Перед балом

Ему так не хотелось заниматься в этот вечер. Он встал, потянулся, захлопнул разложенный бювар, большой, дедовский, с серебряными застежками, зевнул, и подумал:

"Что у нее так тихо, - уж не заснула ли?"

И он отправился к ней. Когда он проходил темною залою, часы на мраморной тумбе прозвенели шесть.

"Мы сегодня раньше отобедали, - сообразил он, - ну, тем лучше - вечер длиннее".

Если человек радуется, что время тянется, что еще рано, - это несомненный признак, что он в хорошем настроении. И он, в самом деле, был очень хорошо настроен, и когда входил в комнату жены, ему показалось все таким милым - и свечи под китайскими колпачками с голубыми кисточками, и пестрый капот с красными кистями, и это глубокое мягкое кресло, в которое она совсем ушла, и только ножки вытянула и положила на табуретку. Сперва он хотел подойти к ней и поцеловать щеку, эту кругленькую бархатную щеку, которую он считал своею собственностью. Потом он раздумал, решив, что это не уйдет от него. Он сел на кушетку и ждал, когда она заговорит.

Она читала книгу: маленькую, французскую, в желтой обложке. Известно, что все французские романы в желтой обложке. Когда он сел, она, дочитав до точки, опустила книгу на колена, посмотрела на него полувопросительно, полуравнодушно, и опять принялась за чтение. Узенький кончик туфли, вышитый золотом, слегка шевелился, поигрывая блестками. Она шевелила им от удовольствия чтения, как котенок перебирает лапами, когда ест что-нибудь очень вкусное. Ножка была премилая; серенький ажурный чулок туго охватывал ее. Он и на эту ножку посмотрел с полным сознанием законного владения ею, опять что-то хотел сказать, и опять остановился.

Он остановился, потому что ему приятно было даже молчать. Он знал, что он сидит вот здесь, на кушетке, а через стол от него - жена, а через две комнате - дети, что всем этим он очень доволен и счастлив, и так просидит целый вечер. Горничная подаст чай; потом, если он захочет - он пойдете в кабинет заниматься, а если не захочет - останется тут. Потом, когда пробьете час, жена пойдете в спальню и закрутит себе волосы на лбу букольками; когда она ляжет в постель - она свернется совсем в комочек и закроется одеялом до самых глаз. Он решительно ничего в мире не желал, как только, чтобы этот вечер тянулся, тянулся без конца.

Но все-таки, когда пробило половина седьмого, он спросил у нее:

- Интересно?

Она, не отрывая глаз от книги, сказала:

- Интересно.

- Стоит читать? - спросил он.

- Не мешай, - ответила она, и сделала маленькую гримасу. - Я сейчас кончу, - добавила она, - две страницы осталось.

"Пускай дочитает, - подумал он, и закурил папиросу. - Две страницы, - это значит лист. Вот она сейчас перевернет... Раз! Перевернула. Одна страница осталась".

Он начал пускать клубы дыма вверх. Дым очень красиво повисал в воздухе, а она, между тем, дочитав страницу, перешла на соседнюю.

"Два! Второй лист тоже перевернут, а текст идет дальше. Однако!.. Ну, все равно, можно еще подождать".

Три, четыре... Конец, книга захлопнута и брошена на соседнее кресло.

- Ну, что? - спросил он.

- Зачем же ты читала?

- Но ведь надо же что-нибудь... Ах, голубчик, как скучно, что этот поганый вечер сегодня...

- Какой вечер? - встрепенулся он.

- У Балабановых.

- Ты разве едешь?

- А как же!.. Ты забыл!

Он поморщился. Он вспомнил: она ему что-то говорила еще неделю назад об этом вечере.

- Не езди...

- Нельзя, - тетя за мною заедет.

Он только крякнул. Ему это было так неприятно, так неприятно...

- Когда же это, - скоро? - спросил он.

- Нет, часу в двенадцатом.

"Ну, и то хорошо", - подумал он, и хотя не с прежним наслаждением, но не без удовольствия закурил новую папиросу.

Она на минуту закрыла глаза, потом открыла внезапно, и посмотрела на него так прямо и широко.

