Ораторы

Петр Гнедич

В большом южном городе X., в сороковых годах, главою местной епархии был один известный проповедник, личность глубоко образованная и почтенная. До сих пор во всех хрестоматиях можно встретить образцы его проповедей, как идеалы красноречия в своём роде. Говорил он всегда чрезвычайно убедительно, иногда сжато, и даже слишком сжато, но обладал неотразимою силой ораторства, и впечатление всегда и на всех производил изумительное.

Владыка очень заботился о своей епархии, и по возможности силился насаждать духовное образование и среди пастырей, и среди пасомого стада. Но с этой стороны его деятельность не всегда приносила соответствующие плоды. Даже более того: владыку постигала постоянная неудача на этом поприще. В конце концов он сильно разочаровался в своих начинаниях.

Вот о главном-то его разочаровании я и хочу теперь порассказать, тем более, что история эта полузабыта, и её вспоминают разве несколько старожилов, узнавших о ней случайно: и в своё-то время она огласки не получила.

Преосвященный на сельскую паству давно махнул рукой: уж очень туго поддавались хохлы его культуре. Затеял он было по сёлам воскресные беседы: чтение евангелия с объяснениями. Ничего как есть не вышло. На одну беседу сам приехал. Хутор богатый, казаки всё умные.

- Туго, владыко, туго! - предупреждает поп.

- Бери книгу, читай им. Увидим, как туго.

- Откуда начать, владыко?

- С начала - так, по порядку.

Развернул поп евангелие. От Матфея, глава первая. - "Книга родства Иисуса Христа, сына Давидова... Авраам роди Исаака, Исаак же роди Иакова".

Поморщился владыка: "Эк, не догадался поп со второй главы начать".

Вся хата полна, слушают чубы внимательно... "Озия же роди Иоафама"...

- Ну, зато понятно для них: никаких тонкостей нет: родословная на что уж яснее: все поймут.

"... Иехония роди Салафиила. Салафиил же роди Зоровавеля"...

Вдруг из угла восклицание:

- От-то чудо, то чудо!

Оглянулся преосвященный, - седой чуб в углу изумление высокое на лице выразил.

- Постой, отче Василий, - комментарии потребны. Поди сюда, старче. - Ты чему же так удивился?

- Салафиил роди Зоровавеля?

- Чудо! Соловiй - така маленька птичка, а журавель-то якiй!

Краска в лицо кинулась владыке.

- Продолжай, - говорит попу.

Потом, безо всяких комментариев, уехал и никаких подтверждений воскресных бесед по епархии не рассылал. Решил он обратить лучше внимание на пастырей. Ну, и обратил.

Рассуждал он так: выходит поп из семинарии, обучен всяким наукам - и богословию. и риторике, и логике, и догматике, и элоквенции. Всё это у него в голове свежо и ясно. Достанет он место, поженится, народит детишек, засядет на свою пасеку и на баштан, правит службы, правит требы; а риторика и элоквенция, с позволения сказать, чуть не под постелью лежат. Жалко! Знание гибнет.

А и то сказать: ну, чего развивать эту самую элоквенцию пред бабами да мужиками? Им проповедь нужна простая, несложная, с отсутствием витийства. Нельзя же им хрии и синекдохи подводить, - всё одно - ушами будут хлопать. Как же быть?

И пришла владыке в голову мысль блистательная: Если послать предписание такое, чтобы все попы, не достигшие пятидесятилетнего возраста, прибывали по очереди к нам в город и произносили проповеди в моём присутствии по воскресеньям в соборе? Во-первых - определится этими речами степень развития каждого из попов, и я ознакомлюсь с ними, каждого узнаю; а во-вторых, - и они-то плесневеть не будут: нет, нет да и подтянутся. - Порядок простой. Получил от меня за два дня тему - ну и развивай её как умеешь. Ведь не семинария: не высекут тебя, коли ты плох. Ну, а коли хорош - жди благостыни.

Очень понравилась преосвященному эта идея. Губернаторша её одобрила чрезвычайно:

- Вы, - говорит, - представить не можете, каким жаргоном в иных местечках священники произносят слово. Вот близ нашего хутора, отец Тихон живёт, так он всегда начинает так: "а послухайте, миряне, что я вам скажу"... Ужас, ужас!

Весть о замыслах владыки как громом поразила весь округ. Духовенство вконец растерялось. Положим, что преосвященный пользовался славой человека гуманного и обходительного, - но ведь Бог его ведает, как он. к красноречию отнесётся. Первый оратор в России, - ведь это не шутка! Губернатор, все власти, всё соберётся слушать, как сельский поп в соборе начнёт поучать паству. Ведь это что же! - Многие иереи захворали не на шутку. Они согласились бы какую угодно болезнь вынести, поститься год, в Киев пешком сходить, по тысяче поклонов в день отбивать, только бы не ехать на этот страшный суд великого оратора...

