание является наиболее полным научно подготовленным собранием стихотворений Бенедиктова. В процессе подготовки проведена сплошная проверка текстов по всем прижизненным изданиям стихотворений поэта, отдельным публикациям и сохранившимся рукописным источникам. Существенную помощь для определения основного текста произведений дало изучение в процессе подготовки издания эпистолярного наследия Бенедиктова и переписки его современников, материалов Цензурного комитета и других документов, хранящихся в различных архивах нашей страны.

произведений разного художественного достоинства. Она входит, вместе с автографами опубликованных произведений Бенедиктова, в основном в собрания автографов и других источников из архива поэта, рассредоточенных в четырех крупнейших архивохранилищах страны: в Отделах рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (Москва), Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград), в Центральном государственном архиве литературы и искусства (Москва) и Институте русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР (Ленинград). Примерно половина всех сохранившихся автографов Бенедиктова (оригинальные произведения) находится в Пушкинском Доме. Сохранившиеся автографы и другие авторитетные источники текстов относятся, как правило, к позднему периоду творчества Бенедиктова (1850-1860-е гг.).

В результате сопоставления всех рукописных, печатных источников и документов Цензурного комитета в настоящем издании восстановлены цензурные, автоцензурные изъятия и искажения. Фронтальная сверка всех источников дала возможность устранить типографские опечатки предшествующих изданий, установить и уточнить даты написания ряда стихотворений, ошибочно датированных и не датированных самим автором.

Дошедшие до нас автографы Бенедиктова (в подавляющем большинстве беловые копии, наборные рукописи, альбомные записи) не дают представления о работе автора над совершенствованием текстов произведений. Сопоставление печатных текстов изданий разных лет убеждает в том, что при переиздании стихотворений (как авторских сборников, так и отдельных произведений - через много лет или через несколько месяцев) поэт нередко коренным образом перерабатывал произведение. Под тем же названием и на тот же сюжет писалось другое стихотворение, в другом стихотворном размере и другого объема; одно стихотворение разделялось на два самостоятельных; изменялись названия (иногда по нескольку раз) и вносились существенные поправки и дополнения в текст, вносилась стилистическая правка с учетом пожеланий критиков или в связи с изменившимися эстетическими взглядами автора и т. д.

Эти особенности творческой работы Бенедиктова обусловливают необходимость введения в настоящем издании специального раздела "Другие редакции и варианты", хотя бы частично позволяющего ознакомить читателя с творческой историей бенедиктовских стихотворений. В тех случаях, когда стихотворение имеет другую редакцию, приводимую в соответствующем разделе, около порядкового номера примечания ставится звездочка.

В настоящем издании принимается хронологический принцип расположения материала. Исключение составляют стихотворные циклы, образованные самим автором, которым отведено место, соответствующее дате позднейших произведений цикла. В книгу не включаются произведения (печатавшиеся или оставшиеся неопубликованными) одического характера, дружеские стихотворные послания, шуточные, юбилейные произведения, стихи, написанные "на случай", не представляющие художественного и исторического интереса. Из стихотворений такого рода отобраны и помещены в настоящем издании лишь наиболее характерные и значимые произведения. Не включаются также в настоящее издание стихотворения, приписываемые Бенедиктову без достаточной аргументации. Имеется, например, указание И. Г. Ямпольского, опирающегося на свидетельства П. И. Пашино и П. А. Ефремова, о принадлежности Бенедиктову стихотворений, печатавшихся в "Искре" 1859-1860 гг. с подписью "Пр. Вознесенский" (Ямпольский И., Сатирическая журналистика 1860-х годов. Журнал революционной сатиры "Искра" (1859-1873), М., 1964, с. 546). Однако ни одно из этих юмористических стихотворений не вошло ни в упоминавшийся выше сборник, подготовленный автором незадолго до смерти (ГПБ), ни в посмертное издание 1883-1884 гг. До сих пор не известен ни один бенедиктовский автограф этих стихотворений, нет других свидетельств Бенедиктова о принадлежности ему этих произведений.

