Меблированная Кармен

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Меблированная Кармен (старая орфография)

В Москве романических приключений относительно поменьше, чем в Петербурге, - по крайней мере, приключений, выплывавших наружу. А уж процент кровавых трагедий, сравнительно с процентом петербургским, совсем ничтожен. Как-то раз, - после наделавшей в свое время шума истории Кашевской и Кувшинского - я разговаривал об этой московской добродетели с молодым литератором-петербуржцем, автором ряда бытовых очерков из нравов столичной "улицы". Я указал ему на количественную разницу в проценте романической уголовщины петербургской и московской и спросил его мнение о причинах. Он изложил мне целую серию гипотез и предположений. Из них многия я позабыл, многия показались мне натянутыми и рискованными. Но одно из положений моего знакомого вспоминается мне, как не лишенное оригинальности. Оно гласило: "у вас в Москве меблированных комнат меньше". То-есть: меньше народа, не имеющого семьи или, по крайней мере, её подобия. Меньше народа, отбитого от дома и поставленного на холостую ногу в такие годы, когда человек, готовый выйти из семьи отцовской, близок, вместе с тем, к тому, чтобы формировать семью свою собственную и из сына семьи превратиться в pater familias'а. Меньше народа, обреченного на безалаберную богему - неизбежный удел всех этих суррогатов житья своим домом, от шикарных chambres garnies до студенческих, во вкусе А. И. Левитова, "комнат снебелью" где-нибудь на Бронных. Затем: в составе петербургской богемы женский элемент гораздо сильнее, чем в составе богемы московской. Девушки и женщины, стремящияся в столицу на поиски образования или личного трудового заработка, в Москве не засиживаются. Им здесь делать почти нечего. Столица женского образования и труда - Петербург. Меньше женщин - меньше поводов к романам, меньше "кусательных инцидентов", как говаривал один покойный московский поэт-юморист... известное дело: Vie le Weiber - viele Jucken, viele Jueken - viele Flöhe... Жизнь меблированных комнат - жизнь скучная и развивающая поэтому большое стремление к общительности. Шлянье в гости из номера в номер, из однех меблированных комнат в другия - фатальный закон, тяготеющий над приютами интеллигентной цыганщины. Сидите вы бирюком в номере; четыре стены его вам опостылели: олеографическую нимфу, улыбающуюся вам со стены, так бы вот взял да и хватил толстой, розовой, блаженно-улыбающейся мордой об угол стола; два законных самовара выпиты, третьим баловаться не хочется, дело, какое было, сделано; итти в гости некуда: вы в Москве человек чужой; итти куда-нибудь за развлечением - дорого: вы располагаете всего рублями пятьюдесятью в месяц pour boire, manger et sortir. Остается одно: выйти в коридор и шагать часа два подряд от комнаты для прислуги до выходной двери и от выходной двери до комнаты для прислуги. А навстречу вам шагает другая точно такая же тень, скучающая и не имеющая места, куда склонить голову. Вот вы и движетесь некоторое время, подобно двум маятникам, пущенным качаться с двух разных сторон. Когда-нибудь вы столкнетесь, а столкнувшись - разговоритесь и познакомитесь, и маятники начнут качаться вместе - по одному направлению. Если ваш новый знакомый такой же новичек в меблированном Монрепо, как и вы сами, - вы, по всей вероятности, через десять минуть будете сидеть в одном из ваших номеров и за бутылкою пива вспоминать Ставропольскую или Казанскую губернию. Если же пред вами меблированный старожил, то вы, маяча до коридору, будете быстро осведомлены, что в первом номере живет помощник присяжного поверенного, начинающий итти в гору; в третьем - репортер Чижиков, который денег не платит, но которого хозяйка боится выгнать, так как он может обличить ее в газетах; в седьмом - отставной штаб-офицер, приехавший в Москву чуть ли не из Томской губернии хлопотать о пенсии, но вот как-то уже третий год ему эта пенсия не выходит, да, говорять, будто и хлопотать-то о ней надо не в Москве, а в Петербурге...

