Ответ господину М. С. на его возражение

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ответ господину М. С. на его возражение (старая орфография)

Вы ожидали, милостивый государь, от Рецензента критики подробной - ожидание ваше не могло быть исполнено: он не хотел писать ничего, кроме нескольких замечаний на замечания неизвестного писателя Электры. Потрудитесь заглянуть в его критику; на странице 207 сказано: "неизвестный издатель, (Электры) конечно заслуживает вашу благодарность; от самого сочинителя мы никогда не узнали бы, что его Электра есть первая совершенно Греческая трагедия, появившаяся на Pocciйскомь феатре, что он неоспоримо более всех почувствовал красоты Греческого стихотворца, что в разсуждении расположения, по справедливости, должно назвать Российскую Электру превосходною, и что никто прежде г. Грузинцова не умел обогатить лица Клитемнестры, женщины толико преступной, столь благородными чувствами. Такой языке, несвойственной скромности Автора, приличен нежности его друга; но дружба, и самая нежная, никогда не избавляет нас от безпристрастия и справедливости. Посмотрим же, может ли нежный друге Александра Николаевича Грузинцова быть назван и справедливым и безпристрастным!" - Такое вступление не дает ли уже понятия о самом содержании критики; замечания на мнения издателя трагедии не могут и не должны быть полною критикою самой трагедии. Издателю угодно было сказать нам, что Александр Николаевич первый обогатил Русской театр, совершенно Греческою трагедиею? Рецензент донес ему, что он позабыл о трагедии господина Озерова: Эдип в Афинах? которая без всякого сравнения лучше Электры. Издатель говорит, что А. Н. неоспоримо более всех почувствовал красоты Греческого стихотворения; Рецензент представил г. Издателю, что A. H. почувствовал красоты Софокла, не подражав им, и подражал красотам Вольтера, не почувствовав их: мнение ето доказал он одним только примером, не более; но мог бы доказать его весьма многим, когда бы имел и досуг и охоту. Наконец Издатель, по дружбе своей к трагику, говорит, что он первый обогатил Клитемнестру благородными чувствами; Рецензент, в опровержение его, сказал, что такия истины можно проповедывать только между Камчадалами, которые в своих юртах не читают Французских трагедий; что первый Вольтер представил нам преступницу Клитемнестру с чувствами высокими; и что A. H. только первый взял на себя труд несколько изуродовать етот превосходный характер, заставив говорит Клитемнестру в некоторых местах безсмыслицу. И ето мнение доказал он также одним только примером, оставив читателю самому искать других дополнительных доказательств. Достигнув в цели своей, что оставалось делать Рецензенту? Проститься с Электрою, положить перо, и замолчать! Оне то и сделал.

Но г. М. С., непонявши, какое намерение имел Рецензент, утверждает: "что Критик должен был прежде всего разсмотреть весь план пиесы, ход, расположение и связь явлений, разнообразие в противоположностях свойств действующих лиц, и наипаче главных, их страсти, намерения, разговор, действие, развязку и потом слог." -- Конечно, он был бы непременно обязан ето исполнить, когда бы наперед узнал, что г. М. С. етого требует; но и тогда он покорнейше попросил бы, чтобы г. M. C. изъяснил свое требование языком понятным, или по крайней мере потрудился растолковать ему, что значит етот логогриф; разнообразие в противоположностях свойств действующих лиц?