- Ты знаешь, - сказала она, и совсем по-детски повела плечом, - ты знаешь: это два часа одеваться: всей раздеваться, причесываться, опять застегиваться, накалывать цветы. Это такая возня. Вы, мужчины, этого не понимаете... Ты посмотри, в каких я туфлях буду...

Она сняла с соседнего столика коробку, и вынула туфлю.

- Посмотри.

Он повертел ее со всех сторон.

- Ну, и каблуки, однако! - проговорил он.

Она чуть не обиделась и выхватила у него башмак.

Она уложила туфлю обратно, и опять откинулась в кресло.

- Хочешь, я тебе расскажу в каком я буду платье? - сказала она.

- Да ведь я ничего не понимаю, - не без ехидства возразил он.

- Нет, ты все-таки слушай.

И она начала рассказывать. Это действительно был один восторг, а не платье. Цветы будут яркие, пунцовые - на голове, - и вот тут... Хорошо будет?

- Может быть.

- Я не понимаю, - тебя нисколько не интересует это?

- Нисколько.

- Очень жаль. Тебе все равно - будет на вечере твоя жена хорошенькою или нет.

- Я отлично знаю, что ты будешь хорошенькою, и будешь мило одета.

- А как одета, - это все равно?

- Решительно все равно: в красном, белом, черном, синем - все это пустяки, вздор.

Она совсем рассердилась. Он пересел на тумбочку против нее и схватил за руки, - она начала отбиваться.

- Да ведь я боюсь щекотки! - крикнула она, когда он норовил непременно поцеловать ниже подбородка. - Да пусти, пусти, нехорошо, горничная войдет...

И она отворачивала смеющееся, милое лицо в сторону, а он ее целовал и в нос, и в глаза, и в подбородок, и в ухо, - во все, что ему подвертывалось.

- Не езди на вечер, милка, зачем тебе...

- Да нельзя, какой ты глупый!

Теперь она смотрела на него уже не так, как тогда, когда книгу читала. Он любил вот такой взгляд: в нем очень много задору было.

- Слушай... Да ты сядь на место, не трогай! Слушай: ты знаешь, кто там будет на вечере?

- Неужели ты для меня не можешь сделать удовольствие, остаться на сегодня дома?

- Я хочу... я хочу, чтобы ты не ездила...

- Слышишь! Звонят! Отодвинься... Посмотри, как ты меня растрепал...

- Кто это может быть? - с досадою проворчал он, - кого еще принесло такую рань?

- Это одна барышня, и очень милая... И зовут ее Фелицата.

Он вытаращил на жену глаза, и пожал плечами.

- Черт знает, что такое!

В дверях показалась горничная.

- Фелицата Дмитриевна пришла.

- Какая Фелицата? - крикнул он.

Горничная засмеялась, а жена попросила ее сюда, в будуар.

- Ты, голубчик, поди в свой кабинет, - сказала она мужу, - и посиди там, а то ты мне мешать будешь.

Он вдруг взбесился.

- Я? Чтобы я ушел? Я вот здесь сяду и буду сидеть.

- Да ведь это портниха.

Он сразу остыл...

- А все-таки я не уйду, - решил он.

Фелицата Дмитриевна вошла в комнату в шубке с котиковым воротником. Этой барышне было лет под сорок, и нос у нее был совсем утиный: пришлепнутый и вытянутый, - словно нарочно, в детстве, его припекли щипцами. На шляпке у нее сидела какая-то птица, из чего можно было заключить, что барышня не потеряла еще надежды.

- Фелицата Дмитриевна, что же вы обманываете, обещали еще вчера зайти. Ведь вы меня чуть не посадили...

- Извините, извините, - заговорила она каким-то страстным шепотом, - но знаете, столько работы, столько работы.

В подтверждение своих слов, она встряхивала головою, отчего птица трепетала хвостом.

- Это одна минута. Я у вас сейчас же...

- Скажи Паше, чтобы она бархатный лиф сюда принесла, - обратилась она к мужу.

Он тиснул папиросу в какого-то амура изображавшего пепельницу, пошел, распорядился, и опять вернулся.

- Право, ты бы шел в кабинет, - посоветовала ему жена.