переводческие интересы Бенедиктова-лирика, мы оставляем за пределами издания переводы Бенедиктова, лишь частично известные в литературе, эпических и драматических произведений Байрона, Гете, Дюма-сына, Корнеля, Мицкевича.

Значительную трудность при издании стихотворений Бенедиктова представляет проблема установления текста и периодизации творчества. Ее приходится решать на основе изучения эволюции творческого пути поэта, на которой необходимо остановиться специально.

Бенедиктов начинал (и пока остается не только в читательском, но и в исследовательском восприятии) как поэт ярко выраженного романтического направления. "Романтический" период творчества Бенедиктова охватывает 1830-1840-е гг. - время его наибольшей популярности. После третьего издания стихотворений Бенедиктова в 1842 г. и статьи Белинского об этой книге литературная продуктивность поэта значительно снижается. На протяжении одиннадцати лет (1843-1853 гг.) Бенедиктов печатал в периодических изданиях по одному-два случайных стихотворения в год, а в 1850-1852 гг. - не напечатал ни одного. Однако это не означало, что в указанный период приостановилась творческая деятельность поэта. В трехтомнике 1856 г. стихи 1842-1855 гг. занимают два последних тома. Уже в самом начале 1850-х гг. Бенедиктовым создан ряд стихотворений, свидетельствующих о существенных изменениях в общественной позиции и в творческом методе автора "Кудрей". Это и новые, ранее чуждые Бенедиктову, черты его поэзии - политическая сатира, гражданские и патриотические мотивы, бытовые детали и коллизии. Эти изменения (см. стихотворения "Современный гений", "Три власти Рима", "Ф. Н. Глинке", "Та ли это?", "Человек"), несомненно, связаны с кризисом общественного сознания в конце николаевского царствования, с важнейшими политическими событиями в Европе и в самой России.

Возвращение Бенедиктова в литературу ознаменовалось его программным произведением "К моей Музе", напечатанным в июльском номере "Библиотеки для чтения" за 1854 г., а с 1855 г. поэт возобновляет активное сотрудничество в журналах, сборниках, альманахах. Пора молчания Бенедиктова (она почти целиком падает на период так называемого "мрачного семилетия") обусловлена в значительной мере тем, что с 1847 по 1853 г. журналы вообще перестали печатать стихи. Вместе с тем в эту пору быстро завоевывает господствующее положение в литературе реалистический метод ("натуральная школа"), развивающий по преимуществу прозаические жанры.

Середина 1850-х гг. - время стремительного перерождения "поэта кудрей" в гражданского поэта-"обличителя", все более тяготеющего к реалистическому методу. Гражданская поэзия Бенедиктова возникла на волне массовой официально-патриотической литературы, выросшей в годы Крымской войны 1853-1856 гг., и развивалась далее под возрастающим влиянием натуральной школы и сатирической журналистики 1860-х гг.

"реалистического", периода творчества Бенедиктова в 1851 г.

Этим поворотом обусловлена в целом неудачная (хотя и не без исключений) попытка Бенедиктова переделать для издания 1856 г. свои стихи 1830-х гг. в соответствии с новыми требованиями и изменением собственных эстетических взглядов. В отличие от первого, "романтического", периода, именно в 1850-1860-х гг. - "Бенедиктов систематически перерабатывает как старые, так и новые свои стихи при каждой их перепечатке.

Учитывая эти обстоятельства, в настоящем издании принимается принцип определения основного текста бенедиктовских стихотворений, предложенный Л. Я. Гинзбург (издание 1939 г.): стихотворения каждого из названных периодов печатаются в хронологическом порядке по последней редакции в пределах одного периода. Исключение составляют ранние стихотворения, не публиковавшиеся автором до издания 1856 г. Они печатаются по позднейшей редакции. Наиболее существенные варианты и другие редакции помещаются в соответствующем разделе тома.