,,Но все сие опущено, продолжает г. М. С. - и доказывает первое: что г. Критик имеет весьма недостаточное познание драматического искусства; Второе: что он очень мало или совсем не читал Греческих оригиналов и незнаком с обычаями древних; третие: что он забыл силу трагедии, слезы и производить в них ужас". Мы выписали: все ето единственно для того, чтобы утешить читателя редким образцом логического доказательства. Как, милостивый государь! из того, что Рецензент сделал несколько замечаний на замечания издателя Электры, в которых не говорит ни о ходе трагедии, ни о слоге, ни о разнообразии в противоположностях свойств действующих лиц, и пр. и пр. вы заключаете, что он не читал ни Софокла, ни Еврипида; что он забыл о какой-то силе трагедии, имеющей целию трогать сердца зрителей, извлекать слезы и производить в них (в слезах или в зрителях? объяснитесь) ужас? Странное заключение! мы не думаем вступаться за ученость Рецензента; но оне мог бы заметить нам, господине М. С., что вы из всего сказанного вами выше с такою же основательностию могли заключить, что он не читал Алькорана, забыл таблицу умножения и никогда не учился фортификации. Подражая вам (см. стр. 33.), имел бы он право здесь воскликнуть: не знаю, может ли кто другой, кроме г-на М. С. так дурно разсуждать! Но такое восклицание была бы неизвинительная грубость; он должен сказать просто, с надлежащею недоверчивостию к собственному мнению: найдутся люди, которые и хуже господина М. С. разсуждать умеют!

"Г. Ж. - продолжает г. М. С. - выписавши некоторые места из прозы Издателя, начинает: так говорит Издатель новой трагедии: Электра и Орест. При самом начале г. Ж. уже сделал грамматическую ошибку; должно было сказать: издатель трагедии Электры и Ореста." Когда бы господин M. C. разсудил сделать такое прекрасное грамматическое замечание в присутствии нескольких добрых Японцев; тогда без сомнения слушатели его воскликнули бы все в один голос: надобно признаться, что етот господин М. С., очень хорошо знает русскую грамматику! Но для чего же позволяет он себе говорить такия вещи в России, говорить и даже печатать?

"Ему (Рецензенту) весьма хотелось (в самом деле хотелось, и право не для личных выгод, a для несчастной Злектры), чтобы г. Грузинцов непременно вывел Ореста и ИИилада, во II действии, как у Вольтера, говоря, что в Русской Электре две начальные сцены не на месте... Но всякое начало, которое влечет за собою последствия, есть начало на своем месте?" - Надобно думать, что господину М. С. угодно говорить о таком начале, которым что нибудь начинается и после которого что нибудь следует! Здесь очень к стати представить ему одно место из Горациева послания к Пизонам об "Знаменитые Пизоны, говорит Гораций в самом начале своего послания, могли ли бы вы удержаться от смеху, когда бы увидели на картине человеческую голову, приставленную к лошадиной шее и в туловищу, безобразно составленному из членов, покрытых перьями, или прекрасную женщину с рыбьим хвостом?" - Очень могло бы случиться, что какой нибудь благонамеренный критик сказал бы творцу етой картины (еслибы она существовала ): милостивый государь, ваша лошадиная голова не на месте! и что защитник етого живописца отвечал бы критику: вы ошибаетесь; всякая голова, после которой следует шея, есть голова на своем месте. Скажите, каково показалось бы вам разсуждение етого защитника? - Господине М. С. ссылаясь на Софокла, говорит: "Он (Рецензент) верно забыл, или не знает, что Электра Софоклова начинается тем же, чем Электра г. Грузинцева... следовательно г. Грузинцев, выведя Ореста и Пилада, подражал не второму действию Вольтеровой Трагедий, но Софоклу, и проч." - Из етого великолепного следовалтельно совсем ничего не следует. Александр Николаевичь точно перевел первые две сцены свои Вольтера - чтобы увериться в етом, стоит только сличить Русскую Электру с Французским Орестом - перевел, потом, в подражание Софоклу, поставил их в начале; a друзья его, удивленные таким чрезвычайным усилием гения, важно проповедуют нам: забудьте, что есть на свете Вольтерове Орест, и верьте, что A. Н. подражал одному Софоклу, Греку Софоклу, и подражая, усовершенствовал его; и один из сих вдохновенных Миссионеров восклицает: "Нет ничего приличнее такого начала." Но Рецензент, не думая утверждать, что такое начало совсем не прилично, просто заметил, что две первые сцены Русской Электры, взятые из Вольтера, не на месте. Если бы А. Н. написал Электру по собственному плану, не подражая никому, как на пример Альфиери и Кребильон, тогда и Рецензент, сравнив его на пример с Вольтером, мог бы заключить в двух словах: Русская Электра вообще, то есть в целом, или хуже, или лучше Вольтерова Ореста. Но он не позволил бы себе сказать: такая-то сцена Русской Электры, поставленная в начале, совсем не на месте, ибо у Вольтера есть сходная с нею в средине. Такого сравнения не имел бы он права делать между трагедиями, написанными: по разным планам. Но A. H. вообще заимствовал свое расположение из Вольтера, он переводил из него целые сцены, и переводя их, перестанавливал, следовательно Рецензент, имея перед глазами и оригинал и перевод, очень мог судить, выигралиль оригинальные сцены от той революции, которую произвел между ими разрушительный гений подражателя, На пример, он заметил в Вольтеровом Оресте две прекрасные сцены, производящия великое действие в начал II акта; потом, открыв Русскую Электру, нашел и в ней те же две сцены, но только в самом начале, где оне гораздо слабейшее действие производят; не имеет ли он права сказать: ете две сцены не на месте, ибо их настоящее место в начале второго акта. Но господин M. С. восклицает с важностию: Верить или нет? Будем осторожны! Возьмем за образец ученых антиквариев, для которых нередко старинная медаль, вырытая из земли, объясняет темное место в летописи, или служит к уничтожению некоторых бредней летописца. Два предложения! Первое: по уверению Издателя и защитника Русской Электры, по нескольким Греческим стихам, выписанным из Софокла в примечаниях к Электре и еще по одному Латинскому, взятому из Виргилия стиху, следовало бы заключить, что А. Н. знает и Греческий и Латинский языки. Второе: и защитник и неизвестный издатель Электры утверждают, что А. Н. подражал одному Софоклу и полон его духом. - Но мы находим в Русской Электре следующие стихи:

Мы жертвы принести обязаны Богам,

Которы нас спасли на море Эпидора.

Действ, I. Явл. II.

Во Эпидоре пал, пронзенный сей рукой!

Действ. III. Явл. IV.

A стих

Aut Agamemnonius, scenis agitatus Orestes.

переведен так:

Воскрес Атрид и мстит, за смерть свою Орестом.

Мы предлагаем сии драгоценные, отрытые нами медали на разсмотрение знающим Греческий и Латинский языки антиквариям; мы слышим ответ их: Эпидора нет ни на Греческом, ни на Латинском языке, a есть один Эпидавр; Эпидор есть перевод Французского Ерidaure; a стих: aut Agaemnonius и пр. значит: не a просто: или Агамемнонов на сцене мучимый Орест! Важное открытие! А. Н. не знает произношения Греческих слов; A. H. переводя с Латинского, не понимает оригинала - следовательно, одного из сих двух языков, то есть Латинского, он совсем не знает, a другой, то есть Греческий, знает весьма плохо, если только знает; следовательно A. H. не мог по черпать красоты Греческого трагика из самого их источника. Но он мог подражать Софоклу, читая его в переводе. Раскрываем Французской перевод Софокла, берем в руки Вольтерова Ореста и Русскую Электру: в последней на каждой странице попадаются нам сцены, взятые из Вольтера, и почти нет ничего, напоминающого о Софокле; следовательно образцем был не Софокл, a Вольтер; следовательно - общее заключение - А. Н. не знает по Латински, худо знает по Гречески, и подражал не Греческому трагику, но Французскому - что надлежало доказать. Теперь вопрос: для чего и неизвестный Издатель Электры и господин M. С. хотят непременно уверить нас, что A. H. заимствовал трагедию свою у Софокла, a не у Вольтера? Не уже ли думают они, что Греческий хитон будет A. H. более к лицу нежели Французский кафтан? И прихоть сия: выставлять себя за знатока в Греческой поезии, тогда как и азбуку Греческую не совсем еще вытвердил, не должна ли казаться нам несколько забавною?