- А остальные номера заняты "нашими". Скажу вам: прекрасные ребята! Отличная компания подобралась! Два студиоза, консерваторка одна - Есиповой нос утереть собирается, - рожища, я вам скажу, преестественная, но ничего, добрая девка; поэтик один... мы его Пушкиным из банкирской конторы кличем... Ну, еще два, три парня, - так, "ососки", но терпеть можно, смирные к тому-ж. А в семнадцатом номере полковница, отличная дама, душа-человек; мы все ее страсть как любим. Настоящая этакая, знаете ли, барыня, белой кости и голубой крови, и жеманства этого, pruderie - ничуть! Душа на распашку и веселая. У ней и бутылочку красненького распить можно с приятностью, и порвать всякое легкомыслие она согласна. Но не думайте чего-нибудь такого, нехорошого. Она, батюшка, но из тех... Говорю вам: барыня самая заправская. Да чего лучше? Пойдемте-ка к ней, она дома.

- Но как же это? Неловко... Вон на мне сорочка русская...

- Глупости! Мы все к ней ходим как придется, запросто...

"Что значит женщина! Такой же номеришко, что и у меня, а как у нея комфортабельно! И туалетец, и веера по стенам, и ковер на полу, и лампа под абажуром с сушоными цветами, и хорошими духами пахнет. Правда, на пианино стоит тарелка с недоеденной колбасой, из-за шифоньерки с безделушками выглядывает предательски горлышко кахетинской или крымской "четверти", но... à la guerre comme à la guerre. Сама полковница - дама того возраста, когда женщин о годах уже не спрашивают. Помята летами и жизнью, но нравиться еще очень может: большая, вальяжная, сытая и белая барыня. Взглянуть на нее поутру, - найдутся и морщинки, и сединки, и кожа поблекла, и губы выцвели, и бюст одряблел. Но ввечеру она - если не красивое, то, во всяком случае, еще эффектное создание: корсетом душит себя, не жалея, пудрится, как Жюдик, мажется, как Сара Бернар, - вся гримированная, но разберет это разве только знаток... а уж куда-же наивным обитателям "комнат снебелью"! На полковнице надет капот, когда-то несомненно дорогой, теперь же, как и сама хозяйка, поношенный, но еще сохранивший много следов недавняго великолепия. За этот капот пред вами немедленно извиняются: "Я не ждала... вы застали меня в таком "дезабилье"... А впрочем, у нас, ведь, попросту, - вот и вы в русской рубашке". Но зайдите к полковнице завтра, после-завтра, по приглашению, без приглашения, - вы, все равно, застанете ее в том же капоте. Она "не одевается" - за исключением тех дней, когда выезжает в театр или концерт (в гости она никогда не ездить, и у нея никогда гостей из общества не бывает) и удивляет меблированный мирок остатками своего когда-то, должно быть, замечательного туалета. Вы курите, разговариваете. Быстро убеждаетесь, что пред вами не "полуинтеллигентка", а, действительно, барыня, видевшая в своей жизни и хорошие дни, и хорошее общество, дама с отличными манерами, с красивою речью, кое-что читавшая, с тактом, способная говорить обо всем, но особенно охотно о "чувствах". В свою красивую речь она вставляет время от времени французския фразочки и произносит отлично. Словом, вы в присутствии женщины настолько distinguée, что вам даже неловко за свой костюм, за свои провинциальные манеры, за свой нечаянный визит. Вы успеваете между делом, - из намеков, отдельных фраз, брошенных мимоходом, - постичь, что барыня замужем, но была несчастна в супружестве и живет врозь с мужем; что тянется дело о разводе, или, наоборот, муж ей развода не дает, потому что - "несчастный любит меня без памяти, но что же мне то делать? Ведь, сердцу приказывать невозможно"! У дамы довольно трудные обстоятельства, однако!.. "живем кое как, боремся с судьбой и, слава Богу, не скучаем".. Среди разговора, которым вы совершенно очарованы, вас смущает только одно обстоятельство: ваш коридорный знакомец, при всем своем уважении к хозяйке, безцеремонно швыряет, окурки папирос прямо на ковер, а она останавливая его, кротко замечает: "Ах, Петинька, Петинька!.. Какой же вы неряха"!

- Вот тебе раз! - думаете вы, - "Петинька"! Как-же этот самый Петинька говорил мне, будто живет в номерах и знаком с дамой всего три недели?