Даты первой публикации или год, не позднее которого написано стихотворение, заключены в угловые скобки; предположительные даты отмечены вопросительным знаком. Исходными данными для датировки текстов могут служить даты выхода изданий, в которых они публиковались, в том числе цензурные разрешения, приводимые в примечаниях. Стихотворения с неустановленными датами, вошедшие в трехтомник 1856 г., снабжаются крайними датами соответствующего тома, обозначенными автором на титульном листе: 1835-1842, 1842-1850, 1850-1856. Стихотворения с неустановленными датами, не печатавшиеся при жизни автора, помещаются в конце второго раздела без дат под текстом. Стихотворения, объемом превышающие 50 строк и не разделенные на строфы, снабжены строчной нумерацией.

В "Примечаниях" приводятся необходимые историко-литературные сведения о каждом произведении, кратко характеризуется его творческая и цензурная история. В библиографической части примечаний вслед за порядковым номером произведения указывается его первая публикация, затем (через точку с запятой) последующие ступени изменения текста и (после точки) источник, по которому печатается данное произведение, выделенный формулой "Печ. по...".

без изменений. Простые перепечатки текста (в том числе и отдельные издания) в библиографическую справку не включаются. Целый ряд произведений Бенедиктова при жизни автора, зачастую без его ведома, перепечатывался (нередко с искажениями, сокращениями, изменениями названий) в хрестоматиях, книгах для народного чтения и сборниках стихов, предназначавшихся для исполнения на эстраде. Сведения об этих публикациях в библиографической справке не приводятся. Также не сообщаются в примечаниях данные о музыкальных произведениях, написанных на слова Бенедиктова. Они имеются в справочнике Г. Иванова "Русская поэзия в отечественной музыке (до 1917 г.)", вып. 1, М., 1966.

Орфография и пунктуация текстов приближены к современным. Сохранены только те индивидуальные и исторические особенности написания, которые имеют значение для произношения слов, ритма и интонации стихов.

Список стихотворений, не включенных в издание, с их источниками прилагается в конце примечаний.

Условные сокращения, принятые в примечаниях

Быкова - Быкова В. П., Записки старой смолянки (Императорского Воспитательного общества благородных девиц). 1838-1878, ч 1 СПб., 1898; ч. 2, СПб., 1899.

Вацуро - Вацуро В. Э., Комментарий к стихотворениям сборника "Мечты и звуки" в изд.: Некрасов Н. А., Полн. собр. соч и писем, т. 1, Л., 1981.

ГБЛ - Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (Москва).

Добролюбов - Добролюбов Н. А., Собр. соч. в 9-ти т., М.-Л., 1961-1964.

ЖМНП - "Журнал Министерства народного просвещения".

ИРЛИ - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.

К - "Киевлянин. Книга 1 на 1840 год", Киев, 1840 (ц. р. 12 февраля 1840).

КРЖ - сб. "Картины русской живописи", СПб., 1846 (ц. р. 18 октября 1846).

ЛПРИ - "Литературные прибавления к "Русскому инвалиду"".

ЛСШ - Лирические стихотворения Шиллера в переводах русских поэтов, СПб., 1857..

Мет - альманах "Метеор на 1845 год". СПб., 1845 (ц. р. 8 апреля 1845).

НА - "Невский альманах на 1847 и 1848 годы", вып. 1, СПб., 1847 (ц. р. 5 сентября 1846).

Некрасов - Некрасов Н. А., Полн. собр. соч. и писем в 12-ти т., М., 1948-1953.

ОА 1839 - "Одесский альманах на 1839 год" (ц. р. 31 декабря 1838).

ОА 1840 - "Одесский альманах на 1840 год" (ц. р. 22 декабря. 1839).

ОВ - альманах "Осенний вечер", СПб., 1835 (ц. р. 28 сентября 1835).

П - журнал "Пантеон русского и всех европейских театров".

ПС - "Поэзия славян. Сборник лучших поэтических произведений славянских народов в переводах русских писателей. Под ред. Н. В. Гербеля", СПб., 1871.