Но он сел, сел так плотно на диван, словно в него корни пустил. Он решился не вставать с места, пока не уйдет Фелицата. Ведь недолго же ей зашить... Он никак не мог понять, из чего жена волнуется.

- Я такой фасон хочу, Фелицата Дмитриевна, - говорила она, показывая ей модный журнал. - Только вот здесь плиссе не надо, я просто положу ленты... Ворот косой сделайте: вот так: отсюда и сюда. Лент я вам дам, у меня много. А здесь вот, посмотрите...

Фелицата Дмитриевна наклонялась к ней, и тоже тыкала пальцем в рисунок.

- А здесь вы посадите большой бант, чтобы концы шли сюда, и сюда - на обе стороны.

- Это будет мило, - поддакивала Фелицата.

- Правда?.. Теперь вот сзади как?.. Ведь вы понимаете - корсаж из одной материи, а юбка из другой.

- Понимаю: юбка серая.

- Я вам покажу, материя уже куплена...

"Батюшки, да она новое платье заказывает, - подумал он. - Ну что бы этими дрязгами заниматься, пока я на службе".

- Мне сзади вот это не нравится, - продолжала она, - что бы здесь устроить?

"Странно, - а ведь не глупая женщина, бесспорно; до чего их интересуют эти тряпки. И все на один лад, а которая не занимается ими, еще хуже: либо на локте дыра, либо каблук на боку, либо подол отшлепан".

Он стал перебирать всех знакомых барынь, вспомнил про одну тетку, у которой всегда вылезали из головы шпильки: так лучами во все стороны. Она уверяла, что это от того, что у нее волосы очень сухи. И уши у нее были немытые и торчали двумя мясистыми клочками. А то была еще кузина у него, и премиленькая, но у которой к вечеру всегда были грязные ногти, почему он никогда не смотрел ей на руки.

- Значит корсаж сюда мыском? - спрашивала она у портнихи.

- Да, иначе неудобно...

"Ведь вот, странное дело, - продолжал он рассуждать. - Наш брат придет в магазин, выберет в пять минут материю, скажет: "так сделайте получше", спросит - "когда заехать примерить", - и дело в шляпе. А у них-то возня!.. Любопытно, когда это кончится?"

И он все курил и курил, изредка прислушиваясь.

- Я не знаю, как вы думаете?

- Да, - тут надо подумать.

- А вы скиньте шляпку...

Шляпку положили как раз возле него, на диван; птичка затрясла хвостиком у самой его руки, он собирался погладить ее, но не решился: уж очень несло от нее камфорою.

Наконец, по-видимому, пришли к соглашению. Принесли из шкапа материю. Началось угадыванье - почем плачено за аршин. В зале пробило восемь.

- Ай-яй-яй! восемь! - встрепенулась она. - Фелицата Дмитриевна, ушивайте лиф.

Фелицата Дмитриевна тоже забеспокоилась, вытащила откуда-то из себя иголку, продела шелковинку и приготовилась.

- Да уйди ты отсюда, дай место Фелицате Дмитриевне возле лампы.

"Отчего она будет здесь шить, - подумал он, - отчего не в столовой, не в спальной, не в Пашиной комнате?"

Он пересел на кресло.

Водворилось молчание. Она перелистывала моды... Он курил. Фелицата шила. За окном скрипели по снегу полозья саней, - за три комнаты возились дети.

- А сколько аршин серой материи? - спросила Фелицата.

- Тринадцать. Я думаю хватит?

- Я думаю.

- Как бы я желал, чтобы не хватило! - вдруг громко сказал он.

Жена на него посмотрела с презрением. Фелицата даже испугалась.

- Как можно - хватит! - сказала она.

- Очень жаль, - возразил он, в упор смотря на жену.

Она швырнула в сторону журналы и поворотилась к нему, в знак негодования, боком.

Когда ушла Фелицата - надо было пить чай, потом причесываться, потом одеваться, потом приехала тетя, потом они уехали, потом пришла кухарка.

- Где барыня? Она забыла расход сосчитать. Что прикажете на завтра готовить?

Рябчиков три пары - 2 р. 25 к.; кореньев на 12 копеек; говядины пять фунтов...

31 декабря 1884 г.