Вваливается возвратившаяся из оперы, с театральной галерки, компания "наших": тут и мозглявенький Пушкин из банкирской конторы, и вертлявый юрист в пенснэ французского золота, и медик третьяго семестра Архип Превозносященский. Это мужчина с грудищею тенора di forza, плечами Ильи Муромца, с резкими чертами энергического лица, голосом как у протодиакона и кулаком --"по покойнику на удар". Превозносященский садится в дальний угол и, в то время как все шумят и болтают, пребывает там тихо и молчаливо. Но вы чувствуете на себе его тяжелый и как бы подозрительный, враждебно испытующий взор, и вам почему-то неловко под этим взором, как на экзамене. Вы видите также, что "врут" достаточно много и достаточно откровенно. Хозяйка фамильярна уже не с одним Петинькой, а все у нея стали Сереженьки, Сашеньки: все, кроме Превозносященского, которого она усиленно вежливо зовет Архипом Владимировичем. Зараженный этим калейдоскопическим изменением недавняго бонтона на распущенность меблированной богемы, вы быстро входите в общий тон и начинаете болтать с хозяйкой те же пустяки, что и все болтают. И вдруг вскрикиваете, потому что тяжелая лапа Превозносященского становится вам со всего размаха на мозоль, и сам он выростает пред вами, как коломенская верста, храня на лице выражение Хозе, вызывающого Эскамильо "а coups de pavaja".

- Что это вы?

- Ах, извините! Сколь вы нежны! - грубо отвечает богатырь, очевидно, задирая вас.

Хозяйка встает с места и порывисто уходит за перегородку спальной, откуда раздается её сдержанно-взволнованный зов:

- Архип Владимирович, пожалуйте сюда на минутку.

- Это невыносимо... Сколько раз просила... Вы не умеете себя держать в обществе... Как это глупо... Вы меня компрометтируете...

- Но не могу же я дозволить, чтобы всякий...

- Не ваше дело. Я сама знаю, что прилично, что неприлично, и всякого сумею остановить, когда будет надо...

Компания сдержанно улыбается, и кто-нибудь нагибается к вашему уху с советом: "Вы, батенька, с Матильдой Алексеевной поосторожнее! Превозносященский у нас - ух какой! К нам-то он привык, а вы человек внове"...

"ея". Пред вами - меблированная Кармен, дрессирующая своего меблированного Хозе.

А потом Хозе повадится ходить к вам каждый день либо с жалобами на тиранство погубительницы своего покоя, либо сидеть по два часа подряд молча, со взором, уставленным в одну точку и полным такой мрачной выразительности, что после этого визита вы идете к меблированной Кармен и дружески (ибо уже недели две как вы ближайшие друзья) рекомендуете:

- Вы-бы, Матильда Алексеевна, как-нибудь полегче с Превозносященским! Вот вам Федоров стал конфекты носить... а тот, медведь, на стену лезет, никак с ним не сообразишь. Ведь, вы знаете, какой он. Долго ли с ним нажить хлопот?

Кармен клянется вам, что она ни в чем не виновата, что Архип напрасно ревнует и делает историю, как всегда, из пустяков, - и... в тот же вечер уедет с Федоровым кататься за город!.. А ночью, по её возвращении, вы не должны слишком удивляться, если услышите отчаянный стук в дверь вашего номера и отворите бедной Кармен, которая, растерзанная, в изорванном белье, окровавленная, с помутившимися от ужаса глазами и белым, как полотно лицом, прохрипит вам:

- Он хотел меня зарезать! - и упадет без чувств на вашем пороге.

и одинаково повторное. Мне лично случалось знать их штук до десяти. И, право, менялись лишь имена, да цвет волос, да покрой капотов. А затем всегда одна и та же история.