"Русская беседа. Собрание сочинений русских литераторов, издаваемое в пользу А. Ф. Смирдина", т. 1, СПб., 1841 (ц. р. 30 сентября 1841).

СбС - "Сборник литературных статей, посвященных русскими писателями памяти покойного книгопродавца-издателя А. Ф. Смирдина", т. 6, СПб., 1859 (ц. р. 11 марта 1859).

СЛ - сб. "Сто русских литераторов", СПб., 1845, т. 3 (ц. р. 25 мая 1845).

Ст. 1835 - "Стихотворения Владимира Бенедиктова", СПб., 1835 (ц. р. 4 июля 1835).

Ст. 1836 - "Стихотворения Владимира Бенедиктова", 2-е изд., СПб., 1836 (ц. р. 29 января 1836).

Ст. 1838 - "Стихотворения Владимира Бенедиктова", кн. 2, СПб., 1838 (ц. р. 15 октября 1837).

"Стихотворения Владимира Бенедиктова", кн. 1, СПб., 1842 (ц. р. 17 августа 1842).

Ст. 1856 - "Стихотворения В. Бенедиктова", т. 1-3, СПб., 1856 (ц. р. 13 марта 1856).

Ст. 1857 - Новые стихотворения В. Бенедиктова, СПб., 1857 (ц. р. 18 сентября 1857).

Ст. 1870 - Стихотворения В. Г. Бенедиктова, А. Н. Майкова, Я. П. Полонского, гр. В. А. Соллогуба, гр. А. К. Толстого и Ф. И. Тютчева и объяснительный текст к живым картинам, данным в пользу Славянского благотворительного комитета 1 апреля 1870, СПб., 1870 (ц. р. 31 марта 1870).

Ст. 1883-1884 - "Стихотворения В. Бенедиктова. Посмертное издание под редакциею Я. П. Полонского", т. 1, СПб.-М., 1883; т. 2, 3, СПб. - М., 1884.

Ст. 1937 - Бенедиктов В. Г., Стихотворения. Вступительная статья и редакция Л. Я. Гинзбург, "Библиотека поэта" (М. с). Л., 1937.

Ст. 1939 - Бенедиктов В. Г., Стихотворения. Вступительная статья, редакция и примечания Л. Я. Гинзбург. "Библиотека поэта" (Б. с). Л., 1939.

ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (Москва).

ЦГИА - Центральный государственный исторический архив в Ленинграде.

Шевченко - Шевченко Т. Г., Журнал (Щоденник), Киiв, 1936.

Шиллер 1 - Лирические стихотворения Шиллера в переводах русских поэтов, СПб., 1857 (ц. р. 26 апреля 1857).

Шиллер 2 - Собрание сочинений Шиллера в переводах русских писателей, т. 1, Лейпциг, 1863.

Французская поэзия занимала, несомненно, ведущее место в переводческой деятельности Бенедиктова. Кроме включенных в настоящее издание французских поэтов, Бенедиктов переводил Ф. Ксавье и А. Дюма-сына.

В Ст. 1883-1884, т. 3, кроме печатаемых в настоящем издании, помещены еще восемь переводов из Шенье.

386. Ст. 1883-1884, с. 393. Перевод стихотворения "Le Bouc et le Satyre".

387. Ст. 1883-1884, т. 3, с. 394. Перевод стихотворения "Nouveau cultivateur arme d'un aiguillon...".

388. Ст. 1883-1884, т. З, с. 400. Перевод стихотворения "О nuit, nuit douloureuse! О toi tardive aurore...".

391. Ст, 1856, т. 2, с. 211-213. Перевод стих. "L'ange et l'enfant" (1828).

Кроме включенных в издание переводов Бенедиктова с немецкого языка нам известен также его перевод драмы И.-В. Гете "Торквато Тассо" (ГПБ), еще не бывший в печати.

