Неразлучные

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Неразлучные (старая орфография)

Спокойны жители востока. Они удивляются живой, порывчатой деятельности суетливых европейцев. Важный благовидный обитатель берегов Гангеса и Эвфрата, безмолвно сидящий на узорчатом ковре своем, сложа руки выше пояса, с улыбкою сожаления смотрит на странную деятельность европейца, бегающого туда и сюда, иногда с необдуманною резвостию ребенка, но по большей части, с некоторым тоскливым, много заботным и не редко судорожным движением человека, как будто осужденного к какой-то страшной участи. "Зачем же хвалятся они своими науками, своею философиею?" говорят восточные о европейцах; "когда их науки, когда их философия не дает им спокойствия, стоит ли жить, чтоб тревожиться! Человек создан для и покой высокого, для созерцания усладительного...."

Испытатели природы приписывают действию солнца различие темпераментов. Полагают между прочим, что сухость воздуха на востоке унимает резвость крови. Не известно, достоверна ли сия причина, но достоверно то, что жители востока, богатые и бедные, занятые и праздные, любят молчать, задумываться и предаваться некоторой роскошной мечтательности, придающей и самой их наружности какой-то вид спокойного самодовольствия. Дикие, огненные, стремительные на воины, они мирны среди мира, медленно глаголивы в беседах, кротки, сладконравны {В некоторых местах на востоке существует обычай, сидя с гостем молчать, думать, курить трубку и только от времени до времени, спрашивать друг у друга: "каково теперь расположение вашего нрава?" на что отвечают; " оно усладительно, как сахар!"} в домах и кажутся тающими в роскоши садов своих. Их созерцательное бытие на земле проходить, как долгая усладительная дремота.

* * *

Недалеко от развалин древняго Персеполиса, священно-знаменитой столицы царей и магов Персии, обитал некогда Зунбар, смиренный последователь великого Зороастра. Слово жизни (Зенд-авеста) было правилом его собственной жизни, и тот, кто улыбался тотчас по рождении, был мудрецом ему любезнейшим. Зунбар верил, что вековечное время само было, безусловно-почивающее в своей безпредельности некогда восхотело и породило Ормуса и Аримана. Оба были блистательны и благи. Но Ариман возкипел завистию и потемнел. Он очревател самостию и, отторнувшись от общого устроения, отяжелел и низвратился долу, где в неисчетныхь видах зла свирепствует, воюя противу верного Ормуса и любимых им человеков. Глубокая тма, любимая стихия Аримана, окружает его и клевретов его. Сии-то тма густо застилает землю, на которую молитвы верных низводят лучи горняго света из лона вечно сияющого Ормуса. Зунбар умел читать в великой книге природы. Он ведал и священный язык (санскрить), на котором написаны книги Зенд и тайные Веды. Каждая буква сего языка, начертанная в определенное время, низводила горний свет и врачевала в известном круге общий недуг дольняго мрака. Сады и нивы кроткого Зунбара были плодоносные, его деревья рослее и цветы махровее обыкновенных: везде кругом него видна была как бы сгущенная жизнь и свежесть; ибо на нем почивало благословение повсюду и все любящого Ормуса.

* * *

Последние лучи солнца отражались на богатой позолоте обрушенных лазоревых столпов, украшавших никогда дворцы и гробницы царей. Прохладный вечер низходил, как тайный дар неба, на раскаленные поля. Зунбар сидел в саду своем против высокого водомета, под живым навесом, на котором благоухали красивые ясмины и тысячи белых и алых роз.

камней самоцветных и рои младых пери, купающихся в разливе алой зари. Иногда дух его парил еще выше. Он видел хрустальные врата, сквозь которые, как во сне, открываются радости рая... И некогда созерцал он и слышал как одна половина неба спорила с другою о том, чего более заключается в существе Господа: всепремудрости, или всеблагости? И вдруг, среди таковой созерцательной задумчивости, видит он однажды пред собою странную чету. Две женщины явились ему : одна старая, наморщенная, изувеченная, подпершая клюкою, дряхлая, как немощь и неприятная для глаз, как безобразие; другая свежая, молодая, стройная, с легким станом, с голубыми ясными очами, с миловидною головою и языком, которого слова понятны, но неслышны, как слова человека, разговаривающого умственно с самим собою. Кто вы?.. "Мы родные сестры:" отвечала младшая. "Мы пущены в мир человеков, чтоб ходить по земле одной за другою; она (указывая на старшую) для того, чтоб мучить, а я, чтоб утешать. Она всего лишаеть; я все заменяю. Видишь, какие у нея жесткия руки и на них цепкие железные когти! Мои ладони ласковы, как шелковистость атласа, и мягки, как ланита невесты, лобзаемая женихом её. Ими лаская, и ублажаю, целю, успокоиваю сердце, разтерзанное ею. Она мучит, как нечистая совесть; я успокоиваю, как голос ангела к кающемуся грешнику. Она горька, как полынь; я сладостна, как прохладительное питие востока. Она стоны и жалобы, я извлекаю из сердец человеческих те сладкия, те возвышенные чувства и те чистейшия слезы, которые духи жизни собирают в златые сосуды и приносят, как дань, как лучшую жертву, пред густопламенный престол Наднебесного." Но для чего жь вы всегда вместе? Зачем ты, прекрасная, не бросишь своей безобразной?... Тогда старшая отвечала: "Зунбар, ты стяжал мудрость, но не получил еще ключа разумения. Ведай: так постановлено свыше... Без меня сестра моя была бы только существом умственным; при мне она действительна. Не знали бы целебной сладости врачества, когда бы не было огорчительной скорби и болезни. Истинную ценность придаю сестре моей я. Без меня люди многое бы забыли и лишились бы счастия облагороживать существо свое тем высоким ощущением, которое дарует она. Одним словом, кто решится не гнушаться моим безобразием, к тому близка будет и её красота; ибо где я, там и она." Оне говорили еще многое и наконец сказали свои имена на некоем восточном наречии. Звуки сего наречия покажутся, может быть, странными для европейского слуха, а потому я и означаю имена обеих в переводе: первая по нашему значит Нищета, вторая Жалость.