Непременный возраст между тридцатью пятью и сорока пятью годами (по словам Кармен, - тоже всенепременно, - двадцать шесть); непременно - либо имя русское, а отчество иностранное, либо имя иностранное, а отчество русское; непременная смесь прошлой бонтонности с настоящей распущенностью; непременный неоконченный развод с супругом; непременная, - частью действительная, частью притворная, ради интересности, - нервность и истеричность. Все эти дамочки - дети полурусских семей: с примесью остзейской, французской или польской крови. Родители когда-то были богаты, потом крахнули. Дамочек воспитывали широко и богато, а потом, - силою-ли необходимости, случаем ли, - оне попали в руки глупых. скучных и неподходящих захолустных мужей, ко всему этому - обыкновенно - хотя достаточных, но не слишком богатых. Словом, в супружестве - ни деньги, ни красы, ни радости: одне лишь "сцены", вялый сон, недомогающее прозябание в бездельном и безденежном "медвежьем углу". А барыньке "жить хочется", она с темпераментом, с нервами "с головкой". Да еще в головку положено несколько идеек из умных романов. В десятке барынь этого сорта я знал двух, трех таких, что по части тонкой психологии чувств и, конечно, любви в особенности, смело могли бы заткнуть за пояс хоть самого Бурже. И вот загорается у барыньки идея - "оставить этот скучный двор, где жалкое существование", и помчаться в столицу на поиски новой жизни, под псевдонимом нового и "своего дела". Муж высылает ежемесячно деньги... жить кое-как можно, - тем более, что окружающая барыню в столице меблированная среда неприхотлива и невзыскательна. Вокруг барыньки толпится молодежь, очень юная, очень веселая, - безпритязательно влюбленная и платонически поклоняющаяся. Молодежь на три четверти провинциальная: дети медвежьих углов, нагрянувшия в столицу - с аттестатом зрелости в одном кармане и четвертным билетом в другом - из захолустных гимназий и семинарий. Они и женщин-то не видывали, кроме наивно-тупенькой кузины Машеньки и еще более наивно-грубой горничной Галки или Дуняшки. Холеная, "интеллигентная", ловкая, хорошо одетая Матильда Алексеевна поражает их, как существо неведомого мира; они все - у её ног. Ах, какая женщина! Ах, какой человек! И лишь немногие смельчаки материалисты дерзают мечтать:

- Ах, если бы она увенчала мой пламень! Значит, "флёрта" - сколько хочешь, обязанностей никаких: Барыньке весело, она втягивается в флертовую музыку и через некоторое время делается её специалисткой - "меблированной Кармен". Попадаются между ними и "червонные дамы", - Ребекки Шарп, ловкия эксплоататорши вертящейся вокруг них молодежи, - но это относительная редкость. Обыкновенно, это - женщины очень легкомысленные, поверхностные, но добрейшей души; оне скорей сами готовы отдать свое, чем взять чужое. До тех лишь пор, пока флёрт остается только флёртом, длится истинный расцвет меблированной Кармен. Она - своего рода мотылек, перелетающий с цветка на цветок, ни к одному особенно но привязывающийся, разстающийся легко, дружески, и оставляющий по себе такое же дружеское воспоминание в участнике мимолетного увлечения. И вдруг в такия-то розовые отношения врывается мрачный и буйный Хозе-Превозносященский. Кармен "закрутила" его между прочим, так себе, из любопытства, - как это отнесется к ней "непочатая натура"? А непочатая натура взяла да и вспыхнула самою настоящею страстью - безпредельною и самоотверженною, но требующею и к себе уважения; взяла да и привязалась к меблированной Кармен, как может привязаться молодая, впервые охваченная любовью сила, попавшая в мягкую власть, в бархатные лапки к героине бальзаковского возраста, отцветающей, но опытной и интересной, и еще прекрасной прелестью теплого, ясного "бабьяго лета". Страсть заразительна. Настроение меблированного Хозе охватывает и меблированную Кармен. Она сознает себя героинею большого, крупного, сильного чувства, и ей нравится сознание, возвышающее её женское достоинство. Форменное объяснение в любви. Связь. Но Превозносященский - Превозносященским, а в свою флёртовую бойкую богему барынька слишком сильно втянулась, чтобы от нея отказаться. Он любить, но в то же время флёртирует, флёртирует и флёртирует. А Хозе в своей ревнивой безраздельной любви рычит, рычит и рычит. Рычит, - однако, терпит. Но всякому терпению бывает конец. И в один прекрасный день Хозе убеждается, что его Кармен устала от сильных страстей, что флёрт затягивает ее сильнее обыкновенного, и что, увы, кажется, на горизонте уже обрисовалась тень его счастливого преемника, меблированного тореадора Эскамильо.

- Когда же этому конец будет? - решается он на роковое объяснение.

"Я родилась свободной, - свободной и умру"!

- А, так то ты! Держись же, проклятая!...

И через десять минут дворник дома, где помещаются меблированные комнаты, влетает в участок с испуганным лицом:

- Ваше высокородие! Пожалуйте к нам, у нас в номерах неблагополучно!...