А ведь надо ехать, как ослушаться! Уж прислано распределение, кому и когда явиться.

Первый жребий пал на попа Мартына, который двенадцать лет в губернском городе не был, кроме благочинного и из начальства-то никого не видал. Ходил себе по хуторку в белом подряснике, вышитом попадьёй по рукавам и подолу петухами и ёлочками (причём он уверял, что это птицы райские и древо жизни), постукивал своим посохом по ульям, надев предварительно сетку и рукавчики, - пчёлы почему-то жалили его немилосердно; гнал наливки чудеснедшие: вишнёвка такая у него была, что ни один заседатель не мог проехать мимо его домика, чтобы не завернуть выкурить трубочку. Попадья у него была красивая, толстошеяя, на груди монисто. Свиньи жирные, индейки ещё того жирнее, кони крепкие. Наслаждался поп идиллией, и вдруг такое несчастье на голову!

Горько плакала попадья, да и сам он обливался горючими слезами, выезжая из своего заветного уголка. Он словно навеки прощался со своими подсолнечниками, вербами и вишнями. Словно на казнь вели его, на казнь неминуемую, без помилования.

Остановился он у своей родственницы, вдовы протоиерея, попадьи зажиточной, умной. Выслушала она его стенания, да и говорит:

- А ты не кисни, - Бог милостив. Иди к владыке сейчас же, - ещё до воскресенья три дня. Утро-то вечера мудренее, - может что и надумаем. Отстой вечерню, да и отправляйся к преосвященному. Там видно будет.

Завздыхал Мартын, пошёл к вечерне. Приютился в тёмном уголке, чтобы никто его не видел, и почти всю службу на коленях простоял. Плачет, просит помощи свыше.

Владыка в саду его принял: он обычный моцион пред ужином делал. Ходит по дорожке, увидел попа, благословил, осмотрел и опять зашагал. Мартын идёт на шаг от него отставши, шляпу в руках вертит, каждое слово уловить старается.

- Если ты по элоквенции хорош был, как твой аттестат утверждает, то должен ты мне развить тему интересную, посмотрю, как-то ты справишься.

- А ты не бойся. Главное подойди к предмету просто, и в то же время насколько можно разукрась эту простоту силою речи. Вот тебе тема. - "О нравственном состоянии прародителей до грехопадения".

Чувствует поп Мартын, как душа его уходит в пятки, в голове всё путается, в виски бьёт...

- Поле обширное. Можешь разобрать нравственную и божественную сторону души нашей.

- Боюсь, владыко.

Владыка ногою даже топнул.

- Затвердила сорока Якова... Я не спрашиваю тебя - боишься ты, или нет. В семинарии ректор тебя не спрашивал, а драл по субботам, коли не так.

Отец Мартын вдруг бух в ноги.

- Пощади, владыко, - пятеро детей, мал мала меньше.

Преосвященный усмехнулся.

- Чего ты мне как Богу земные поклоны творишь? Ты лучше времени не теряй, сшей тетрадку, пёрышко очини, да и углубись в созерцание нравственной природы прародителей. Помолись усерднее, - простых рыбарей Господь просвещал, не токмо иереев. Встань, встань, нечего ползать.

Шатаясь вышел он из садика; как добрёл до дому, - и сам не помнит. Всё в глазах помутилось: пропали детки малые, пропали!

У попадьи уж за чай все сели. Самовар кипит, уходит. Сальные свечи так весело горят; у всех лица довольные, а Мартын и слова сказать не может. Видит, уставился на него какой-то юнец, - лет двадцати-двух, не больше, с усиками, - в первый раз видит он его.

- А позвольте узнать, какую тему задал преосвященный?

Мартын и говорить не хотел: ну на кой прах знать этому вертуну, какая тема? Только себя раздражать! Однако всё же сказал.

- Так-с. Тема чудесная. Развить её можно отлично.

"Ещё смеётся, шельма", - думает поп. А тот, хоть бы что, продолжает:

- Ежели такую мысль провести. Все животные одарены разумом, как и человек. Они строят себе жилище, изыскивают корм, рождают детей, но делают всё это по инстинкту. Человек же одарён способностью помимо этого творить, творить нечто новое, в природе до него не существовавшее. Он создаёт музыку, живопись, храмы, статуи, - пишет книги. Он творец: он может мысль, мелькнувшую в уме, облечь в действительную форму, - отсюда божественное подобие человека...

- Ну-с, ну?

- Тут можно нарисовать картину современных изобретений: телеграф, применение пара, - словом, картину божественного творческого начала человеческого духа...

- Ну-с, а как же тут прародители-то?

- Прародители? - молодой человек запнулся. - Ну, можно к ним свести. Видите: они сорвали плод познания добра и зла, и, по словам змия, стали как боги. Они познали зло, но в то же время получили и знание творчества. Питаясь же древом жизни, до грехопадения они были нравственно чисты, но лишены творческого начала...

