Две сестры, или: которой отдать преимущество?

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Две сестры, или: которой отдать преимущество? (старая орфография)

Я знаю двух сестер.... Как это слабо выражает мои отношения к двум милым, прекрасным существам! - Я люблю, люблю пламенно двух обворожительных сестер и сия любовь не знала бы предела, если б это прекрасное, высокое чувство могло быть решительнее, без колебания, без двойственности. Но я чувствую, что оно не может быть полным, единственным, от безпрерывного уклонения то к старшей, то к младшей сестре. Обе прелестны, но каждая имеет свои особенные прелести; обе привлекательны, но влечение к ним не одинаково. Одна сияет, в полноте своей красоты, как ясный, погодный день, обнаруживающий всю живопись окрестностей, всю роскошь природы. Душа погружается в некое упоение, увидя слияние гор с поднебесностию, небес с стекловидностию моря; луга, подстилающиеся под рощи; большие дороги у лежащия, как развернутые свитки и сады, как картины, другая мила, заманчива, привлекательна, как лунный вечер поздних дней лета. Я люблю такие вечера! Белые туманы, то затопляя, то выказывая закругленные холмы, чернеющиеся леса и развалины замка на острие скалы, волнуются, застилают белые скатерти, или накидывают трепещущую дымку, которая, ничего не закрывая, ничего и не выказывает. Душа любит погружаться в сие смешение бледнеющого света, синевы синевы небесной и сизого сумрака; любит ловить предметы среди зыбучих туманов и странствовать за разновидными тенями, которая, как будто живые, следом за думою перемещаются из долины в долину, от холма к холму. Такова вторая сестра, неимеющая ничего блестящого, но полная очарования. Как прекрасна старшая! Вообразите стан и поступь Минервы. - Что-то греческое в лице светлом, что-то римское в осанке величественной. Разум и тишина сияют в больших, голубых очах её, ненарушимое спокойствие в чертах лица, в чертах, которых согласие есть согласие превосходной музыке. - Все в ней правильность, во всем отчетность. Каждое движение - мысль; каждое слово - разум. Высокое красноречие льется из полных, румяных уст, формы её роскошно округлены и в самых складках одежды - обдуманная искусственность, ум и приличие. - Важность сопутствует ей, осклабление уст соответствует мысли, сияющей на возвышенном челе. - Все в ней открыто, все ясно. По виду - Юнона; мудростию - Минерва, осанкою - царица! Большая златострунная лира, украшенная драгоценнейшею отделкою, в высоком древнем вкусе, часто обращается в красивых, полных руках и звенит под Седыми, округленными перстами её. - Что скажу о песнях, которые она поет о Царях, о народах, o великом, о божественном?... Величественны и безсмертны, как возвышенная поэзия, оне важны, усладительны и согласны, как гармония вселенной, как беседа веков, коей внимают поколения мимотекущия. Сии песнопения действуют прямо на разум, утоляют страсти, возвышают душу. - Такова сестра старшая.

на холсте быстро-переменчатые оттенки на лазоревой шее птицы Юнониной и тогда разве постигнете всю прелесть, всю миловидность младшей сестры! - Но она не прекрасна, но величественна, в ней ничего нет важного, почти ничего правильного. Легкость - её примета; чрезвычайно стройный стан - черта её красоты; какая-то детскость, простодушие, сердечность: вот абрис её нравственной физиономии. Её одежда, почти небрежная, всегда у ней к лицу. - Я не могу списать её лица: оно не уложило и для самого искусного карандаша. - Я знаю только, что локоны каштановых волос её, случайно разбросанные по плечам, прелестны; что миловидность лица возхительна и что в глазах её есть нечто околдовательное. - Часто я засматриваюсь в поэзию сих глаз и прочитываю в них более, нежели в огромных фолиянтах холодной прозы. Она, - (я продолжаю говорить о младшей сестре,) так же имеет свое музыкальное орудие. - Часто гибкие персты её пробегающие по клавишам гармоники. Какие звуки! Все нервы приходят в движение, подгрудие наливается тоскою, фантазия откликается, как будто на знакомый зов, воображение пылает и весь я вне себя от тоски, от упоения, от непостижимой тревоги чувств, от сладостного смешения ощущений, Эта младшая сестра имеет свои милые причуды, свои пленительные прихоти. Её уединенные прогулки разнообразлы, как и все в ней разнообразно. Раз я видел ее, высоко от земля, на самом острие скалы. Там, под навесом тихого неба, на котором жаркая позолота заката мешалась с светлым румянцем вечерней зари и с серебристым сиянием выступающого месяца, в белой одежде, под голубым покрывалом, она стояла в живописной неподвижности, как гений, изваянный рукою великого художника, как легкое видение, внимающее сладкия, приветливые ощущения. Но она любит скитаться и под воем осенних бурь и всматриваться в страшные картины неба, на котором тучи громоздятся, как густые ополчения сражающихся человеков. В запустелых башнях ставит она Эолову арфу и долго, долго подслушивает, как будто желая затвердить и потом кому нибудь пересказать те прерываемые, дикие звуки, те переходы заунывные, те отголоски, похожие то на плач, то на тоскливое сетование, напоминающие все былое, все минувшее, то чудное смешение воплей и пения, которое родится от мимолетного прикосновения пустынного ветра к звонкам, упругим струнам. Она любит странствовать по развалинам рыцарских замков, опустелых храмов, упраздненных монастырских писателей, посещать хранилища древняго оружия, гробницы, украшенные гербами, памятниками пышной жизни и боевой славы людей, которых уже не стало! Как волшебница Фесалийская, она умеет возбуждать мертвых на кладбищах! по гласу её они возстают в белых саванах и, длинными рядами проходя мимо колдующей, рассказывают ей были минувшого времени. Несравненно более прихотливая, она менее разборчива, чем старшая сестра, в выборе предметов для пения. С добродушною охотливостию она рассказывает сказки и повести, напевает элегии и баллады, и пленяя, увлекает вас от сухой, безцветной существенности в какую-то неведомую страну очарования, где человеку, болезнующему душею, так весело забываться и обманываться. Не одни чертоги Царей, не одни великия явления мира бывают содержанием её песней.

Она передает события, случившияся в хижине поселянина, в шалаше пастыря, в кибитке степенного жителя, в ауле Черкеса и в чуме здания великолепные, хотя и единообразные, порядок и правильность нравится старшей. Превосходно её красноречие! Сама прекрасная, как поэма, она внушает возторги высокие, раждает думы величественные, вводит душу в сферу благороднейших наслаждений, знакомит ее с высокими идеалами. В её рассказе единство, гармония, истина. Заманчивы, пленительны повествования младшей сестры! При ней пробуждаются мечты, освежаются надежды, возкресают воспоминания и все семейство страстей, соприродных человеку, приходит в движение. Что есть жизнь без бурей и случайностей? спросил я однажды у младшей сестры. Вместо ответа, она указала на пространное озеро, медленно, как человек, изтаявающий от смертоносного недуга, замирающее в заглохлых берегах, изчезнувшее под густым наплывом тины, покрытой зеленью, мхами и папоротниками. Я понял смысл сего указания. Так душа, оторванная от сообщества существ, ее понимающих, неосвежаемая обменом ощущений и мыслей, ни огненным вещанием вдохновения, ни порывами восторгов, ни бурею жизни, увядшая, стесненная пресмыкающимися нуждами, лишается пиитической жизни своей и, в холодном безстрастии, в гробовом спокойствии ненарушимого единообразия, предается дремоте, самозабвению, чтобы наконец в глубоком усыплении прийти в оцепенение, - не пылать, не волноваться; существовать, но не жить.

Однажды была гроза и буря. Густые тучи, набежав, поглотили звезды. Половина луны, как будто отсеченная мечем, долго бегала в разтревоженных облаках. Наконец она изчезла. Заблистали изломчатые молнии, и живописно браздили черное, безсветильное небо. Валы свинцового цвета, в венках из белой, кружащейся пены, ходили, как привидения, по озерам. В воздухе было душно, в лесах темно; только молнии озаряли высоты золотым огнем, a фосфорическия гнили, разсеянные по мокрой земле, сияли серебряным блеском и холодные лучи земного встречались с пламенным сверканием неба. В это время, в этом месте нашел я младшую сестру. Она сидела спокойно в густом лесу, на изломанном бурею дереве. Суть её, казалось, ловил переливы свистящих вихрей, в её очах изображалось какое-то юродивое забвение, - локоны длинных власов, как и всегда, струились; крупные капли, при свете молнии, сверкали на них, как убор из перлов и яхонтов. Она не замечала меня, но я любовался чудесными прелестями сей уединенной очаровательницы. Она, мне сдавалось, хотела постигнуть всю тайну бури, запомнить все переходы грозы, может быть для того, что бы после все пересказать своим любимцам, умеющим понимать её странный язык, таинственную красоту беседы её. Но гроза ночная изчезла вместе с ночью. Великолепно было утро освеженной природы. - На зеленом скате, у подножия которого лежал, как голубое стекло, зеркало-видный залив моря, среди зданий, увенчанных красивыми куполами и миловидными тосканскими столбами, в светлом приморском домике, живо напоминающем приморский Плиниев дом, нашел я старшую сестру. Великие поэты Греции и Рима окружали ее в творениях своих. В руках младшей я видел Данта, Ариоста; недавно перечитывала она Гетева Фауста. Старшая жила только среди ваяний и пиитического века древних. Странно! я по какому-то прихотливому, безотчетному, чувству влекусь к младшей сестре; но старшая привлекает меня к себе. Любовь ко второй заставляет заниматься только ею; по любовь, соединенная с уважением к первой, сильно колеблет привязанность ко второй. От сего мысли мои часто шатаются и я, колеблемый нерешимостию, уподобляюсь маятнику, равномерно движущемуся то к той, то к другой стороне.... Которой же отдать преимущество? - Я не смею решить спор. Может быть, этот спор занимает теперь умы всего современного человечества. Молчу, что б говоря более и менее, не подать повода подумать, что в сем иносказательном описании подразумеваю поэзии: и