Альфред Мейснер - прогрессивный австрийский поэт, драматург, романист и публицист, близкий друг Генриха Гейне. Уже первые его стихи, появившиеся в печати в 1837 г., были охарактеризованы критикой как "тенденциозная гражданская поэзия". Эпическая поэма "Жижка", напечатанная впервые в 1846 г. и тотчас же запрещенная австрийской цензурой, поставила Мейснера в ряд крупнейших немецких писателей этого периода.

425. Печ.; "Вступление" - впервые, по автографу ГПБ; гл. - "Смерть Жижки" по ЛБ, 1867, т. VI, май, кн. 2, с. 74-76; гл. "Завой" и "Заключение" - впервые, по автографу ГПБ. Отправляя перевод А. П. Греку, Бенедиктов сопроводил его письмом: "Милостивый государь Александр Петрович! Вы познакомили меня с поэмою Альфреда Мейснера, напечатанною третьим изданием в Лейпциге в 1850 г., и внушили мне мысль попытаться перевести ее с немецкого на русский язык. Перевод этого произведения, служивший в течение нескольких месяцев приятнейшим для меня занятием, ныне кончен. Вы были руководителем моим в передаче на язык наш как собственных имен тех лиц, которые введены автором в его поэму, так и названий городов, рек и пр. - сообразно с избранною им эпохою (1419-1424 г.). Сверх того, выслушивая с величайшим терпением перевод мой в первоначальном самом грубом его виде, промахи, сделанные мною или по неосмотрительности и торопливости, или по неточному уразумению подлинника, - промахи, которые потом, по мере возможности, мною исправлены. - Позвольте же мне по чувству признательности за наслаждение, которое доставил мне труд, перевода, которым я собственно Вам обязан, равно как и в благодарность за бывшее для меня необходимым в этом случае Ваше подобие и участие, посвятить Вам этот перевод мой и предоставить его в собственноручном списке, так как нельзя полагать, чтоб он мог быть у нас напечатан, по смелости тех выражений и тех идей, которые могли бы получить превратное истолкование и возбудить опасения со стороны цензуры" (ГПБ). Отсутствие дат под текстами письма и перевода затрудняет достаточно точное определение времени работы Бенедиктова над "Жижкой". Наиболее вероятно, что переводчик работал над поэмой Мейснера между 1865 и февралем 1867 г., когда он уже был свободен от работы по переводу крупнейших произведений Адама Мицкевича, над которыми он работал в 1850-х - первой половине 1860-х гг. "Представляем читателям, - писал Бенедиктов в кратком предисловии "От переводчика", - перевод с немецкого поэмы Альфреда Мейснера "Zizka", состоящий из ряда стихотворений, предметом которых служат подвиги знаменитого вождя гуситов Жижки и событий гуситской войны с 1419 до 1424 года, ,т. е. до смерти Жижки, передавшего начальство над гуситами доблестному сподвижнику своему Прокопу". Поэма печаталась в следующих номерах ЛБ, 1867: т. 4, февраль, кн. 2, с. 51-78; т. 4, март, кн. 2, с. 179-203, т. 5, апрель, кн. 1-2, с. 98-119; т. 6, май, кн. 2, с. 54-76. Печатание поэмы было закончено главой "Смерть Жижки", после которой следовало послесловие переводчика: "Оканчивая этим печатание перевода Мейснеровой поэмы, мы должны сказать, что в подлиннике после стихотворения, озаглавленного "Zizka's Tod":("Смерть Жижки"), есть еще пиеса под заглавием "Zawoj" (Завой - имя певца, который выведен был на сцену в 1 и 2 частях поэмы); но как стихотворение это содержит в себе резкие воззвания Завоя над устланным трупами полем недавней битвы, обращенные к религиозной святыне, чтимой вообще всеми христианами, то оно переводчиком устранено, так же как и выше исключены из перевода некоторые места поэмы с выражениями крайне оскорбительными собственно для римско-католической церкви, хотя все это относится к давно [минувшему времени, когда действительно злоупотребления римскоцерковного владычества превышали всякую меру. Сверх того поэма А. Мейснера начинается песнью, которая служит "Вступлением" ("Eingang"), и оканчивается "Заключительною песнию" ("Schlussgesang"). Оба эти стихотворения равным образом не должны были иметь места в представленном здесь переводе". Для публикации в настоящем издании отобраны главы из "Жижки", до сих пор не печатавшиеся ("Вступление", "Завой", "Заключение"), и связывающая их последняя глава прижизненной авторской публикации ("Смерть Жижки").