Далее, господин М. С. думает, что Рецензенту показалось странным, почему Клитемнестра, увидя Ореста и Пилада, спрашивает y Форбаса: кто они? Он ошибается; в етом вопросе Рецензеит не нашел ничего странного; любопытство не порок, особенно в женщине; Клитемнестра могла бы много кое о чем спросить y Форбаса, на пример: Здоровы ли вы, господине Форбас? Нет ли каких новостей в Аргосе? Что говорят наши боги? и проч. Рецензент говорил не о вопросе, но о том действии, какое производит етот вопрос в трагедии, где все должно производить свое действие. Оне просто заметил, что Александр Николаевичь, подражая Вольтеру, разсудил заменить его прекрасную сцену своею очень дурною. И надобно признаться, что в етом случае погрешил он уже не от Софокла.

"Почему хочет Критик, чтобы приход Клитемнестры произвел ужас? Она приходит к Электре, которая столько лет была в заключении?" - Позвольте спросить, милостивый государь, читали ль вы ту трагедию, за которую так горячо вступаетесь? Если не читали то потрудитесь в нее заглянуть и пробежать всю III сцену первого действия. - Она не длинна, следовательно и неуспеет вам наскучить! вы узнаете; что Клитемнестра приходит не к Электре, a точно к Форбасу, и приходит единственно за тем, дабы сказать ему в плохих стихах, что ей наскучило уже быть преступницею, и весьма хотелось бы помириться поскорее с богами. "Если бы она (Клитемнестра) угрожала в несчастии Электре, как хочете Г Ж., то бы она сделалась не только несносною, но чудовищем?" Но господин Ж. етого нигде не хочет, милостивой государь - вы не читали его критики; оне требует от Русской Клитемнестры одного только обыкновенного смысла и большого сходства с Клтемнестрою Вольтеровою, которую она столь беззаконно представить в каррикатуре старается. Какой-то древний философ, Конфуций, если не ошибаюсь, говорит: не хвали той трагедии, которой не читал, и прочитай повнимательнее ту критику, на которую сбираешься писать возражение. Государь мой, вы не читали, конечно етого древняго философа.

Следующее замечание господина M. C есть не последняя в своем род редкость. "Клитемнестра открывается в своей горести Форбасу, потому что он не простой служитель олтаря, a первосвященник, преданный дому Атридов." Какая логика! Но етот первосвященник, преданный дому Атридов, осуждает преступление Клитемнестры, и по известной привязанности своей к Атридам он должен быть врагом Эгиста. Где же приличие? как может, Клитемнестра, супруга Эгистова, не унижая себя переде зрителями, вверять печали свои Форбасу? Мольба Клитемнестры есть очистительная жертва по обычаю Еллинскому!" Прекрасно! по етому вы думаете, что всякой обычаи Еллинский мог быть у места в Электре! и мы следовательно имеем право попенять Александру Николаевичу, для чего он не начале своей трагедии Олимпийскими играми и не кончил ее Елевзинскими таинствами? И те и другия были в обыкновении у Греков; a какое прекрасное представил бы он нам зрелище! Но мы подозреваем, что он совсем не из любви в обычаям Еллинским заставил свою Клитемнестру стоять на коленях перед олтарем. Ему хотелось громового удара; и в самом деле громовой удар! За то уже во всей етой великолепной сцене, говорящу грому; безмолвствует здравый смысл.