У Мартына всё вертелось в мозгу... После чая он заперся с молодым человеком в своей комнате.

А уж как проповедь удалась! Правда, - читал поп Мартын по тетрадке, но достаточно смело и уверенно. Губернаторша, губернатор, владыка - все были чрезвычайно довольны. Губернаторша еле удержалась от аплодисментов. Преосвященный облобызал Мартына трижды.

- Не думал, говорит, чтобы у меня в епархии были такие светлые головы. Ты и за наукой следишь, и тетрадки школьные не забыл. Одобряю, одобряю.

А уж поп от радости не понимает ничего. Кинулся на шею к Николаю Фёдоровичу, тому студентику, что у его родственницы детей обучал, да и говорит:

- По гроб жизни обязан вам, почтеннейший, - вынули из петли.

- За что же, - отвечает тот, - благодарите, отец Мартын: я вам за те же двадцать-пять рублей и в следующий раз напишу, коли нужда встретится.

- Прямо к вам тогда, прямо. Только черёд теперь мой не скоро...

Накупил Мартын жене и детишкам гостинцев на все наличные деньги, и тронулся восвояси.

Но Николаю Фёдоровичу недолго пришлось ждать писания новой проповеди, а всего дня три. Скрипнула к нему дверь, является попик тощенький, гнуслявый, с поклонами.

- Наслышал, якобы вы моему предшественнику помогли, - отец родной, не откажите. Я ту же сумму с превеликою благодарностью...

Николай Фёдорович и отнекиваться не стал. Покрутил ус и спрашивает:

- А тема какая?

- О бесплодной смоковнице.

- Можно.

- Отец родной, - всех нас облагодетельствуете. И впредь к вам все повалят, - так гуськом и пойдут. Вы человек современный, учёный, а мы отсталые... Опять же вам... в сотню рублей вознаграждение ежемесячное... невредно...

Да, владыка был доволен, - целые полгода доволен был. - Его изумили начитанность и блестящий ум представителей его епархии.

- Бесконечные сокровища таятся в недрах России, - не раз размышлял он. - Кто бы мог подумать, чтобы простое сельское духовенство, и на такой высоте знания. Случайный ли то подбор, или превосходное преподавание местной семинарии? Вопрос очень затруднительный для разрешения.

А оказалось, что вопрос решался чрезвычайно просто.

Месяцев через семь после первой проповеди, прибыл в X. какой-то дальний священник, и но общей проторенной тропинке направился к Николаю Фёдоровичу. - Скуповат ли он был, приход ли у него был бедный, только он упёрся на пятнадцати рублях, больше не даёт. Николай Фёдорович был навеселе - пирушка у него шла с товарищами; посадил он попа за стол, затянули "Gaudeamus"^[3].

- Так не дашь, батька, больше?

- Не могу, Николай Фёдорович, - видит Бог не могу. Вы коротенькую напишите, только сильную.

- Сильную? Ладно. Приходи завтра.

Вот собрались все в собор, - праздник большой. Проповедь дана на текст "Воздадите кесарю".

Вышел поп, начинает. Прислушался преосвященный. Что такое он говорит? Неясно мысли вяжет, всё периоды, периоды, а подлежащее и сказуемое словно ускользает. Чем дальше, тем туманнее. Владыка уже сожалеть начинает, что рукописи заранее не просмотрел.

И вдруг перемена: периоды пропадают, речь краткая, выразительная, да ещё какая! Такие слова и выражения начинает он подтасовывать, что преосвященный не знает, куда деваться. Посматривает на губернатора, тот к нему.

- Это что же, говорит, такое?

Кое-как дослушал владыка "слово", да и поманил попа в алтарь.

- Ты что, что ты читал? Несчастный!

- Я...

Тот в ноги.

- Не я, владыко, не я... Николая Фёдорович это...

- Какой Николай Фёдорович?

- Он постоянно пишет...

* * *

Он слышал о Николае Фёдоровиче, что тот стихи писал, и смешные аттестаты выдумывал, якобы выданные студиозусам семинарии по окончании курса. И стихи, и аттестаты ходили в рукописях по городу. Пожелал знаменитый проповедник с ним познакомиться.

- Талант, государь мой, в вас талант, - вам бы пастырем быть, - далеко бы пошли.

- Не чувствую себя способным на подвиг духовный, - говорит Николай Фёдорович.

- А жестоко вы со мною поступили. Столько времени держали в заблуждении... Я-то хвалился, и недоумевал. Положим, замечал я порою некоторое однообразие в изложении, но и в голову мне не приходило...

с нашим владыкой его считают образцовым...

Теперь они оба давно умерли, - да и история только что рассказанная почти всеми забыта. Но всё же о ней кое-кто помнит, да ученики в классах изучают произведения обоих моих героев.

Источник: Гнедич П. П. Семнадцать рассказов. - СПб.: Типография Н. А. Лебедева, 1888. - С. 243