За пределами настоящего издания осталось одно стихотворение Петёфи, переведенное Бенедиктовым, "Помешанный".

426-433. ЛБ, 1867, т. 3, кн. 1, с. 33-40; кн. 2, с. 167-169. Перевод стихотворений "Ez avilag amilyen nagy..." (1844), "Befordulfam a konyhare..." (1843), "A faluban utcahosszat..." (1843), "Szeretnem itt hagini..." (1846), "Mia dicsoceg? .." (1846), "Abanat? Egy nagu ocean..." (1846), "Szallnak remenyink..." (1846), "Gyertiam homalyosan lobod..." (1846),

И. Головинского, И. Красицкого, А. Ст. Нарушевича, В. Поля. Однако если Мицкевича Бенедиктов переводил начиная еще с 1830-х гг. до конца жизни, то все остальные переводы с польского сделаны Бенедиктовым по заказу Н. В. Гербеля в мае 1869 г.

434. ПС, с. 412. Перевод стихотворения "Nie porzuca] nadzieje..."

435. ПС, с. 416, вместе с другим переводом из Трембецкого "Из поэмы "Софиевка"", не вошедшим в настоящее издание. Перевод стихотворения "Oda Balon".

437. ПС, с. 421, где помещено с другим переводом Бенедиктова из Немцевича "Дума о Стефане Потоцком", не вошедшим в настоящее издание. Перевод стихотворения "Leszek Bialy".

479-481. ЛБ, 1867, т. 4, кн. 2, с. 317-319. Перевод сонетов NONO 269, 271, 374 из поэмы "Дочь славы" ("Slavy dcera").

482. ПС, с. 234. Перевод стихотворения "Juz nijedna na svit Vila. . .".

487-488. ЛБ, 1867, т. 5, кн. 1-2, с. 9-12; ПС. Печ. по ПС, с. 291.

Перевод стихотворения "Онамо, онамо!.." (1867) и "Пиjмо вино!" (1859).

	Огонь моей свечи то вспыхнет, то притьмится.
	Один я в тишине
	Брожу по комнате, во рту чубук дымится;
	Картины прошлого предстали снова мне, -
	Курю, шагаю я, шагаю,
	Клубится дым, блуждает мысль моя;
	Тень дыма по стене проходит, замечаю, -
	О дружбе размышляю я.

	Есть ли деньги, нету ль денег -
	И здоров, и весел я.
	Мне - когда я не мошенник -
	Нагота не в стыд моя.

	Если как-нибудь живется,
	То фортуне и поклон!
	Часом тонко - так, что рвется, -
	Я и тем не возмущен,

	Мне и в ходе самом тесном
	Меж препятствий - не беда, -
	До того, чтоб стать бесчестным,
	Я не скорчусь никогда.

	Велика ль моя потреба?
	Обхожусь в голодный час
	И без белого я хлеба,
	И без сочных, ценных мяс.


	Чтоб снискать его поклон,
	Я не жажду быть одетым
	В злато, бархат и виссон.

	Где нужна для дружбы трата
	Денег - прочь я от связей, -
	Не хочу ценою злата
	Покупать себе друзей.

	Если дружба еле длится
	И до черного лишь дня
	Угощеньями крепится -
	Дружба та не для меня!

	Так, не склонный к дальним тратам,
	Сам большой в своем дому,
	Я кажусь себе богатым,
	Коль не должен никому.