Прекрасная заря

Николай Иванович Позняков

Я помню это смутно, и притом... ясно. Как это ни странно, но верно. Смутно - потому, что это было несколько мгновений, полных отдалёнными очертаниями, неразрешёнными догадками, не вполне сознанными впечатлениями; ясно - оттого, что и теперь так проясняется сознание, когда промелькнёт это воспоминание, так светло становится на душе, так отрадно, благодатно... Смутно - потому, что это было в 1861 году, когда мне только что шестой год пошёл; ясно - оттого, что и детской головке светят проблески жизни...

Каким образом случилось, что я - бледненький, тщедушный, хилый ребёнок - очутился на балконе в это свежее июньское утро, когда роса плыла над лугом своим белесоватым матом, и птицы пели ещё неполным хором, - не могу сказать. Вероятно, нас разбудили: вероятно, от этого утра ждали чего-то особенного, ещё не виданного...

Я стоял, а передо мной благоухал палисадник жасминами и розами, а за ним к Шоше сбегала с горы извилистая дорожка, а внизу сама Шоша своим изгибом делала ровную как дуга луку, разубранную ивами, вётлами и олешником, точно курчавой бахромой; на одном конце луки виднелась деревня с бурой соломой на крышах, с кривыми, серыми стенами изб и овинов, с тонкими струйками дыма над трубами; на левом конце задумчиво дремал сосновый бор, готовый проснуться при первых лучах назревавшего дня; а прямо передо мной, вдали, на горе, за паровым полем, высилась сельская церковь над волнистыми купами садов...

Сколько раз и потом, живя здесь много лет, видел я эту картину! Сколько раз вспоминал я с отрадой то раннее, свежее утро, когда я - худенький, слабый ребёнок - стоял тут и глядел вперёд, чего-то ожидая...

Там, внизу, в котловине между дальней горой и лукой Шоши, бархатился луг, и неслись оттуда голоса, и толпа колыхалась в своих синих, и белых, и красных рубахах, в пёстрых сарафанах, и косы звенели, блестя при пожаре востока. Я стоял и глядел вперёд. О чём там был шум - я не помню, не слышал ясно. Вероятно, я и не понял бы, если б и расслышал его: это был сплошной, смутный гул. Но помню я, как сильно билось у меня сердце... И было так свежо, так просторно, так светло!.. А восток разгорался всё ярче и ярче; птицы пели уж полным хором; туманы расползались по за́водьям и лощинам; по небесной лазури брызнули лучи. Всё кругом ликовало - радостно было и мне. Я не понимал всего. Конечно, не понимал: мне было всего пять лет. Но мне было радостно, что-то чуялось... Я жил в те мгновенья - жил полной жизнью, и сердце у меня билось сильно-сильно!

Теперь-то я понимаю: они делили свой первый покос - свой первый покос! Вероятно, нам сказали, что это будет очень интересно, и разбудили нас посмотреть. Вероятно, нам внушили, что значит "свой первый покос". И мы встали и пошли смотреть. Вероятно, так было. Да, наверно нам внушили. Наверно!

назад курчавую голову, шумно вдохнул в себя воздух, блаженно улыбнулся, прошептал: "Ах, как хорошо!" вперил взор вдаль, за реку, в толпу, прислушался к ликующему хору, оглянул небо, сиявшее над бором солнце, всю окрестность и... мы встретились глазами...

Мы оба промолчали. Но кажется мне теперь - мы поняли друг друга. Вот этот взор я помню ясно: какой это был радостный, чистый взор! - чистый, как это небо, как эта заря!..

Прекрасная заря! Мы тебя видели! Я помню тебя!

1899

Источник: Позняков Н. И. Соловьиный сад и другие рассказы. - СПб.: Типография М. Меркушева, 1900. - С. 272