Ваша правда, господин М. С. Рецензент точно ошибся, сказавши, что Электра для симметрии становится пред олтарем на колени. -- Электра, как вы очень хорошо изволили заметить, без всякой симметрии стоит на коленях подле Агамемнонова гроба. - Но для чего же из етой ошибки Рецензента заключаете вы, что он хотел клеветать на Электру. Какая нужда клеветать на того, кто кругом виноват. Объясним ету загадку! Клитемнестра, Форбес и еще кое кто становятся на колени пред олтарем; но в ету самую минуту как будто на беду случились на сцене Электра и её сестра; куда их девать стихотворцу? Поставить на колени y олтаря - неприлично! стоять им на ногах в то время, когда все на коленях - неучтиво! что делать ! По счастию есть y нас в запасе Агамемнонов гроб, чего же лучше? Пускай и Электра, и Кризотемия до первого громового удара постоят y етого гроба на коленях, ударит гром, все тогда и все, само собою, придет в надлежащий порядок. Так и сделалось! и Рецензент грубо ошибся, давая Электре в етом случае определенное намерение, и намерение, совсем неприличное характеру её, молиться за Клитемнестру: увы! оне подумал, что лучше иметь безразсудное намерение, нежели совсем не иметь никакого и действовать на ветер! Но господин M. С., может очень благоразумно спросить: знаете ли вы, государь мои, что было на уме у Электры? На ето нет ответа. Электра в продолжении всей трагедии могла иметь много кое чего прекрасного на уме; но Александру Николаевичу не разсудилось открыть нам етой тайны, и мы частенько принуждены были вообразить, что она совсем ничего на уме не имеет.

Фраза господина M. С.: теперь критика г. Ж. кончилася и пр. сделается гораздо понятнее, когда мы ее несколько поправим и будем читать, на пример так: Электра кончилась! Что должен я думать о трагедии? где эти знаменитые лица Орест и Электра, на которых больше всего зрители обращают внимания? Я не вижу ни духа Электры, ни мщение Орестова, ни фурий раздирающих душу матереубийцы; и ето трагедия! о жалкое состояние нашей словесности! - Заметим одно. Господ. M. C не имел права искать ни духа Электры, ни мщения, ни фурий в таких вещей, которых ни с каким микроскопом не найдешь и в самой трагедии.

Наконец, тернистою стезею достигли мы к концу возражения господина М. С. Какой ужасный приговор произносит он бедному Рецензенту! Критика ваша, восклицает строгий, неумолимый судия, не критика, a скорее зависть мелочного писателя, произведенная успехом хорошого творения! По этому вы вздумаете, выписав слабые места из Омировой Илиады, или из Расиновой Ифигении, сказать что эти поемы никуда не годятся! Но такой суд вам же обратится в посмешище. И Рецензент должен смириться перед карающею его рукою. Он с сокрушенным сердцем исповедует пред господином М. С. что он не знает, какой может иметь смысл выражение: успех Электры, мы видели в Московском партере нескольких знатоков драматического искусства; которые во все время представления Электры заливались слезами. Один восклицал, зажимая глаза руками: о несчастный Вольтер! какая участь! бедные, бедные актеры! А третий, нюхая Гофмановы капли, стенал: можно ли вынести! Русской человек врагом Русскому языку! О времена! о нравы! вы, что Рецензент, мелочный (как вам угодно называть его) писатель, завидует крупности вашего трагика? Разве не знаете вы, что Электра на веки веков ограждена от всяких нападков зависти волшебным талисманом совершенства, которое не есть ни Гомерово, ни Виргилиево, ни Расиново, a собственнно господина Грузинцова совершенство! Где же вы слыхали, чтобы такое совершенство могло быть предметом зависти?

не более двух героических поем, Иллиады и Одиссеи, умер, следовательно от него и нельзя нам ожидать ничего нового; А. Н. написал одну только Электру; но мы имеем еще право надеяться от него многого множества произведений, ей подобных. Следующия обстоятельства подкрепляют во мне сию восхитительную надежду. Рождение великого, как нам известно из истории, предвещаемо было в древние веки: чудовищными явлениями природы, пророчествами, кометами, землетрясениями, и пр. и пр. Перенесите все ето из нравственного и физического мира в мир стихотворный. Вы признаетесь, что Электра может прекрасно наименована быть чудовищным явлением литтературы; вы же сами, милостивый государь, имеете полное право на титло пророка, a критика господина Ж. и ваш на нее грозный ответ сами собою входят в разряд землетрясения и метеоров. Кто может после всего етого усомниться, чтобы судьба не назначала A. H. по крайней мер единовластия в кочующем народе стихотворцев! Между тем советую вам как другу A. H. повторять ему почаще следующие стихи из Буало, которые, на всякой случай назовите Софокловыми: