Примечания к "Литературным Мечтаниям" Белинского

Вошли въ I т. изд. Солдатенкова, съ незначительными сокращенiями, немножко, однако, стирающими краски. Подробнее см. въ примечанiяхъ. Соблюдаемъ орфографiю подлинника, кроме, впрочемъ, явныхъ опечатокъ.

Съ "Литератур. Мечт." начинается серьезная критическая деятельность Белинскаго. Въ нихъ были затронуты важнейшiе вопросы современной литературной жизни и въ чуткихъ кругахъ статья сразу обратила вниманiе на новаго писателя. Съ этой же статьи следуетъ считать начало новейшей русской критической мысли вообще, хотя взгляды, здесь высказанные, по существу заключали въ себе мало новаго. Но ново было сведенiе въ одно всехъ отдельныхъ результатовъ пробудившейся въ конце 20-хъ и начале 30-хъ годовъ серьезной критической мысли; ново было претворенiе ихъ въ одну органическую проповедь высокихъ стремленiй, какъ основы всякой литературной деятельности и, наконецъ, выражено все это было съ такимъ несравненнымъ блескомъ и огнемъ, что ярко врезывалось въ сознанiе читателя.

Подъ какими влiянiями сложились "Литератур. Мечтанiя"?

На этотъ вопросъ давались и до сихъ поръ даются два ответа. По мненiю однихъ, на "Литер. Мечт." и вообще на всей деятельности Белинскаго въ "Телескопе" и "Молве" лежитъ сильнейшiй отпечатокъ духовной личности редактора обоихъ изданiй - Н. И. Надеждина. Другiе видятъ въ первомъ перiоде деятельности Белинскаго по преимуществу следы влiянiя рано умершаго даровитаго юноши Станкевича.

Основателемъ перваго взгляда является Чернышевскiй, высказавшiй его въ 1856 г. въ "Очеркахъ Гоголевскаго перiода". А. Н. Пыпинъ и въ монографiи о Белинскомъ, и въ "Исторiи русской этнографiи" примыкаетъ въ значительной степени къ взгляду Чернышевскаго, подкрепляя его, съ своей стороны, новыми параллелями изъ статей Надеждина. Всецело доводы и соображенiя этихъ двухъ главныхъ изследователей вопроса о соотношенiи Белинскаго и Надеждина повторилъ С. Трубачевъ въ статье о Надеждине ("Истор. Вест." 1889 г. No 8 и 9), такъ прямо уже и озаглавленной "Предшествевникъ и учитель Белинскаго". А. М. Скабичевскiй въ 1870-хъ годахъ въ своихъ "Очеркахъ умственнаго развитiя русск. общества", отнесшiйся съ известною долею критики къ взгляду Чернышевскаго, въ позднейшей статье о Надеждине ("Мiръ Божiй" 1893 No 10) тоже вполне определенно смотритъ на Надеждина, какъ на учителя Белинскаго. Последнiе годы этотъ взглядъ встретилъ сильныхъ противниковъ въ М. М. Филиппове ("Судьбы русской философiи" въ "Русск. Богатстве" 1894 No 9) и И. И. Иванове ("Исторiя Русской Критики").

Намъ, после изученiя литературной деятельности Надеждина, соотношенiе его и Белинскаго представляется въ такомъ виде: лучшее въ "Литер. Мечт." то, что сообщаетъ имъ непреходящiй интересъ, ничего общаго съ Надеждинымъ не имеетъ. Въ ряду благотворныхъ влiянiй Белинскiй обязанъ Надеждину кое-какими эстетическими положенiями, которыя, однако: 1) высказаны Надеждинымъ только мимоходомъ, и 2) нимало не составляютъ духовной собственности Надеждина. Они представляютъ собою только часть шедшаго къ намъ въ конце 1820-хъ и начале 1830-хъ годовъ целымъ рядомъ путей широкаго потока влiянiя немецкой философiи и въ частности шеллингизма.

"Литер. Мечт." лучшее и худшее, то въ последнемъ действительно влiянiе Надеждина сказалось довольно заметно. Это, надеемся, станетъ совершенно яснымъ, когда мы дальше приведемъ въ соотношенiе съ статьями Надеждина те места "Литер. Мечтанiй", которыя такъ шокируютъ всякаго, кто приступаетъ къ чтенiю статьи, зная Белинскаго только какъ провозвестника известнаго круга идей. Психологическiй же портретъ Надеждина, который мы даемъ дальше, думается, устраняетъ даже апрiорнымъ путемъ возможность того, чтобы этотъ умный, но безпринципный человекъ могъ оказать сколько-нибудь серьезное влiянiе на "неистоваго Виссарiона".

Съ чего начинается влiянiе Надеждина на Белинскаго по мненiю техъ, которые настаиваютъ на этомъ влiянiи?

Чернышевскiй говоритъ по поводу заглавiя первой статьи, которою Белинскiй дебютировалъ:

"Уже заглавiе указываетъ ея прямое происхожденiе отъ "Литературныхъ Опасенiй" Надеждина".

Категоричность этого заявленiя делаетъ чрезвычайно важнымъ ознакомленiе съ "Литературными Опасенiями", которыя въ исторiи литературной карьеры Надеждина играютъ такую же роль, какъ "Литературныя Мечтанiя" въ деятельности Белинскаго. Это былъ первый дебютъ Надеждина, которымъ онъ произвелъ чрезвычайный шумъ въ журнальныхъ сферахъ и сразу доставилъ знаменитость своему псевдониму - "Ех-Студентъ Никодимъ Надоумко. Съ Патрiаршихъ прудовъ". Самъ Белинскiй, несколько разъ упоминая въ "Литер. Мечт." о Надоумке, имеетъ тоже въ виду именно "Литер. Опасенiя" и цитируетъ изъ нея некоторыя выраженiя.

Когда Чернышевскiй писалъ свои "Очерки" (1855--56), критическiя статьи Надеждина, погребенныя въ "Вестн. Европы" 1828--30 гг. и "Телескопе" 1831--36 гг., уже составляли седую журнальную древность. Вотъ почему онъ, чтобы хотя несколько ознакомить читателей со стилемъ и манерою Надеждина, перепечаталъ две маленькiя рецензiи его въ приложенiяхъ къ "Очеркамъ". Съ техъ поръ прошло еще полвека и статьи Надоумки прямо превратились въ литературный мифъ. Можно смело сказать, что даже среди самыхъ завзятыхъ словесниковъ нашихъ едва ли найдется два-три человека, читавшiе ихъ, хотя нетъ недостатка въ журнальныхъ статьяхъ, весьма авторитетно решающихъ вопросъ о "громадномъ" влiянiи на Белинскаго Надеждина, котораго, конечно, авторы этихъ статей знаютъ только по Чернышевскому и Пыпину.

Чтобы дать читателямъ нашего изданiя возможность составить себе самостоятельное сужденiи въ затронутомъ и столь важномъ для исторiи развитiя Белинскаго вопросе, мы считаемъ полезнымъ воспроизвести въ приложенiи къ настоящему тому несколько наиболее характерныхъ для Надеждина статей 1828--1834 гг. (насъ ведь, покаместъ, интересуютъ только влiянiе его на "Литер. Мечт.") целикомъ, а другiя въ извлеченiи.

Раньше, однако, чемъ приглашать читателя ознакомиться со статьями Надеждина, мы бы хотели сказать несколько словъ о влiянiи Надеждина на Белинскаго, ставя вопросъ на чисто-психологическую почву. Могъ ли вообще такой человекъ, какъ Надеждинъ, оказать серьезное влiянiе (если, повторяемъ говорить о влiянiи благотворномъ) на такую исключительную душевную организацiю, какъ Белинскiй? Намъ кажется, что безусловно нетъ, и мы этому чисто-апрiорному решенiю вопроса придаемъ очень большую важность. Когда речь идетъ о духовномъ влiянiи, то сродство душъ всегда имеетъ значенiе самое решающее. И вотъ если стать на точку зренiя самой возможности воспрiимчивости, то трудно себе представить более противоположныхъ людей, чемъ Белинскiй и Надеждинъ.

Николай Ивановичъ Надеждинъ {Род. 6 окт. 1804 г. въ селе Нижнемъ Беломуте, зарайскаго уезда рязанской губернiи. Отецъ его - священникъ того же села, не получилъ школьнаго образованiя (поставленъ изъ причетниковъ), но былъ человекъ весьма даровитый и любознательный. Какъ сообщалъ Надеждинъ въ своей автобiографiи ("Рус. Вест." 1856 г. т. II) онъ "прожилъ последнiе гроши на прiобретенiе книгъ, а иногда собственноручно переписывалъ те, которыя удавалось ему достать где-нибудь для прочтенiя. Такимъ образомъ накопилась у него собственная библiотека книгъ до ста". Прочитывая все отцовскiя книги отъ доски до доски, хотя сплошь да рядомъ это были разрозненные томы какого-нибудь сочиненiя, юный Надеждинъ прiобрелъ развитiе не по летамъ. Когда онъ достигъ 10-летняго возраста, ему "по обычаю и по закону, въ то время существовавшему, следовало поступить въ духовное учебное заведенiе". Отцу не хотелось такъ рано отослать его отъ себя, къ тому же пугала "дороговизна содержанiя въ далекомъ губернскомъ городе, особенно чувствительная при его недостаточныхъ средствахъ, на которыя онъ долженъ былъ содержать, кроме собственныхъ детей, многолюдную семью сиротъ, оставшихся на его рукахъ по смерти отца и деда". Задумалъ онъ поэтому оставить сына причетникомъ при той самой церкви, при которой состоялъ священникомъ. Съ этою целью 10-летнiй Надеждинъ одинъ былъ отправленъ въ Рязань къ преосвященному Феофиланiу. Живя дома и постоянно читая и перечитывая Ломоносова, Хераскова, "Аониды" Карамзина и др., мальчикъ научился писать стихи и вотъ для вящаго успеха отецъ приказалъ сыну написать просьбу къ преосвященному стихами и сверхъ того "сочинить родъ речи". Прiехавъ въ Рязань, мальчикъ былъ отведенъ знакомыми въ домъ архiерейскiй, где, нимало не смутясь, обратился къ архiерею и поразилъ его своею речью и просьбою. Преосвященный подробно сталъ его разспрашивать чему и какъ онъ учился и былъ особенно пораженъ сведенiями мальчика по исторiи и географiи. Въ результате, однако, архiерей объявилъ, что въ причетники онъ его не определитъ, а оставитъ въ семинарiи. Надеждинъ поступилъ прямо въ высшiй классъ духовнаго училища, а для воспомоществованiя отцу ему предоставлено было право, въ продолженiе ученiя сына, пользоваться доходами съ причетническаго места, о которомъ онъ хлопоталъ. Во время каникулъ юный причетникъ inpartibus и фактически несъ обязанности своей должности. Чрезъ годъ Надеждинъ перешелъ въ семинарiю, въ классъ риторики, а чрезъ 2 года перешелъ въ "философiю". Ему не было еще 15 летъ, когда онъ кончилъ классъ философiи. Въ это время наступала очередь отправлять изъ рязанской семинарiи лучшихъ учениковъ въ московскую Духовную Академiю. Обыкновенно избирались семинаристы, прошедшiе полный курсъ, т.-е. окончившiе классъ богословiя. Но въ тотъ годъ для избранiя кандидатовъ прiехалъ въ Рязань визитаторомъ отъ академiи Никаноръ (Клементьевскiй), впоследствiи спб. митрополитъ. Какъ все, когда-либо приходившiе въ столкновенiе съ Надеждинымъ, онъ былъ пораженъ его необыкновенными знанiями и способностями и наметилъ его для посылки въ академiю. Пользованiе причетническимъ местомъ попрежнему было оставлено за отцемъ его. Духовныя Академiи въ то время стояли очень высоко. По серьезности занятiй оне безусловно превосходили университеты. Московская Академiя находилась подъ непосредственнымъ руководствомъ и попеченiемъ Филарета, который зорко следилъ за темъ, чтобы ничто противное букве не западало въ умы, но вместе съ темъ высоко ценилъ умственную деятельность. "Направленiе, господствовавшее въ академiи, было, кроме полнаго и отчетливаго преподаванiя богословскихъ паукъ, по преимуществу философское". Какъ высоко стояло преподаванiе философiи можно судить по следующему факту, разсказанному Надеждинымъ въ его автобiографiи: "Когда мы явились въ академiю, можно сказать, со всехъ концовъ Россiи, намъ задана была для предварительнаго испытанiя тема: Perpendatur pretium atque amantur desiderata systematis Wolfiani tam iu toto, quam in singulis partibus considerati, то-есть: представить оценку и открыть недостатки Вольфовой системы (философiи), разсмотревъ оную какъ въ ея общности, такъ и по частямъ. До учрежденiя духовныхъ академiй, но новому уставу, Вольфова система философiи господствовала во всехъ семинарiяхъ. Итакъ отъ насъ требовалось дать полный и строгiй отчетъ въ томъ, чему насъ до техъ поръ учили. Мне удалось при этомъ написать довольно обширную диссертацiю, которая заслужила одобренiе. Я уже читалъ тогда Канта и другихъ новыхъ философовъ немецкихъ, и со всемъ юношескимъ жаромъ возсталъ на Вольфа и вообще на эмпиризмъ, главную характеристическую черту основанной имъ школы". Въ дальнейшихъ своихъ занятiяхъ философiей Надеждинъ былъ многимъ обязанъ тогдашнему молодому баккалавру по кафедре философiи, впоследствiи известному проф. Ф. А. Голубинскому, читавшему съ чрезвычайнымъ одушевленiемъ. 2 года следилъ за нимъ Надеждинъ "безъ устали, стенографируя въ классе его вдохновенныя импровизацiи". Подъ влiянiемъ Голубинскаго развился въ Надеждине "общеисторическiй взглядъ на развитiе рода человеческаго, который профессоръ применялъ не къ одной только философiи". Онъ началъ понимать, "что въ событiяхъ, составляющихъ содержанiе исторiи, есть мысль, что это не сцепленiе простыхъ случаевъ, а выработка идей, совершаемыхъ родомъ человеческимъ постепенно, согласно съ условiями места и времени". Онъ началъ заниматься и "изученiемъ вообще исторiи гражданской и церковной, хотя офицiально шелъ по академiи не по историческому, а но математическому отделенiю". Учебное начальство заметило направленiе научныхъ склонностей его и дало ему, между прочимъ, порученiе изследовать значенiе въ Православной церкви символа Св. Софiи.

гимназiи. Но какъ ни блестяще началъ Надеждинъ свою карьеру, въ 20 летъ ставши профессоромъ семинарiи и старшимъ учителемъ гимназiи, это его не удовлетворяло. Честолюбiе, да и умственные интересы его были слишкомъ велики, чтобы удовлетвориться провинцiальной жизнью. Онъ зналъ себе цену и его влекло обратно въ Москву, где онъ могъ разсчитывать такъ или иначе выдвинуться.

Прослуживъ въ Рязани 2 года, онъ вышелъ въ отставку и решилъ определиться на гражданскую службу. Но не имея "способовъ къ вступленiю въ службу гражданской части безъ связей и покровительства", онъ пока принялъ место домашняго учителя у "большого барина". Это былъ Федоръ Самаринъ, отецъ столь известнаго впоследствiи главаря славянофильства. Въ доме оказалась богатейшая библiотека "преимущественно изъ новейшихъ французскихъ книгъ", которыхъ онъ "дотоле и въ глаза не видывалъ" и подъ влiянiемъ чтенiя ихъ въ немъ скоро зародилась мысль отдаться спецiально-ученой деятельности и въ частности готовиться къ докторскому экзамену. "Я началъ читать", вспоминаетъ онъ въ своей автобiографiи, "съ Гиббонова "Decadeuse et chute de l'Empire Romain" во французскомъ переводе Гизо. Я обратился на это многотомное сочиненiе потому, что еще въ доме родительскомъ имелъ случай читать въ русскомъ переводе отрывокъ изъ него объ Юстинiане Великомъ, найденный мною въ несколькихъ разорванныхъ книгахъ "Вестника Европы". Мне тогда этотъ отрывокъ понравился чрезвычайно. Теперь, начавши читать все творенiе Гиббона подъ рядъ, я не могъ оторваться отъ него и прочелъ дважды отъ доски до доски, отъ первой страницы до последней. Удивленiе мое было неописанное, когда я на каждой странице или, лучше, на каждой почти строке виделъ имена и факты, мне известные, но въ свете такомъ, который никогда не былъ мною и подозреваемъ. Весь образъ мыслей моихъ, который уже сомкнутъ былъ въ некоторую систематическую целость и стройность, вдругъ перевернулся: я понялъ, что одна и та же вещь совершенно изменяется по мере того, какъ будешь ее разсматривать. Значительные интересы, которые я считалъ уже вполне удовлетворенными академическимъ курсомъ, воскресли во мне съ новою силою. Я не остановился на Гиббоне. Отъ него перешелъ я къ Гизо, котораго курсы тогда только начали выходить въ светъ. Это новое чтенiе своею краткостiю и намеками только лишь раздразнило меня; чтобы ознакомиться съ подробностями средневековой исторiи, я принялся за двенадцать томовъ "Исторiи итальянскихъ республикъ" Сисмонди, и, можно сказать, проглотилъ ихъ. Потомъ все это обобщилъ при помощи и руководстве Галлама (Le moyen âge). Все это дало мне способы переработать прежнiй запасъ историческихъ моихъ сведенiй по новымъ взглядамъ".

Столь же ревностно Надеждинъ знакомился и съ художественной литературою и следилъ за современною журналистикою, русскою и иностранною. Въ общемъ за время своего пребыванiя у Самариныхъ, проведенное въ "совершенномъ удаленiи отъ света, никому неизвестный и самъ никого не зная, кроме членовъ того семейства, въ которомъ находился", Надеждинъ, уже очень много знавшiй и до того, сталъ однимъ изъ ученейшихъ и образованнейшихъ людей своего времени.

Около 1828 г. онъ сошелся съ издателемъ "Вест. Евр." известнымъ профессоромъ-историкомъ Каченовскимъ, написалъ для "Вест. Евр." сначала статью о торговыхъ поселенiяхъ итальянцевъ на берегахъ Чернаго моря, а затемъ подъ псевдонимомъ Надоумки рядъ страшно нашумевшихъ критическихъ статей. Принималъ онъ также въ 1830 г. некоторое участiе въ "Москов. Вест." Погодина. Знакомство съ Каченовскимъ укрепило въ Надеждине давнишнее желанiе всецело посвятить себя ученой деятельности и онъ сталъ готовиться на степень доктора словесныхъ наукъ, которую получилъ въ 1830 г. после защиты латинской диссертацiи: "De origine, indole et fatis poëseos, quae Romantica audit. Dissertatio historico-criticoelenctica. М. 1830. Извлеченiя изъ диссертацiи въ томъ же году были напечатаны въ "Вест. Евр." и "Атенее". Съ 1832 получившiй званiе ординарнаго профессора, Надеждинъ съ огромнымъ успехомъ читалъ въ моск. ун. теорiю изящныхъ искусствъ, археологiю (вернее - исторiю искусствъ по памятникамъ) и логику. За годъ до того, въ 1831 году, онъ основалъ журналъ "Телескомъ", съ приложенiемъ листка "Молва". Въ 1835 г. Надеждинъ, часто хворавшiй и ездившiй для леченiя въ Италiю, вышелъ въ отставку. Въ 1836 г. "Телескомъ" за помещенiе "Философическаго письма" Чаадаева былъ закрытъ, а редакторъ его сосланъ въ Усть-Сысольскъ. Здесь онъ пробылъ только годъ, усердно сотрудничая въ "Энцикл. Лексиконе" Плюшара. Пребыванiе на севере усилило его болезнь, и когда его изъ ссылки отпустили, онъ уехалъ въ Одессу, где ему покровительствовалъ большой его поклонникъ, попечитель округа Д. М. Княжевичъ, и где онъ былъ однимъ изъ главныхъ деятелей только-что основаннаго "Одесскаго общества любителей исторiи и древностей". Въ 1840--41 г. Надеждинъ на счетъ этого общества совершилъ путешествiе по Славянскимъ землямъ. Въ 1842 онъ переезжаетъ въ Петербургъ и съ 1843 г. становится редакторомъ "Журнала Министерства Внутреннихъ Делъ", въ которомъ поместилъ рядъ статей по исторической географiи Россiи, этнографiи и статистике и др. Вместе съ темъ онъ получаетъ отъ мин. ин. д. Перовскаго рядъ порученiй научно-практическаго характера по изученiю раскола, результатомъ которыхъ явились 2 важныхъ секретныхъ изданiя: "Изследованiе о скопческой ереси" (Спб. 1845) и "О заграничныхъ раскольникахъ" (Спб. 1846). Для последняго изследованiя Надеждинъ ездилъ въ Австрiю къ бедокриницкимъ раскольникамъ и некоторое время жилъ въ ихъ среде. Съ основанiемъ Географическаго Общества Надеждинъ становится однимъ изъ деятельнейшихъ членовъ его и съ 1848 г. былъ председателемъ отделенiя этнографiи. Онъ редактировалъ также "Известiя" Географическаго Общества, "Этнографическiй Сборникъ" и поместилъ въ нихъ множество статей и заметокъ. Онъ же составилъ программу для этнографическихъ изследованiй, которая вызвала присылку географическому обществу огромнаго количества весьма ценнаго матерiала. Для возстановленiя своего надломленнаго постоянного усидчивою работою здоровья Надеждинъ получалъ продолжительные отпуски въ Крымъ, но они не приводили къ решительнымъ результатамъ. Въ августе 1853 съ нимъ сделался ударъ и, медленно угасая, онъ умеръ 11 янв. 1856 г.} представляетъ собою необыкновенно ярко-выраженный типъ человека, лишеннаго какихъ бы то ни было глубокихъ убежденiй. Смесь Мефистофеля съ карьеристомъ, онъ въ значительной степени напоминалъ другую крупную литературную фигуру того времени - Сенковскаго, у котораго тоже трудно было разобрать - серьезно ли онъ говоритъ или потешается надъ читателемъ.

Въ подстрочномъ примечанiи къ настоящему экскурсу мы даемъ внешнiй очеркъ жизни даровитаго энциклопедиста. Очеркъ, конечно, ничего, кроме уваженiя къ человеку, такъ много работавшему, внушить не можетъ. Но те же факты прiобретаютъ куда другую окраску, если осветить ихъ более интимно.

Начать хотя бы съ того шума, который возбудили первыя статьи Надеждина. Если мы вспомнимъ про блестящiя знанiя Надеждина и прибавимъ къ этому острый, оригинально мыслящiй и язвительный умъ, то мы легко поймемъ, что первые же шаги его на литературномъ поприще должны были доставить ему видное положенiе. Выступилъ, однако, этотъ замечательнейшiй эрудитъ въ большую публику не съ ученымъ изследованiемъ, а вмешался онъ въ балаганной форме въ кипевшую тогда журнальную борьбу между классицизмомъ и романтизмомъ. Представителемъ романтизма являлся "Московскiй Телеграфъ" Полевого, за классицизмъ же стоялъ "Вестникъ Европы" Каченовскаго. Того самаго Каченовскаго, который былъ влiятельнейшимъ членомъ филологическаго факультета и отъ благоволенiя котораго зависели какъ исходъ докторскаго экзамена Надеждина, такъ и дальнейшiе виды его получить кафедру... Можно ли поэтому, зная засвидетельствованную целымъ рядомъ другихъ фактовъ "гибкость" Надеждина, быть въ претензiи на Ксенофонта Полевого (брата издателя "Москов. Телеграфа"), который въ своихъ запискахъ злобнейшимъ образомъ подчеркиваетъ, что первые журнальные опыты Надеждина, съ ихъ нападками на романтизмъ и Николая Полевого, были грубымъ подлаживанiемъ къ Каченовскому. Почти то же самое, конечно въ менее грубой форме, говорилъ еще при жизни Надеждина Белинскiй (см. конецъ настоящаго примечанiя). Самъ Надеждинъ старался доказать, что онъ не примыкаетъ ни къ классикамъ, ни къ романтикамъ, а стремится показать, что и то и другое направленiе одинаково у насъ безпочвенны. Однако, если мы ознакомимся съ самыми статьями Надоумки и съ докторскою диссертацiею Надеждина, то увидимъ, что нападокъ на новатора Полевого, на Пушкина и на романтизмъ было въ нихъ гораздо больше, чемъ безпристрастiя. Ярко запечатлевалась въ сознанiи читателя только защита литературной старины и грубейшiя выходки противъ главнаго журнальнаго врага Каченовскаго - Полевого и противъ Пушкина, возстановившаго противъ себя всехъ ревнителей старины и во главе ихъ все того же педанта Каченовскаго. Въ автобiографiи, писанной четверть века спустя, Надеждинъ, говоря о своей войне съ Полевымъ, отмечаетъ и заслуги его предъ русскимъ просвещенiемъ и, между прочимъ, говоритъ: "известна главная тенденцiя этого весьма талантливаго и во всякомъ случае замечательнаго русскаго писателя. Онъ былъ въ полномъ смысле разрушителемъ всего стараго, и въ этомъ отношенiи действовалъ благотворно на просвещенiе, пробуждая застой, который более или менее обнаруживался всюду". Но во время самой полемики Надеждинъ не обмолвился ни однимъ намекомъ на что-нибудь ласковое по адресу своего противника и преследовалъ съ неслыханною грубостью врага своего главнаго университетскаго покровителя.

Въ 1831 г. Надеждинъ, уже получивъ съ большими хлопотами степень доктора (какъ магистръ духовной академiи онъ, собственно, не имелъ права держать экзаменъ на университетскаго доктора и потребовалось особое ходатайство университета предъ министромъ) заводитъ собственный журналъ. И какое волшебное превращенiе происходитъ, можно сказать въ одинъ мигъ, съ недавнимъ защитникомъ литературной старины! Уже внешность "Телескопа" не имеетъ ничего общаго съ архаическимъ "Вест. Европы". Какъ сотрудникъ журнала Каченовскаго, Надеждинъ не только практически держался комической орфографiи Каченовскаго, писалъ "фсфетическiй", "енфусiасмъ", "Феорiя", "Пѵфагоръ", "тѵпографiя", "крiтика" и т. д., но и защищалъ ее теоретически противъ нападокъ противниковъ (см., напр., примеч. къ ст. "Въ тѵпографскiй ящикъ Сына Отеч. и Север. Архива" въ "Вест. Евр." 1829, No 6). А въ первой книжке "Телескопа", отделенной несколькими неделями отъ последней книжки "Вест. Евр.", отъ прежней орфографiи, вышученной эпиграммами идола тогдашняго читающаго мiра - Пушкина, уже нетъ и следа. Нетъ, въ разрезъ со вкусами публики гибкiй и приспособляющiйся къ обстоятельствамъ каждаго даннаго момента издатель не пойдетъ. Онъ предпочтетъ идти на встречу даже такимъ потребностямъ современной публики какъ модныя картинки. Приложенiе модныхъ картинокъ, впервые заведенныхъ "Москов. Телеграфомъ", было предметомъ самыхъ жестокихъ нападокъ враговъ Полевого. Въ этомъ несомненно привлекавшемъ многихъ подписчиковъ новшестве усмотрели одно изъ проявленiй коммерческой сметки и изворотливости, которымъ всегда и корили "Московскаго второй гильдiи купца Николая Полевого". И погибавшiе въ борьбе съ равнодушiемъ публики профессорскiе журналы - "Вест. Евр.", "Атеней", "Моск. Вестникъ" всегда гордились темъ, что они не унижаются до угодничества женамъ подписчиковъ. Но начинающiй профессоръ Надеждинъ, въ полемическихъ статьяхъ бросавшiй Конторкину, т.-е. Полевому, укоры въ торгашестве, преспокойно последовалъ его примеру. Приспособленiемъ къ вкусамъ самой средней публики было и приложенiе листка "Молва", которая должна была быть вестовщицей столичной жизни, давать сведенiя о балахъ, концертахъ, маскарадахъ и т. д.

Но что значило все это внешнее приспособленiе въ сравненiи съ приспособленiемъ внутреннимъ, съ полною переменою основного лозунга. Въ "Вест. Евр." сущность духовной физiономiи Надоумки выражалась въ защите старины, въ осужденiи новаго литературнаго движенiя за его пренебреженiе къ "правиламъ", выработаннымъ классическою древностью и старыми русскими писателями. "Телескопъ" же хочетъ быть органомъ "новейшаго европейскаго просвещенiя" и въ главной статье перваго номера разъясняетъ его сущность; въ шутливой вступительной статье онъ подшучиваетъ надъ "старцемъ" - "Вестникомъ Европы" и въ первыхъ же книжкахъ выступаетъ въ защиту Пушкина, который былъ настоящимъ bête noire прежняго Надоумки. Еще какой-нибудь годъ тому назадъ Надеждинъ достигъ апогея своихъ плоскихъ глумленiй надъ Пушкинымъ, посоветовавши ему сжечь Бориса Годунова! А теперь онъ того же Бориса Годунова превозноситъ, а прежнiя глумленiя весьма неискусно объясняетъ теми высокими требованiями, какiя онъ предъявляетъ къ такому таланту, какъ Пушкинъ. Действительная причина полной перемены фронта заключалась, конечно, въ томъ, что онъ хотелъ привлечь на свою сторону и въ свой журналъ любимца публики, преклоненiе предъ которымъ до того составляло привилегiю главнаго журнальнаго конкурента - "Московск. Телеграфа". И маневръ Надеждина вполне удался. Пушкинъ помещалъ въ "Телескопе" и стихи, и остроумнейшiя статейки противъ Булгарина подъ псевдонимомъ Феофилакта Косичкива. Во всемъ остальномъ содержанiи "Телескопа" и "Молвы" тоже не было ничего напоминающаго архаическiй журналъ Каченовскаго. Журналъ, действительно, очень внимательно следитъ за "новейшимъ просвещенiемъ". Характерно, что эпиграфомъ къ вступительной статье о "Новейшемъ просвещенiи" берется фраза вождя романтизма Виктора Гюго - "Un siècle nouveau prend l'essor"! Дается даже портретъ этого самаго неистоваго изъ романтиковъ, столь недавно еще аттестованныхъ въ статьяхъ Надоумки какъ нарушителей всехъ законовъ божескихъ и человеческихъ. И съ каждымъ годомъ изданiя "Телескопъ" и "Молва" все более становились органами новыхъ литературныхъ и общественныхъ настроенiй. Сотрудниками его была вся университетская молодежь, вошедшая въ составъ кружка Станкевича (Станкевичъ, Красовъ, Петровъ, Сергей Строевъ, Конст. Аксаковъ). Съ 1833 деятельнейшимъ сотрудникомъ становится Белинскiй, сначала въ качестве переводчика, черезъ годъ въ качестве перваго критика и еще черезъ годъ въ качестве редактора. И завершается издательская деятельность недавняго Надоумки темъ, что журналъ его закрывается еще при худшихъ обстоятельствахъ, чемъ два года раньше былъ закрытъ "Московск. Телеграфъ", на недостаточный "патрiотизмъ" котораго Надеждинъ такъ много и часто указывалъ и въ "Вести. Европы", и въ "Телескопе".

Недобровольная смерть "Телескопа" и еще того более ссылка его редактора внесли большую путаницу въ представленiя о Надеждине. Благодаря этому, Чернышевскiй, который первый вывелъ Надеждина изъ забвенiя, первый тоже осветилъ его деятельность совершенно несоответственно действительности. Его увлекъ образъ человека, пострадавшаго за свои убежденiя. Но на самомъ деле ссылка была въ лучшемъ случае простою случайностью. Говоримъ въ лучшемъ случае, потому что есть указанiя на то, что помещенiе рокового для журнала "Философическаго письма" Чаадаева было весьма сомнительнаго свойства спекуляцiею. Надеждинъ будто бы въ виду того, что "Телескопъ" плохо шелъ

"хотелъ какъ-нибудь поправить дело и употребилъ чаадаевскую статью какъ героическое средство: онъ хотелъ или "оживить свой дремлющiй журналъ, или похоронить его съ честью" (Пыпинъ, Белинскiй, т. I., стр. 154).

Это глухое, ничемъ документальнымъ не подтвержденное, указанiе не только мало достоверно, оно даже не правдоподобно. Въ те времена всякое намеренное дерзновенiе наказывалось безконечно строго, и если Надеждинъ отделался сравнительно легко, то именно потому, что всемъ было ясно, что тутъ умысла не было. Кроме того, нужно совсемъ забыть о реальномъ Надеждине, чтобы даже на одну минутку допустить, что этотъ разсчетливейшiй и осторожнейшiй практикъ и карьеристъ былъ способенъ на такой безумный планъ. Да притомъ, тутъ даже и разсчета никакого не было, потому что въ те годы, когда волна декабризма совершенно замерла, а настроенiе 40-хъ годовъ еще не начиналось, даже и спроса никакого не было въ обществе на оппозицiонное и запретное. Лучшимъ доказательствомъ можетъ служить то, что "Философическое письмо" первоначально взволновало и возмутило не административныя сферы, а общество, и сыръ-боръ разгорелся только тогда, когда изъ среды московскаго общества последовалъ доносъ известнаго Вигеля. Если, наконецъ, ознакомиться съ самимъ "письмомъ", то станетъ тоже вполне яснымъ, что Надеждину эта очень умная и блестящая, хотя и не глубоко задуманная статья могла, конечно, показаться пикантной и способной оживить въ публике интересъ къ журналу, во никакъ не чреватой такими последствiями, какiя она повлекла за собою. "Философическое письмо" Чаадаева есть только более яркое подчеркиванiе той чрезвычайно распространенной въ 30-хъ годахъ мысли, что мы умственные нищiе и что у насъ петъ никакой культуры. Новы у Чаадаева были только некоторыя резкости въ роде того, что мы такiе же христiане, какъ абессинцы, что источникъ нашихъ верованiй - растленная Византiя и др. Крайнее проявленiе односторонняго западничества, "Философическое письмо" не выдерживало критики въ своемъ стремленiи сделать изъ 1000-летней исторiи первостепеннаго народа полную tabula rasa. Письмо совершенно лишено исторической перспективы, въ немъ слишкомъ много стремленiя непременно подгонять всякую культуру подъ европейскiй образецъ, и притомъ даже католическо-европейскiй. Но все это, конечно, только парадоксальности большого и остраго ума, уже потому одному лишенныя всякаго оттенка чего-нибудь не только революцiоннаго, но даже оппозицiоннаго, что въ нихъ общество не отделялось отъ правительства. Но именно это-то и решило судьбу статьи. Все выходки противъ вашей некультурности (не исключая и "Литерат. Мечтанiй" Белинскаго) въ 30-хъ годахъ непременно кончались мажорнымъ славословiемъ по адресу не только высшей власти, но даже отдельныхъ сановниковъ. А въ "Философ. письме" никакого славословiя не было и мрачная картина ничемъ не смягчалась. И вотъ вспомнили связи Чаадаева съ декабристами, да на беду оказалось, что цензоръ "Телескопа" - профессоръ и ректоръ Болдыревъ, слишкомъ хорошо зная ультра-благонамеренное мiросозерцанiе Надеждина, не боявшагося даже клички квасного патрiота, пропустилъ статью не читая, и создалось целое "дело".

Чтобы покончить съ этимъ эпизодомъ бiографiи Надеждина и показать до чего онъ представляетъ собою полную случайность, отметимъ еще, что "Философ. письмо" появилось въ средине сентября 1836, а еще больше месяца спустя, въ конце октября, Надеждинъ не чаялъ, не гадалъ объ ожидающей его участи и, извиняясь передъ подписчиками за неаккуратный выходъ журнала, заключалъ свои извиненiя такимъ бодрымъ возгласомъ: "Сверхъ того, время еще впереди. Посвятивъ себя труду, издатель надеется загладить прошедшее будущею неутомимою деятельностью. Man kann, was man will".

светило, но не грело. А светило, по первому впечатленiю, ослепительно. Воспоминанiя большинства бывшихъ слушателей Надеждина о его лекцiяхъ носятъ прямо восторженный характеръ. Одинъ изъ нихъ говоритъ, что "часы, проведенные имъ на этихъ лекцiяхъ, принадлежатъ къ лучшимъ часамъ его жизни и воспоминанiе о нихъ онъ лелеетъ въ своей памяти, какъ золотой сонъ". Станкевичъ некогда говорилъ Константину Аксакову, что Надеждинъ "много пробудилъ въ немъ своими лекцiями и что если онъ (Станкевичъ) будетъ въ раю, то Надеждину за то обязанъ". Ужъ на что уравновешенный человекъ Гончаровъ, но и онъ въ восторженномъ тоне говоритъ о лекцiяхъ Надеждина.

Это очарованiе длилось, однако, не долго. Тотъ же Константинъ Аксаковъ, ни мало ни отрицая огромнаго впечатленiя, произведеннаго на студентовъ блестящими импровизацiями Надеждина, въ которыхъ университетское юношество чутко ловило "воздухъ мысли", вместе съ темъ удостоверяетъ, что "молодое поколенiе, съ жадностью и благодарностью обратившееся къ Надеждину, скоро увидели, что ошиблось въ своемъ увлеченiи. Надеждинъ не удовлетворилъ серьезнымъ требованiямъ юношей; скоро заметили сухость его словъ и собственное безучастiе къ предмету". Вотъ это-то "собственное безучастiе къ предмету" и есть причина того, что въ конце концовъ отъ всей деятельности Надеждина не осталось ничего прочнаго. Занимаясь всемъ, что въ данный моментъ подвертывалось, онъ съ такою же легкостью бросалъ "предметы" своихъ занятiй, съ какою приступалъ къ нимъ. Богословъ, историкъ, археологъ, спецiалистъ по исторiи искусства, литературный критикъ, философъ, географъ, изследователь раскола, наконецъ стихотворецъ и новеллистъ - онъ занимался всемъ и ничемъ, безъ глубокаго внутренняго влеченiя и быстро охладевая. Профессорство ему надоело уже года черезъ три, и въ полномъ цвете силъ, 31 года отъ рода, онъ беретъ для возстановленiя своего здоровья не продолжительный отпускъ, а прямо выходитъ въ отставку и бросаетъ поприще, столь блистательно начатое и составляющее предметъ самыхъ пламенныхъ мечтанiй для всякаго дорожащаго возможностью пропагандировать дорогiя ему идеи.

Не трудно себе представить какое действiе должна была оказать катастрофа, разразившаяся надъ Надеждинымъ на достаточно гибкiй и безъ того характеръ его: черезъ годъ онъ съумелъ уже вернуться изъ ссылки. Время, проведенное въ Вологодской губернiи, прошло въ работахъ, чрезвычайно для Надеждина подходящихъ: онъ написалъ для "Энцикл. лексикона" Плюшара около 100 статей но самымъ разнообразнымъ отраслямъ званiя. Чего-чего тутъ не было. Вотъ уже подлинно de omni re scibile, aliisque rebus - во всемъ отделамъ церковной исторiи, по философiи, эстетике, по древней исторiи, новой, русской, славистике, по географiи, этнографiи современной и исторической, статистике. Только съ литературной критикой покончилъ онъ завсегда. На это скользкое поприще, начатое съ такимъ блескомъ и трескомъ, Надеждинъ уже больше никогда не ступалъ, и этого одного совершенно достаточно, чтобы безъ всякаго колебанiя лишить его совершенно къ нему неподходящаго титула учителя Белинскаго. Раньше, чемъ внушить те или другiя идеи въ той или другой сфере умственной деятельности, надо же передать самую любовь къ предмету.

Уже въ 1842 г. недавнiй ссыльный, вернувшись изъ командировки на казенный счетъ за границу, становится редакторомъ оффицiальнаго "Журнала Мин. Внутр. делъ". Этимъ оффицiально было установлено, что ссылка была простымъ недоразуменiемъ. Со свойственною ему способностью работать ради того, чтобы работать, Надеждинъ весь отдался редакторскимъ корректурамъ. У Надеждина издавна была привычка перерабатывать статьи, которыя онъ печаталъ въ своихъ изданiяхъ, и делать въ нихъ вставки, подчасъ огромныя. Весьма поэтому возможно, что некоторыя фразы въ "Литер. Мечт.", очень уже шокирующiя позднейшихъ читателей Белинскаго, принадлежатъ въ действительности ретивому редактору. Въ "Жур. мин. Внутр. делъ" эта редакторская переработка приняла колоссальные размеры. Но свидетельству перваго (и единственнаго, впрочемъ) бiографа его Савельева, "на каждую доставленную статью Надеждинъ смотрелъ какъ на сырой матерiалъ, который следовало обработать, чтобы придать ему ученую и литературную форму. Не было въ журнале (исключая статьи, подписанныя именами известныхъ авторовъ) ни одной страницы, которой бы не коснулось перо Надеждина, въ рукописи или корректурахъ, и какихъ корректурахъ! Типографiя страшилась ихъ, потому что нередко отъ поправокъ его не оставалось ни одного слова перваго набора. Новая корректура испытывала немного меньше поправокъ, и хотя бы присылали ему пятую или шестую корректуру того же листа, онъ все находилъ въ ней места, требующiя измененiй".

Бiографъ съ умиленiемъ отмечаетъ этотъ огромный редакторскiй трудъ, - трудъ анонимный и незаметный. Онъ тутъ видитъ замечательное отсутствiе "авторскаго самолюбiя" и заботу "лишь о достоинстве порученнаго ему журнала". Съ первымъ мы готовы согласиться, но отнюдь не со вторымъ. Въ связи съ общими свойствами характера, личнымъ и литературнымъ, Надеждина въ данномъ случае следуетъ усмотреть только основную черту его психологiи - отсутствiе глубокаго внутренняго интереса и работу изъ любви къ процессу работы. Всякiй редакторскiй трудъ вообще высокобезкорыстенъ, потому что никто его не замечаетъ. Но чтобы придти въ умиленiе, надо еще уверенность, что трудъ не безцеленъ. Умилительно, конечно, узнать, что на вершине своей славы Салтыковъ столько работалъ надъ рукописями, что есть не мало писателей, очень хорошо писавшихъ въ "Отеч. Запискахъ" и прескверно въ другихъ журналахъ. Тутъ вполне понимаешь и ценишь психологическiе мотивы редакторскаго труда. Ясно, что увлекало дело, что работа шла во имя высокой цели дать огромной аудиторiи хорошую умственную пищу. Но во имя чего можно было съ такою огромною затратою силъ редактировать никемъ не разрезаемый, никемъ не читаемый, никому не нужный "Жури. мин. Внут. делъ"! И вотъ почему все дело тутъ - единственно въ глубочайшемъ индифферентизме. Надеждину было решительно все равно, чемъ бы ни заниматься. Во все онъ вносилъ одну и ту же огромную энергiю, одинъ и тотъ же блескъ ума и знанiй, но и одинъ и тотъ же внутреннiй холодъ, безъ малейшаго сожаленiя меняя одну область знанiя и деятельности на другую.

Лучшимъ доказательствомъ полнаго индифферентизма, лежавшаго въ основе внешняго редакторскаго усердiя Надеждина, можетъ служить та легкость, съ которою онъ уже черезъ 2--3 года сдаетъ редакцiю своему помощнику и берется за новое дело - исполненiе разныхъ отдельныхъ порученiй министра. Совершенно такимъ же образомъ ему въ свое время надоелъ "Телескопъ" и онъ его сдалъ въ полное распоряженiе Белинскаго и его друзей. Съ величайшимъ рвенiемъ и съ тою же способностью работать ради процесса работы, пишетъ теперь Надеждинъ множество оффицiальныхъ бумагъ, докладныхъ записокъ, циркуляровъ и т. д. Въ исполненiе некоторыхъ изъ этихъ оффицiальныхъ порученiй онъ уже проявилъ не простой индифферентизмъ, а нечто гораздо худшее. Печальнейшимъ эпизодомъ его бiографiи является его деятельность по расколу, хотя она и обогатила литературу по расколу двумя капитальными историческими изследованiями. Какъ благотворно могла бы она быть? Человекъ обширныхъ знанiй по общей и русской церковной исторiи, начетчикъ, знатокъ сектъ, да еще при своей репутацiи умнейшаго человека онъ такъ легко могъ бы внести светъ въ ортодоксально-чиновничье отношенiе къ расколу оффицiальныхъ сферъ 40-хъ годовъ, могъ бы внушить более широкiе взгляды на сектантское движенiе и более гуманное отношенiе къ нему. На самомъ же деле Надеждинъ явился выразителемъ самыхъ заскорузлыхъ взглядовъ и все его изученiе привело къ вящшему уясненiю "вредности" раскольническаго движенiя и его отступленiй отъ догматики. Поездка же къ австрiйскимъ раскольникамъ-липованамъ ознаменовалась вещами, прямо недостойными: Надеждинъ сблизился съ ними, сошелся по-прiятельски, а потомъ все задушевныя беседы выложилъ по начальству.

Почти около того же времени по оффицiальному же порученiю изучалъ расколъ Иванъ Аксаковъ, и посмотрите, какая огромная разница въ отношенiи къ делу. У Аксакова было живое чувство и истинное желанiе добра и потому онъ, оставаясь все время на строго-ортодоксальной почве, все же вникъ въ сущность раскольничьей психологiи и для борьбы съ нею проектировалъ рядъ меръ разумнаго противодействiя путемъ терпимости и человечнаго отношенiя. У Надеждина-же ничего кроме желанiя исполнить волю начальства не было, и вся его ученость пошла на новую аргументацiю системы подавленiя. И такъ какъ дурное заразительнее добраго, то Аксаковскiе доклады, испортивъ служебную карьеру молодому изследователю, никого не увлекли, а Надеждинскiе оказали самое решительное и самое печальное влiянiе на его помощника - Мельникова-Печерскаго. Мельниковъ заимствовалъ у Надеждина его превосходнейшее знанiе исторiи раскола, но у него же заимствовалъ желанiе говорить только угодное, и въ результате получились известные его проекты борьбы съ расколомъ, для характеристики которыхъ достаточно привести одну меру: Мельниковъ предлагалъ у "упорствующихъ" раскольницъ отбирать детей.

Вотъ такой человекъ могъ выйти изъ школы безцельной игры Надеждинскаго ума, но производить Надеждина въ учителя самаго благороднаго изъ людей своего времени, можно ли выдумать большую логическую несообразность?

Если мы отъ личности Надеждина перейдемъ къ его учено-литературной деятельности и зададимся вопросомъ: оставилъ ли что-нибудь прочное после себя этотъ человекъ съ необыкновенными званiями, необыкновенно-острою способностью къ анализу и первостепеннымъ умомъ, то нельзя отвечать иначе какъ отрицательно. Когда этотъ вопросъ возникъ тотчасъ после смерти Надеждина, Срезневскiй (въ "Извест. Геогр. Общ." 1856 г. кн. 1), при всемъ уваженiи къ отдельнымъ его работамъ и совсемъ даже не касаясь его спорныхъ заслугъ въ области критики и журналистики, не могъ не отметить, что чего-нибудь цельнаго Надеждинъ не совершилъ.

Апологетъ Надеждина Савельевъ ("Рус. Вест." 1856 г. т. II) въ подтвержденiе своего восторженнаго отношенiя могъ привести только то, что, собранныя вместе, многочисленныя научныя статьи Надеждина на самыя разнообразныя темы составили бы 8 томовъ. На это можно ответить французскою пословицей, что 36 кроликовъ не делаютъ одной лошади и 8 томовъ самыхъ ученыхъ статей de omne rescibili не стоятъ одного тома, посвященнаго цельному изследованiю, въ особенности, когда знаешь, что эта разбросанность деятельности Надеждина не имеетъ въ себе ничего случайнаго и находится въ теснейшей связи со всемъ складомъ его характера. Зная Надеждина какъ человека, можно а priori вывести основныя черты всей его научно-литературной деятельности. У него не было определенныхъ интересовъ, онъ былъ лишенъ искренности, сплошь да рядомъ былъ прямо лукавъ {Панаевъ передаетъ такой случай, который самъ же Надеждинъ сообщилъ ему. Вернувшись изъ ссылки, попалъ Надеждинъ на обедъ съ важными генералами. "Генералы" - разсказывалъ Надеждинъ Панаеву - "все толковали о томъ, отчего теперь нетъ торжественныхъ хорошихъ стиховъ, какiе писывались въ ихъ время, и никакъ не могли добиться отчего?.. Его превосходительство, который, какъ вамъ известно, прежде неблагосклонно посматривалъ на меня, вдругъ обратился ко мне съ улыбкою: "Не объясните ли вы намъ этого, - вы, который были журналистомъ"?

- Почему же? Охотно, ваше превосходительство, отвечалъ я, - по моему мненiю, оттого, что нынче большею частью пишутъ не-дворяне. Этимъ только и можно объяснить упадокъ нашего стихотворства... Генералъ при этомъ пришелъ въ совершенный экстазъ - и вотъ почему я удостоился его превосходительныхъ объятiй и поцелуя. Онъ потомъ все покачивалъ печально головою и говорилъ: "Вы совершенно справедливы; именно такъ, другой причины нетъ, а это очень жаль". - Такъ вотъ видите, почтеннейшiй, каковъ я? Умею ведь себя вести съ генералами?..

"Дней черезъ пять" - прибавляетъ Панаевъ - я встретилъ этого генерала. Онъ зналъ меня съ детства и поэтому говорилъ мне ты.

- Ты знаешь Надеждина? - спросилъ онъ меня.

- Очень хорошо!

- Онъ, кажется, прекрасный и очень благонамеренный человекъ, - заметилъ генералъ чувствительнымъ и мягкимъ тономъ...

Слова Надеждина генералъ принялъ серьезно".}, и всегда писалъ "по обстоятельствамъ". Юноша, онъ пошелъ къ старикамъ, рацiоналистъ и скептикъ, усерднейшимъ образомъ поддерживалъ принципы оффицiальной народности. Совершенно верна следующая краткая, но меткая общая характеристика Надеждина, сделанная Панаевымъ. И такъ какъ самъ Панаевъ, по своимъ собственнымъ интеллектуальнымъ силамъ, совсемъ не былъ въ данномъ случае способенъ высказать самостоятельное сужденiе, то слова его интересны какъ выраженiе техъ руководящихъ кружковъ времени, среди которыхъ Панаевъ вращался. "Надеждинъ", говоритъ Панаевъ, "при своемъ замечательномъ уме и при своихъ блестящихъ способностяхъ, всю жизнь вертелся, какъ флюгеръ, по прихоти случайностей: безъ сожаленiя покидалъ свое ученое поприще для литературныхъ занятiй. и литературныя занятiя для служебной деятельности - и нигде не оставлялъ по себе глубокаго следа. Въ науке, въ литературе, на служебной арене - везде обнаружилъ большiя способности, но не сделался серьезнымъ ученымъ, и не имелъ влiянiя ни въ литературномъ, ни въ чиновничьемъ мiре. Надеждинъ былъ человекъ вполне просвещенный и свободомыслящiй, но не имевшiй никакихъ твердыхъ убежденiй, которыя заставляютъ человека идти непоколебимо по прямому, избранному имъ пути, преодолевая все препятствiя и не отклоняясь ни на одинъ шагъ въ сторону".

Теперь, когда мы выяснили полярную противоположность душевныхъ складовъ мнимаго учителя Белинскаго, мы можемъ пригласить читателя ознакомиться съ приложенными статьями Надеждина и самому решить вопросъ: есть ли возможность устанавливать преемственную связь между явленiями столь различнаго психологическаго происхожденiя. Скажемъ только еще несколько словъ о выборе статей.

Литературная деятельность Надеждина даже въ короткiй срокъ между 1828 г., когда онъ выступилъ въ "Вестн. Европы", и 1834 г., когда появились "Литер. Мечт.", должна быть непременно разбита на 2 перiода. Нельзя смешивать, какъ это обыкновенно делается, въ одинъ литературный образъ Надеждина-Надоумку и Надеждина телескопскаго и докторской диссертацiи. У Надеждина телескопскаго Белинскiй несомненно кое-чемъ позаимствоваться, если бы въ этомъ была надобность, если бы те благотворныя веянiя новой европейской мысли, которыя въ нихъ слышались, не проникали въ сознанiе Белинскаго гораздо ярче и определеннее благодаря общенiю съ кружкомъ Станкевича. Но Надеждинъ-Надоуыка есть по преимуществу олицетворенiе литературной пошлости и безвкусiя и у него, за исключенiемъ некоторыхъ сторонъ разрешенiя спора между романтизмомъ и классицизмомъ, Белинскiй ничему не могъ научиться. А такъ какъ и въ "Литер. Мечт.", и позднее Белинскiй, говоря о Надеждине и неизменно называя его лицемъ "примечательнымъ" въ нашей литературе, говоритъ всегда только о статьяхъ Надоумки, то вопросъ о влiянiи Надеждина на Белинскаго темъ самымъ получаетъ вполне определенное решенiе.

На первомъ месте мы даемъ "Литер. Опасенiя", съ ихъ преклоненiемъ предъ древностью, проповедью благонравiя, требованiемъ отъ искусства воспроизведенiя однихъ только светлыхъ явленiй, подчиненiя его "правиламъ" и моральнымъ целямъ. Последнее особенно интересно для сопоставленiя съ "Литер. Мечтанiями", съ ихъ главнымъ тезисомъ - поэзiя не имеетъ цели вне себя. Въ то время, какъ представитель романтизма Тленскiй протестуетъ противъ "нравственныхъ апофегмъ" въ "пiитическихъ произведенiяхъ", противъ подчиненiя ихъ "умственному интересу" и утверждаетъ, что "интересъ эсфетическiй долженъ быть безпримесенъ", Надоумко, напротивъ, проповедуетъ нечто такое, что на эстетическомъ жаргоне нашихъ дней можетъ быть названо проповедью идейнаго искусства. Для него "красота есть истина, растворенная добротою", "изящное неудобомыслимо безъ отношенiя къ существеннымъ потребностямъ духа нашего: истинному и доброму" и "эсфетическiй интересъ есть гармоническое слiянiе нравственнаго и умственнаго интереса". И пока Надоумко находится въ области общихъ положенiй, читатель нашихъ дней съ полнымъ сочувствiемъ следитъ за его аргументацiей. Но какъ только онъ переходитъ къ конкретнымъ фактамъ, грубая безвкусица Надоумки выступаетъ во всей своей наготе. Начинается травля Пушкина подъ разными прозрачными псевдонимами, упреки современной поэзiи за то, что она скитается "по нерчинскимъ острогамъ, цыганскимъ шатрамъ и разбойническимъ вертепамъ", имеетъ "антипатiю ко всему доброму, светлому, мелодическому", не следуетъ Горацiю, который целью поэзiи ставилъ "безсмертныхъ прославленье", "любезны суеты и Вакха даръ благой". Всему виною Байронъ, который "заразилъ всю настоящую поэзiю и преобразилъ ее изъ улыбающейся хариты въ окаменяющую медузу". Непостижимымъ логическимъ скачкомъ Надоумко сваливаетъ въ одну кучу байронизмъ и вещи, съ нимъ ничего общаго не имеющiя и въ творчестве главнаго предмета нападокъ Надоумки - Пушкина, явившагося отголоскомъ совсемъ иныхъ настроенiй, "главнейшими пружинами" вдругъ объявляется "пуншъ, аи, бордо, дамскiя ножки, будуарное удальство", хотя несколькими строчками раньше воспевателямъ "ожесточенiя" противопоставлялось горацiанское воспеванiе "любезной суеты и Вакха даръ благого". - Весьма резонны и убедительны те доводы, которые Тленскiй противопоставляетъ попыткамъ Надоумки ограничить сферу творчества горацiанскими пределами веселаго и возвышеннаго. "Разве можетъ быть для генiя что-нибудь низкое, недостойное и заповедное въ великой картине природы?" "Все исполненное жизни есть законная собственность генiя". И въ возраженiяхъ Тленскаго столько силы, что невольно приходитъ на умъ, что Надоумко нападаетъ притворно, что все это лукавство съ его стороны. На самомъ деле тутъ, конечно, лукавства никакого нетъ, а просто есть игра большого ума, лишеннаго внутренняго убежденiя. Надеждинъ всю свою жизнь былъ разсуждательныхъ делъ мастеромъ, который съ одинаковою легкостью и блескомъ могъ подъискивать доводы и за и противъ. - Надоумко чувствуетъ силу упрековъ Тленскаго, но темъ не менее снова поворачиваетъ на установленiе достойныхъ и недостойныхъ сюжетовъ, на то, что хотя въ природе и есть "тени и пятна", но, все-таки, задача искусства изображать природу "въ ея первообразной красоте и лучезарности". "Светлый Божiй мiръ сотворенъ не для того, чтобы мы имъ брезговали и ругались, а для того, чтобы имъ любоваться и наслаждаться". Желая прикрыть свою школярскую веру въ заветы старыхъ классиковъ авторитетами посвежее, онъ привлекаетъ за волосы Канта и Шеллинга, "котораго имя безпрестанно вертится на языке у васъ", т.-е. романтиковъ. Изъ Шеллинга берется известная формула: "генiй есть высочайшее гармоническое слiянiе въ человеке безконечнаго съ конечнымъ, свободы съ необходимостью", и изъ этого выводится, что искусство должно основываться на точныхъ правилахъ, и на этомъ строятся окончательный выводъ статьи, ея "литературныя опасенiя", что последователи "безцельнаго" искусства "затопчутъ последнiя добрыя семена" старыхъ "благомыслящихъ делателей".

Итакъ, и Надоумко и Белинскiй "отрицательно" относились къ положенiю современной литературы. Но во имя чего? Оба какъ бы стояли у того места, где потокъ русской литературы расширялся. И вотъ Белинскiй звалъ на широкiй просторъ, а Надоумко къ узкому истоку, Белинскiй любовно, Надоумко злобно, Белинскiй восторженно верилъ въ будущее, Надоумко пророчилъ гибель. Если становиться на точку зренiя формальнаго сходства, то гораздо больше есть точекъ соприкосновенiя между Надоумкой и позднейшимъ Белинскимъ. Но то, что у Белинскаго было идейностью, у Надоумки было дидактизмомъ и школярски-угодническою проповедью благонравiя.

Во второй изъ воспроизведенныхъ нами статей Надоумки - "Сонмище Нигилистовъ", съ его столь поражающимъ позднейшаго читателя (убежденнаго, что слово "нигилистъ" выдумано Тургеневымъ) заглавiемъ, Надоумко уже такъ прямо и выдаетъ себя за приверженца старины. Онъ снова выступаетъ противъ "резвыхъ бегуновъ", ухарски обгоняющихъ здравомыслiе, движущееся на "долгихъ", онъ "руководствуется старинною поговоркою нашихъ дедовъ: тише едешь, дальше будешь", онъ не смеется надъ "младенческою простотою и доверчивостью нашихъ праотцевъ". "Сонмище" является ответомъ Полевому, который, не ожидая конца статьи, огрызнулся уже после напечатанiя первой половины "Литер. Опасенiй". Полемику Надоумко ведетъ до-нельзя грубо и плоско, все сводится къ истрепаннейшему оружiю враговъ издателя "Моск. Телеграфа" - къ намекамъ на его купеческое происхожденiе (Конторкинъ), на его наследственный винный заводъ (Виноводскiй, гарный, полугарный), на то, что онъ вертится во все стороны, чтобы угодить публике (Флюгеровскiй), что отъ туманныхъ философскихъ статей "Моск. Тел." угореть можно (Чадскiй), и наконецъ, разыгрываются варiацiи на любимейшiй и вполне неправильный аргументъ противъ самоучки-Полевого - ему бросаются упреки въ невежестве (Lasciate ogni scienza, "философiи ничтожества" крайне мелочны, но статья очень нашумела, после "Литер. Опасенiй" она наиболее известная изъ статей Надоумки и потому мы ее и воспроизвели. Опять предоставляемъ читателю проникнуть въ тонъ, который всегда "делаетъ музыку" и решить, можно ли устанавливать какую-либо духовную связь между плоскимъ самодовольствомъ Надоумки и лихорадочнымъ лиризмомъ "Литер. Мечтанiй". Надоумко какъ будто тоже веритъ въ лучшее будущее, но въ какихъ очертанiяхъ оно ему представляется:

"Будетъ время, когда животворный светъ кроткой и смиренной мудрости озаритъ мрачный хаосъ буйнаго и всепрезирающаго невежества; когда чувства, притупленныя чрезъ сладострастное пресыщенiе преступными наслажденiями, обновятся девственною, непорочною чистотою и соделаются достойными органами внятiя горнихъ таинственныхъ впечатленiй" и т. д., и т. д.

И вотъ у этого представителя смиреномудрiя могъ чемъ-нибудь хорошимъ (дурнымъ-то: кваснымъ и угодническимъ патрiотизмомъ онъ, отчасти, отъ него заразился) позаимствоваться неистовый Виссарiонъ! Да это просто психологическая несообразность.

"Графе Нулине" даетъ понятiе о техъ нелепыхъ выходкахъ, которыми лишенный вкуса Надеждинъ преследовалъ Пушкина. Число статей Надоумки противъ Пушкина очень значительно, но оне перепечатаны въ доступномъ всемъ сборнике В. Зелинскаго ("Рус. критическая литература о произведенiяхъ А. C. Пушкина") и потому нетъ надобности обременять ими наше изданiе. Дадимъ только маленькiй букетикъ изъ наиболее яркихъ цветовъ семинарскаго красноречiя и эстетическаго пониманiя Надоумки:

"И не Пушкины надрывались тогда, когда брали дело не по силамъ". Полтава не удачна по сюжету, потому что "самому великому Ломоносову не по силамъ было епическое величiе века Петрова". А Пушкинъ конечно ниже Ломоносова. "Певецъ Руслана и Людмилы ", взявшись за Полтаву. "Поэзiя Пушкина есть просто пародiя". "Пушкина можно назвать по всемъ правамъ генiемъ - на каррикатуры". "Полтава - есть настоящая Полтава для Пушкина. Ему назначено было здесь испытать судьбу Карла XII". "Увлекаясь своей слишкомъ таланною звездою, Пушкинъ началъ байронить... безталанно". И наконецъ въ "Вест. Евр." 1830 г. No 7, стр. 200 черно на бело Надоумко советовалъ Пушкину "разбайрониться добровольно и добросовестно. и докончить Онегина"!

Коленопреклопонiе предъ Пушкинымъ составляетъ такую центральную черту "Литер. Мечт." и всей вообще деятельности Белинскаго, истолкованiе Пушкина настолько неразрывно связано съ именемъ Белинскаго, что уже однихъ Надеждинскихъ глумленiй совершенно достаточно, чтобы между обоими критиками создалась бездна, чрезъ которую нельзя перекинуть никакого соединительнаго моста.

Переходною ступенью между Надеждинымъ-Надоумкой и телескопскимъ Надеждинымъ является его латинская докторская диссертацiя. Белинскому она, конечно, была известна только по темъ большимъ отрывкамъ, которые были напечатаны въ "Атенее" и "Вест. Евр.". То, что появилось въ "Вест. Евр.", характернее и потому мы это и беремъ.

Лучшую характеристику диссертацiи съ той точки зренiя, которая въ данномъ случае одна только насъ и интересуетъ - съ точки зренiя влiянiя, которое она могла оказать на Белинскаго, далъ самъ Белинскiй въ 1841 г., разбирая сборникъ "Сто русскихъ литераторовъ". Эта характеристика имеетъ решающее значенiе по занимающему насъ вопросу. Нужно припомнить, какою необыкновенною благодарностью ко всемъ своимъ духовнымъ учителямъ отличался Белинскiй, какъ онъ часто незаслуженно принижалъ себя и не по заслугамъ преувеличивалъ значенiе лицъ, помогавшихъ ему въ ходе его умственнаго развитiя, чтобы вонять, что съ такою иронiею къ действительному учителю онъ бы никогда не отнесся.

"Г. Надеждинъ", писалъ Белинскiй, "началъ свое литературное поприще въ "Вестнике Европы", и началъ борьбою противъ романтизма. Въ первыхъ статьяхъ своихъ онъ явился псевдонимомъ Надоумкою; но когда были напечатаны отрывки изъ его диссертацiи, писанной для полученiя степени доктора, все узнали, что Надоумко и г. Надеждинъ - одно лицо. Статьи Надоумка отличались особенною журнальною формою, оригинальностiю, но еще чаще странностiю языка, бойкостiю и резкостiю сужденiй. Какъ въ нихъ, такъ и въ диссертацiи, можно было заметить, что противникъ романтизма понималъ романтизмъ лучше его защитниковъ, и былъ не совсемъ искреннимъ поборникомъ классицизма такъ же, какъ и не совсемъ искреннимъ врагомъ романтизма. Г. Надеждинъ первый сказалъ и развилъ истину, что поэзiя нашего времени не должна быть ни классическою (ибо мы не Греки и не Римляне), ни романтическою (ибо мы не паладины среднихъ вековъ); но что въ поэзiи нашего времени должны примириться обе эти стороны и произвести новую поэзiю. Мысль справедливая и глубокая; - г. Надеждину даже хорошо и развилъ ее. Но темъ не менее, она немногихъ убедила и не вошла въ общее сознанiе. Много причинъ было этому, а главныя изъ нихъ: какая-то неискренность и непрямота въ доказательствахъ, свойственная докторанту, а не доктору, и явное противоречiе между воззренiями г. Надеждина и ихъ приложенiемъ. Г. Надеждинъ, понимая, что классическое искусство было только у Грековъ и Римлянъ, называя французскую поэзiю псевдоклассическою, неестественною и надутою, въ то же время съ благоговенiемъ произносилъ имена Корнеля, Расина и Мольера и смело цитовалъ риторическiе стихи Ломоносова, Петрова, Державина и Мерзлякова, уверяя, что въ нихъ-то и заключается всяческая поэзiя. Далее, очень хорошо понимая, что Шекспиръ, Байронъ, Гете, Шиллеръ, Пушкинъ совсемъ не романтики, но представители новейшей поэзiи, онъ съ ожесточенiемъ глумился надъ ними, какъ надъ неистовыми романтиками, и смешивалъ ихъ съ героями юной французской литературы. Это противоречiе едва ли не было умышленно, но уваженiе неверныхъ отношенiй докторанта, желающаго быть докторомъ, и потому, по мере возможности, не желающаго противоречить закоренелымъ предубежденiямъ докторовъ. По этой уважительной причине, г. Надеждинъ вооружился противъ Пушкина всеми аргументами своей учености, всемъ остроумiемъ своихъ "надоумочныхъ" или - какъ говорили тогда его противники - "недоумочныхъ" статей. Время и место не позволяютъ вамъ распространиться о его подвигахъ въ ратованiи противъ Пушкина, ибо это длинная и притомъ забавная и занимательная исторiя, которую мы предоставляемъ себе разсказать въ другое время, какъ скоро представится удобный случай. Теперь же скажемъ только, что, сделавшись докторомъ и получивъ кафедру, г. Надеждинъ сделался журналистомъ - и совершенно изменилъ свои литературные взгляды и даже орфографiю: вместо "эсфетическiй" и "энфузiазмъ" сталъ писать "эстетическiй" и "энтузiазмъ"; разбирая "Бориса Годунова", заговорилъ о Пушкине уже другимъ тономъ, хотя и осторожно, чтобъ не слишкомъ резко противоречить своимъ "надоумочнымъ" и "эсфетическимъ" статьямъ".

Изъ произведенiй Надеждина телескопскаго перiода мы беремъ только небольшой "Отчетъ", въ которомъ есть кое-какiя точки соприкосновенiя съ "Литер. Мечт." и часть обширнаго разбора русскаго перевода Эстетики Бахмана. Разборъ этотъ представляетъ интересъ для дальнейшихъ выясненiй связи между эстетическими взглядами Надеждина и Белинскаго. Выдержки изъ другихъ статей Надеждина, интересныя для объясненiя мiросозерцанiя молодого критика, даны въ дальнейшихъ примечанiяхъ.

2) Изъ дальнейшаго упоминанiя о "Полтаве" и "Годунове" ясно, что "прежде" и "тогда", которыя Б. затемъ противопоставляетъ "ныне" и "теперь", относятся ко второй половине двадцатыхъ и самому началу 30-хъ годовъ, т.-е. къ той эпохе, когда воодушевленiе, внесенное Пушкинымъ и его друзьями, очень подняло литературное самосознанiе и когда выразителемъ этого подъема явился победный тонъ "Московск. Телеграфа" Полевого.

3) Полевой былъ главный изъ этихъ "Аристарховъ".

4) Константинъ Акимовичъ (ум. 25 марта 1881 г.) - более чемъ посредственный поэтъ, котораго, однако. лишенный вкуса Брамбеусъ-Сенковскiй ставилъ рядомъ съ Пушкинымъ. Станкевичъ относился къ нему скептически. (Переписка, 113).

5) Объ авторе "Конька-Горбунка" - Петре Павловиче Ершове (1815--1869 гг.) были очень хорошаго мненiя даже Жуковскiй и Пушкинъ. Станкевичъ относился къ нему скептически и по поводу его препирался съ своимъ другомъ Неверовымъ, который, какъ и большинство читающей публики, увлекался Ершовымъ. (Ср. Станкевичъ, Переписка, стр. 104--106).

Калашниковъ (ум. 1855), авторъ этнографическихъ романовъ изъ сибирскаго быта. Многимъ не на шутку казался русскимъ Куперомъ.

7) Алексей Зиловъ, "Телескопа".

8) Объ отношенiи Белинскаго къ Брамбеусу см. примеч. J6 203.

9) Мысль, что "у насъ нетъ литературы", ни въ какомъ случае не была новостью, хотя юный авторъ и считалъ ее "дерзкою выходкою" и собственною "фантазiею". Поскольку въ ней высказана мысль о бедности нашей литературы - она являлась прямо общимъ местомъ. Но и въ связи съ дальнейшимъ развитiемъ главной мысли статьи - объ отсутствiи у васъ литературы, какъ явленiя, органически вытекающаго изъ народной и общественной жизни, мысль молодого критика нимало не могла претендовать на оригинальность. За десять летъ до него Марлинскiй въ своемъ обозренiи литературы за 1824 г. говорилъ, между прочимъ, что "у насъ есть критика и нетъ литературы" (Соч. изд. 1838 г. т. II, стр. 184) и съ тоскою спрашивалъ: "когда же мы попадемъ въ свою колею, когда будемъ писать прямо по-русски" (Ib. 191). Несколькими годами позже Марлинскаго, Вевевитиновъ безъ всякихъ оговорокъ констатировалъ, что "положенiе наше въ литературномъ мiре - положенiе совершенно отрицательное" и что "мнимое зданiе (нашей) литературы безъ всякаго основанiя, безъ всякаго напряженiя, внутренней силы" (изд. 1855, стр. 139--40). Почти буквально теми же словами основную мысль "Литер. Мечт." высказывалъ Иванъ Киреевскiй въ 1830 г. въ "Обозренiи русской словесности за 1829 г. (въ "Деннице" Максимовича): "Будемъ безпристрастны и ". Надеждинъ въ "Отчете" о русск. литер. за 1831 г. (см. приложенiя къ настоящему тому) почти что приравнивалъ нашу литературу къ пустырю, изъ котораго, какъ и Белинскiй, въ конце статьи выделяетъ только несколько именъ. Полевой въ 1832 г. поместилъ "Разговоръ после беседъ съ литераторами", где два друга Леонидъ и Филофей, между прочимъ, обмениваются такими мыслями:

Леонидъ. Можно ли съ такимъ убiйственнымъ хладнокровiемъ говорить о томъ поприще, на которомъ явилися Державины, Ломоносовы, Фонвизины, Крыловы, Грибоедовы?

Ф. Продолжай; не забудь еще кого-нибудь изъ этихъ залетныхъ лебедей, по которымъ ты думаешь, что лето литературы нашей настало... Эти случайности, эти преждевременныя искры вулкана, изредка вылетавшiя изъ могучей души русскаго народа и предвещающiя вамъ, что будетъ некогда литература русская, почитаемъ мы уже страшнымъ изверженiемъ... Какая тутъ литература? Все эти люди были-ль следствiя общаго образованiя и стремленiя? Нетъ, это мимолетныя явленiя людей, - генiальныхъ, если угодно, но они не образуютъ собою литературы, а потому...

Л.

Ф. Этого я не хочу сказать. Въ самомъ младенчестве народовъ, даже когда они не знаютъ грамоте, начала литературъ у нихъ уже существуютъ.

Л. Следственно, и у насъ есть литература.

Ф. Нетъ, есть начало литературы, опыты, а не полныя явленiя.

Л.

Ф. И обществомъ нашимъ, и самими литераторами, и такъ называемою русской литературою... Тогда только назову я литературу голосомъ общества, когда литература будетъ необходимою потребностью общества".

Въ вышедшей въ 1848 г., но написанной въ 1830 г. книге Вяземскаго о Фонъ-Визине все вступленiе посвящено развитiю мысли, вполне аналогичной главной мысли статьи Белинскаго, что русская литература "не есть жизнь народа нашего" и что вообще "русское общество еще вполне не выразилось литературою". Наконецъ эпиграфъ изъ барона Брамбеуса, иронически поставленный въ начале статьи, разве не выражаетъ целикомъ основную мысль "Лит. Мечтанiй?"

Ослабляется ли, однако, этими параллелями значенiе статьи? Нимало. Какъ и на всемъ протяженiи его литературной деятельности, сила Белинскаго тутъ въ силе проникновенiя данною мыслью и въ томъ, что пессимистическiя факты не угнетаютъ полета его духа, что мрачные выводы нимало его не огорчаютъ. Есть разрушители, у которыхъ сила разрушенiя превращается въ силу зиждущую, которымъ надо разрушать, чтобы на очистившемся месте строить. Белинскiй изъ ихъ числа и его "отрицанiе" русской литературы не имело бы никакого значенiя, если бы въ дальнейшемъ ходе статьи онъ не восклицалъ: "у васъ нетъ литературы - повторяю это съ восторгомъ, съ наслажденiемъ, ". Въ этомъ безграничномъ восторге и вере въ будущее и лежитъ главное отличiе Белинскаго отъ отрицанiя и брюзжанiя его мнимаго учителя Надеждина: Надеждинъ смотрелъ назадъ, Белинскiй - впередъ.

10) Иронiя Белинскаго тутъ очень запоздала. Если Сумароковъ себя приравнивалъ къ "Господину Вольтеру" и писалъ что онъ "явилъ Россамъ Расиновъ театръ", а публика ему въ этомъ верила, то съ техъ поръ прошло больше 60 летъ и уже въ 1810-хъ годахъ Мерзляковъ занимался разрешенiемъ вопроса "отъ чего упали трагедiи Сумарокова?"

11) Матвей Васильевичъ Крюковскiй (1781--1811), рано умершiй драматургъ, на котораго некоторые возлагали, однако, известныя литературныя надежды. Трагедiя его "Пожарскiй" пользовалась большимъ успехомъ. Онъ подражалъ Озерову.

"Фантастич. Путешествiяхъ барона Брамбеуса" вышучены iероглифическiя открытiя Шамполiона и палеонтологическiя гипотезы Кювье. На эти вышучиванiя за несколько месяцевъ до "Лит. Мечт." жестоко нападалъ въ "Телескопе" Надеждинъ.

13) Одинъ изъ псевдонимовъ Сенковскаго въ "Библ. для Чт.".

14) Федоръ Александровичъ Эминъ, авантюристъ-писатель и журналистъ 18 в. (ум. 1770), авторъ крайне-ненаучной "Россiйской Исторiи", которая, по отзыву Шлецера, "стыдъ делаетъ веку и русской литературе".

Свечинъ, бездарный стихотворецъ 20-хъ годовъ.

16) См. примеч. No 177.

17) Выходки противъ издававшаго "Библ. для Чт." книгопродавца Смирдина и Сенковскаго, про статью котораго о Скандинавскихъ Сагахъ (въ I т. "Библ. для Чт ", 1834 г., No 1) Булгаринъ писалъ: "Этотъ ученый написалъ статью всемiрную, въ которой все ново, оригинально, умно" и т. д. Въ No 13 "Молвы" за 1834 г. (отъ 30 марта) жестоко нападали на широковещательную статью Сенковскаго и между прочимъ сказано: "здесь-то показана ученость, которая можетъ сравниться только съ ученостью Третьяковскаго, Татищева, Хилкова, Эмина". (Стр. 203).

"Поляр. Звезда", "Север. Цветы", "Денница" и др.). Но ближайшимъ образомъ здесь имеется въ виду статья Марлинскаго о романе Полевого "Клятва при гробе Господнемъ" въ "Моск. Тел." 1833 г.

19) Изъ этого и изъ другихъ местъ (ср. примеч. 36, 63, 136) видно, что статья разрасталась постепенно и печаталась следовательно но мере писанiя.

20) Все нижеследующее пародированiе шагъ за шагомъ передразниваетъ указанную въ прим. 18 статью Марлинскаго, где имеется большое, фразистое и щеголяющее дешевою ученостью обозренiе хода всемiрной литературы.

21) Однимъ изъ замечательнейшихъ проявленiй необыкновенной правдивости Белинскаго было то, что онъ постоянно говорилъ въ своихъ статьяхъ: этого я не знаю, объ этомъ не берусь судить и т. п. Въ однихъ только "Литературныхъ Мечтанiяхъ" онъ 5 разъ говоритъ о своей некомпетентности. Ср. примеч. 40, 86, 184, 211.

22) Съ перваго взгляда мненiе о влiянiи Надеждина на Белинскаго какъ будто особенно можетъ опереться на это место и еще на воспоминанiе о Надоумке на стр. 377 и 378. Но въ действительности, именно эти-то какъ бы прямыя ссылки чрезвычайно съуживаютъ пределы влiянiя Надеждина, потому все говорятъ о самой пошлой части деятельности Надеждина - объ эпохе его статей въ "Вест. Евр.". Если еще можно говорить о сколько-нибудь благотворномъ влiянiи Надеждина, то только применительно къ статьяхъ, появившимся въ "Телескопе", въ которыхъ, однако, индивидуальность Надеждина выражена наименее ярко.

"Всемъ сестрамъ по серьгамъ", направленной противъ Полевого, говоритъ вотъ что ("Вест. Евр." 1829, No 22, стр. 123): "Чтобъ подумали мы о чудаке, который, собираясь переплыть чрезъ Патрiаршiй прудъ на корыте, разложилъ бы предъ собою ландкарту и компасъ и отъ всего сердца принялся бы определять географическую широту и долготу его по парижскому меридiану".

23) Шеллингiанское воззренiе (воспринятое и Гегелемъ), ставшее чрезъ несколько летъ философскимъ основанiемъ славянофильства. Въ статьяхъ Надеждина, много говорившаго объ идее народности, нетъ этого произвольнаго и односторонняго воззренiя, извращающаго вполне верную и соответствующую действительности мысль о нацiональныхъ особенностяхъ. Надеждинъ обосновывалъ свою проповедь народности на другихъ принципахъ (см. примеч. No 177). Воззренiе, высказанное здесь Белинскимъ, составляло въ то время общее место, и потому Белинскiй даетъ его какъ аксiому. Вотъ, напр., фраза изъ заурядной книжки Зеленецкаго "Опытъ изследованiя некоторыхъ теоретическихъ вопросовъ", вышедшей почти одновременно съ "Лит. Меч." (М. 1835): "Каждый народъ выражаетъ собою преимущественно одну данную сторону человечества, одно изъ главныхъ его направленiй, а народы, все вместе взятые, выражаютъ собою всю его жизнь" (цитируемъ по "Главнымъ теченiямъ русской исторической мысли" П. Н. Милюкова. "Рус. Мысль". 1895 г. No 5, стр. 147).

24) Одинъ изъ важнейшихъ принциповъ статьи - необходимость иметь мiросозерцанiе. При желанiи можно тутъ усмотреть связь съ безпрерывными указанiями Надеждина, что онъ судитъ литературныя явленiя не произвольно, а съ точки зренiя определенныхъ теоретическихъ воззренiй. Но то, что у Надеждина было школярскимъ и педантскимъ следованiемъ за освященными традицiею "правилами" - у Белинскаго и членовъ его кружка было страстнымъ исканiемъ истины.

25) Основные тезисы шеллингiанства, прошедшiе чрезъ восторженное сердце Белинскаго и принявшiе окраску скорее религiознаго воззренiя, чемъ сухой философской схемы. Столь же восторженно воспринялъ шеллингiанство и весь кружокъ Станкевича. Уже первый историкъ кружка, - Анненковъ чрезвычайно точно передалъ внутреннюю, душевную философы шеллинговскiй пантеизмъ, который и самъ по себе больше заключалъ въ себе элементовъ поэтическихъ, чемъ чисто-философскихъ. "Какимъ-то торжествомъ, светлымъ радостнымъ чувствомъ исполнилась жизнь", говоритъ Анненковъ, "когда указана была возможность объяснить явленiя природы теми же самыми законами, какимъ подчиняется духъ человеческiй въ своемъ развитiи, закрыть, повидимому, навсегда пропасть, разделяющую два мiра, и сделать изъ нихъ единый сосудъ для вмещенiя вечной идеи и вечнаго разума. Съ какою юношескою и благородной гордостiю понималась тогда часть, предоставленная человеку въ этой всемiрной жизни! По свойству и праву мышленiя, онъ переносилъ видимую природу въ самого себя, разбиралъ ее въ недрахъ собственнаго сознанiя, словомъ, становился ея центромъ, судьею и объяснителемъ. Природа была поглощена имъ и въ немъ же воскресала для новаго, разумнаго и одухотвореннаго существованiя... Чемъ светлее отражался въ немъ самомъ вечный духъ, всеобщая идея, темъ полнее понималъ онъ ея присутствiе во всехъ другихъ сферахъ жизни. На конце всего воззренiя стояли нравственныя обязанности, и одна изъ необходимыхъ обязанностей - высвобождать въ себе самомъ божественную часть мiровой идеи отъ всего случайнаго, нечистаго и ложнаго для того, чтобы иметь право на блаженство действительнаго, разумнаго существованiя".

Белинскiй усвоилъ себе шеллингiавскiя воззренiя главнымъ образомъ изъ частныхъ беседъ въ кружке Станкевича. Литературно онъ его воспринялъ изъ статей нашихъ шеллингистовъ - Веневитинова, Одоевскаго, Павлова, Киреевскаго и ми. др. Въ ряду этихъ литературныхъ влiянiй Надеждинъ не могъ играть какой бы то ни было роли, потому что поэтическое мiросозерцанiе Шеллинга мало коснулось безразличнаго и разсудочнаго по преимуществу Надеждина. Онъ упоминалъ о немъ ивой разъ съ почтенiемъ, но главнымъ авторитетомъ для него всегда былъ великiй аналитикъ и врагъ всего неопределеннаго - Кантъ.

26) Одно изъ многочисленныхъ проявленiй религiозности перваго перiода деятельности Белинскаго. Тутъ особенно ярко сказалось его душевное сродство съ Станкевичемъ и его поэтически-благоговейнымъ отношенiемъ къ религiознымъ вопросамъ. Для ознакомленiя съ этимъ настроенiемъ друга и вдохновителя Белинскаго, наложившаго такую яркую печать на лучшiя места "Литературныхъ мечтанiй", приведемъ несколько отрывковъ изъ переписки Станкевича съ Неверовымъ:

"Мудрая Благость все видитъ, все знаетъ; она извлечетъ изъ ничтожества, когда наступитъ время. Она дастъ силы прiять и чувствовать блаженство, дастъ силы вести горе жизни! Меня утешаетъ, мой другъ, вера въ кроткую десницу, распростертую надъ главою созданiя. Слепая Αναγκη не тяготеетъ надъ бытiемъ вселенной, во мiры падаютъ, шумятъ океаны, борются воли людей; а паденiе мiровъ, стремленiе волнъ и борьба волей суть можетъ быть вздохи Единаго, Безпредельнаго, Всеблагаго! - Благодарю Провиденiе за все блага земныя, которыми оно меня щедро наделило, за независимость жизни, за родимый кровъ, за родителей, за способность чувствовать прекрасное, развитое въ созданiи, и за тебя, мой другъ!" (Отъ 13 сент. 1833).

"Пишу къ тебе передъ исповедью. Съ тобой хотелъ бы побеседовать въ эти минуты, очистить душу, отягощенную земными заботами даже и въ эти дни. Тяжко подумать: завтра долженъ я приступить къ таинству, котораго не въ состоянiи обнять теперь; долженъ уровняться съ презренными тварями, которыя отбываютъ говенье по долгу службы! Другъ мой, съ тобою былъ бы я достойнее Божественной пищи! Пусть передъ исповедью обрядною душа моя облегчится другой исповедью: въ грудь твою полагаю я тягость души моей!

Сейчасъ читалъ я Евангелiе Іоанна. Сынъ человеческiй является мне въ какомъ-то недоступномъ величiя; давно не испытывалъ я техъ блаженныхъ минутъ, когда чувствуешь Его присутствiе въ душе! Только въ такую минуту прилично торжественнымъ обрядомъ запечатлеть соединенiе съ Нимъ!" (Отъ 18 апр. 1834).

"Безъ религiи нетъ человека! Какой светъ восходитъ для души, примиряющейся съ Божествомъ посредствомъ благихъ уставовъ религiи! Вся природа обновляется, тяжелые нравственные вопросы, не разрешаные для ума, решаются безъ малейшей борьбы; жизнь снова одевается въ радужныя ткани, становится прекрасною и высокою!" (Отъ 18 апр. 1834).

"Да будетъ сею опорою Предвечная Любовь, Христосъ, съ которымъ готовлюсь я завтра запечатлеть союзъ. Да будетъ Онъ съ мною! Да благословитъ мой подвигъ! Таинство для меня будетъ иметь значенiе. Молю Бога, да съ чистою душою предстану я во храме Его и да не въ судъ и во осужденiе прiобщусь Его тела и крови: огнь бо есть, попаляяй недостойная!" (Тамъ же).

* * *

Въ связи съ темъ, что въ настоящемъ и предыдущемъ примечанiи сказано о религiозныхъ и философскихъ взглядахъ кружка Станкевича, скажемъ несколько словъ объ общемъ характере всего кружка, о которомъ такъ часто намъ приходится и придется говорить, а также о самомъ Станкевиче.

Исторiя умственнаго движенiя 30-хъ и 40-хъ годовъ теснейшимъ образомъ перечислена съ исторiей московскаго университета за это время. Въ начале 30-хъ годовъ въ немъ учились почти все главныя силы новой русской литературы. Лермонтовъ, Гончаровъ, Герценъ, Огаревъ, Станкевичъ и его знаменитый кружокъ, Константинъ Аксаковъ и наконецъ Белинскiй - все это студенты московскаго университета конца 20-хъ и начала 30 хъ годовъ.

Въ знаменательное время попали они. Въ начале тридцатыхъ годовъ московскiй университетъ находился на рубеже совершенно новой эпохи, на рубеже резкой перемены въ профессуре и студенчестве. Целый рядъ молодыхъ профессоровъ: шеллингистъ Павловъ, даровитый Надеждинъ, Шевыревъ - тогда еще молодой энтузiастъ, только-что вернувшiйся изъ-за границы и еще не превратившiйся въ того сухого педанта, съ которымъ ожесточенно ратоборствовалъ впоследствiи кружокъ Белинскаго; Погодинъ, тоже еще молодой и свежiй - все эти молодыя силы внесли новый духъ въ университетское преподаванiе, который и не замедлилъ произвести въ немъ радикальныя перемены. Вместо прежняго монотоннаго считыванiя съ старыхъ тетрадокъ, въ незапамятныя времена заготовленныхъ и изъ года въ годъ, безъ малейшихъ переменъ, повторяемыхъ, съ профессорской кафедры послышалось живое слово, стремившееся отразить въ себе веянiе времени, удовлетворить нарождающимся потребностямъ жизни. Параллельно этимъ переменамъ въ профессорской среде происходитъ большая перемена и въ московскомъ студенчестве. Студентъ изъ бурша превращается въ молодого человека, поглощеннаго высшими стремленiями. Прежнiе патрiархальные нравы, когда московскiе студенты, главнымъ образомъ, занимались пьянствомъ, буйствомъ, задиранiемъ прохожихъ, мало-по-малу начинаютъ отходить въ область преданiй. Правда, и въ годы вступленiя Белинскаго въ университетъ, студенты забавлялась еще подчасъ разными чисто-школьническими шалостями и проделками. Но въ общемъ, все-таки, эти времена буйства, школьничества и незнанiя куда деть запасъ юношескихъ силъ, решительно проходятъ и заменяются стремленiемъ къ "солнцу истины", какъ выражается Константинъ Аксаковъ въ своихъ университетскихъ воспоминанiяхъ. Начинается образованiе среди московскихъ студентовъ тесно сплоченныхъ кружковъ молодыхъ юношей, восторженныхъ и чистыхъ, сходящихся затемъ, чтобы выяснить себе вопросы нравственные, философскiе, политическiе.

Студенчество новаго типа сгруппировалось по преимуществу въ двухъ кружкахъ - Станкевича и Герцена. И какъ это ни странно, но почти все, чемъ славно поколенiе сороковыхъ годовъ, или прямо вышло изъ этихъ двухъ кружковъ, или тесно къ нему примыкало. Безусловно правъ Герценъ, когда, вспоминая о студенческихъ кружкахъ своего времени, говоритъ о лицахъ, входившихъ въ составъ ихъ: "Можно сказать, что въ то время Россiя будущаго существовала между несколькими мальчиками, только что вышедшими изъ детства. Въ нихъ было наследiе общечеловеческой науки. Это были зародыши исторiи, незаметные, какъ зародыши вообще. Слабые, ничтожные, ничемъ не поддерживаемые, они легко могли бы погибнуть безъ следа, но они остаются, а если и умираютъ на полдороге, то не все умираетъ съ ними".

Кружокъ Станкевича интересовался по преимуществу вопросами отвлеченными философiей, эстетикой, литературой - и былъ равнодушенъ къ вопросамъ политическимъ и соцiальнымъ. Напротивъ того, кружокъ Герцена, тоже очень интересовавшiйся философiей, не особенно интересовался литературой, а все свое вниманiе сосредоточивалъ на вопросахъ соцiальнаго устройства. Бурная жизнь польской монархiи и ученiе Сенъ-Симона составляли преобладающiй интересъ Герцена и ого друга Огарева. Кружку Герцена весьма скоро пришлось столкнуться съ темъ, что на жаргоне того времени называлось "действительностью", и эта "действительность" поступила съ ними безъ всякой нежности, разместивъ ихъ по разнымъ уголкамъ Россiи. Поэтому на литературномъ поприще они появляются позже, чемъ члены кружка Станкевича.

Въ составъ первоначально чисто-студенческаго кружка Станкевича, продолжавшаго жить въ теснейшемъ духовномъ общенiи и восторженнейшей дружбе и после того, какъ члены его въ 1834--35 гг. оставили университетъ, входили люди неодинаковой умственной и нравственной величины: рано умершiй талантливый историкъ и археологъ Сергей Строевъ, довольно посредственный поэтъ, впоследствiи профессоръ кiев. универ. - Красовъ, гораздо выше последняго стоящiй поэтъ-философъ Ключниковъ, известный подъ своимъ псевдонимомъ --Ф-- и наконецъ Неверовъ, получившiй впоследствiи известность въ качестве попечителя Кавказскаго учебнаго округа. Цветъ сообщали кружку прежде всего самъ Станкевичъ, затемъ Константинъ Аксаковъ и Белинскiй. Черезъ годъ-два после того какъ кружокъ покончилъ университетскiя дела свои, къ нему теснейшимъ образомъ примыкаютъ четыре крупнейшихъ деятеля эпохи: Бакунинъ, Катковъ, Василiй Боткинъ и Грановскiй.

Перечисленныя лица были люди различныхъ темпераментовъ и душевныхъ организацiй. Но всехъ ихъ сплачивало въ одно обаянiе необыкновенно-светлой, истинно-идеальной личности Станкевича. Николай Владимiровичъ Станкевичъ важнейшихъ перiодовъ русской литературы. Какъ писатель, Станкевичъ авторъ очень плохой quasi-исторической драмы, слабой повести, двухъ-трехъ десятковъ стихотворенiй вполне второстепеннаго значенiя и несколькихъ отрывковъ философскаго характера, правда, довольно интересныхъ, но найденныхъ только после смерти въ бумагахъ его и напечатанныхъ целыхъ 20 летъ спустя. Весь этотъ незначительный литературный багажъ вместе съ переводами завялъ небольшой томикъ (М. 1857, 2-ое изд. М. 1890) и не въ немъ, конечно, источникъ огромнаго влiянiя Станкевича. Оно зиждется, помимо красоты его нравственнаго существа, на томъ, что Станкевичъ, не обладая литературнымъ и научнымъ талантомъ, былъ темъ не менее очень талантливою личностью просто какъ человекъ. Одаренный тонкимъ эстетическимъ чутьемъ, глубокою любовью къ искусству, большимъ и яснымъ умомъ, способнымъ разбираться въ самыхъ отвлеченныхъ вопросахъ и глубоко вникать въ сущность всякаго вопроса, Станкевичъ давалъ окружающимъ могущественные духовные импульсы и будилъ лучшiя силы ума и чувства. Его живая, умная и часто остроумная беседа была необыкновенно плодотворна для всякаго, кто вступалъ съ нимъ въ близкое общенiе. Онъ всякому спору умелъ сообщать высокое направленiе, все мелкое и недостойное какъ-то само собою отпадало въ его присутствiи. Станкевичъ представлялъ собою удивительно гармоническое сочетанiе нравственныхъ и умственныхъ достоинствъ. Въ идеализме Станкевича не было ничего напускного или приподнятаго, идеализмъ органически проникалъ все его существо, онъ могъ легко и свободно дышать только на горныхъ высотахъ духа.

Въ 1837 году начинающаяся чахотка и жажда приложиться къ самому источнику философскаго знанiя погнали Станкевича за границу. Онъ подолгу живалъ въ Берлине, где вступилъ въ тесное общенiе съ душевно полюбившимъ его профессоромъ философiи гегельянцемъ Вердеромъ. Въ это время въ сферу его обаянiя попали питомцы петербург. универ. - Грановскiй и Тургеневъ. Въ 1840 году двадцатисемилетнiй Станкевичъ умеръ въ итальянскомъ городке Нови. Равняя смерть его произвела потрясающее впечатленiе на друзей его, но вместе съ темъ она какъ-то необыкновенно-гармонично и художественно завершила красоту его образа.

Et rose, elle a vecu ее qu'une rose vit

L'espace d'un matin

сказалъ французскiй поэтъ про умершую въ цвете летъ девушку и находитъ въ этой гармонiи примиренiе съ ужаснымъ фактомъ. Душевная красота Станкевича была тоже своего рода благоуханнымъ цветкомъ, который мигъ бы и выдохнуться при более прозаическихъ условiяхъ, какъ выдохся, напр., идеализмъ его друга и кумира Неверова. Теперь же, благодаря трагизму судьбы Станкевича и цельности оставленнаго имъ впечатленiя, имя его стало талисманомъ для всего поколенiя 40-хъ годовъ и создало желанiе приблизиться къ нему по нравственной красоте.

"О высокомъ" ("Вест. Евр." 1829, No 3): "Обнимая чувствомъ необъятное для понятiй вашихъ величiе высокихъ предметовъ и разгадывая въ восторгахъ одушевленiя тайную связь ихъ съ безпредельнымъ началомъ всего великаго, душа наша сознаетъ собственное свое равенство съ ними и любуется испытываемымъ могуществомъ силъ своихъ, для которыхъ никакое величiе не недоступно. Это возбуждаетъ въ ней святую гордость (курсивъ Надеждина) человеческимъ бытiемъ своимъ" (стр. 197).

Но въ устахъ Надеждина она отдавала семинарскою реторикой, а пафосъ Белинскаго заражалъ и фраза его стала крылатой.

28) Вся эта пламенная проповедь нравственнаго подвига составляетъ центръ тяжести статьи и то, что придаетъ ей неумирающее до сихъ поръ значенiе. Говорятъ о двухъ Белинскихъ, о томъ, что въ первомъ перiоде Белинскiй интересовался только "чистымъ искусствомъ". Такъ говорить значитъ не углубляться въ самую сущность того, что делаетъ Белинскаго Белинскимъ. По существу двухъ Белинскихъ никогда не было. Мы не знаемъ во всей предыдущей русской литературе более восторженной проповеди добра, чемъ въ "Литер. Мечтанiяхъ" и это устанавливаетъ полное нравственное единство съ последующей деятельностью великаго идеалиста. Оказывается, что и въ ту пору, когда онъ выше всего ставилъ объективное, "холодное" творчество, и тогда, когда онъ, напротивъ того, всеми силами своей души невавиделъ олимпiйство, Белинскiй основою жизни того человека, который хочетъ "гордиться своимъ высокимъ назначенiемъ", признавалъ только самопожертвованiе. Впоследствiи Белинскiй говорилъ объ "абстрактномъ героизме" своей юности и ругалъ себя за это, требовалъ героизма, направленнаго на борьбу съ реальной действительностью. Но дело ведь не въ томъ, "абстрактенъ" или не абстрактенъ героизмъ, а чтобы онъ былъ. Остальное приложится.

силе природы, сохранился такой разсказъ университетскаго товарища Белинскаго Прозорова. Прозоровъ, усердно записывавшiй лекцiи Надеждина, восторженно къ нему относившiйся и проникшiйся темъ, что Надеждинъ говорилъ на лекцiяхъ, пришелъ къ Белинскому въ то время, когда онъ переводилъ "Монфермельскую молочницу" (значитъ въ начале 1833 г.) и "началъ ему читать свои созерцанiя природы, въ которыхъ она разсматривалась какъ откровенiе творческихъ идей, какъ безпредельная пучина зиждительныхъ силъ, вырабатывающихъ изъ вещества художественные образы и стройными хороводами небесныхъ сферъ возвещающихъ гармонiю вселенной. не успелъ я прочесть несколькихъ страницъ, какъ Белинскiй судорожно остановилъ меня. "Не читай, пожалуста, сказалъ онъ; у меня у самого носятся въ душе подобныя мысли о творчестве природы, которымъ я не успелъ еще дать формы, и не хочу, чтобы кто-нибудь подумалъ, что я завялъ ихъ у другихъ и выдаю за свои". Эти мысли о творчестве высказаны Белинскимъ печатно въ Литературныхъ Мечтанiяхъ, помещенныхъ въ Молве" ("Биб. д. Чт." 1859, No 12, стр. 12).

Разсказу Прозорова очень повезло. А. Н. Пыпинъ нашелъ, что ему "нетъ основанiя не доверять" и что онъ "показываетъ, что понятiя Белинскаго были действительно еще близки къ тому содержанiю, какое давалъ Надеждинъ". Изъ книги Пыпина разсказъ началъ странствовать по разнымъ статьямъ о Белинскомъ и часто фигурируетъ въ ряду доказательствъ влiянiя на него Надеждина. А между темъ, помимо множества фактическихъ неточностей {Они будутъ указаны въ XII т. настоящаго изданiя, при воспроизведенiи статьи Прозорова.}, разсказъ Прозорова высоко-комиченъ по существу. Одно изъ двухъ: если Прозоровъ началъ читать собственныя варiацiи на Надеждинскiе мотивы, тогда весь разсказъ чрезвычайно мало интересенъ и никакого касательства къ вопросу о влiянiи Надеждина на Белинскаго не имеетъ. Если же Прозоровъ началъ излагать идеи Надеждина и Белинскiй испугался ихъ сходства со своими, то, значитъ, до этой встречи Белинскiй о нихъ ничего не зналъ! Будь въ разсказе Прозорова хоть тень вероятiя, вопросъ о Надеждинскомъ влiянiи решался бы очень уже просто. На самомъ деле, конечно, все это неприличная выдумка. Мысли о художественно-творящей силе природы, о гармонiи вселенной и т. д. составляютъ азбуку шеллингизма, который владелъ умами лучшей части нашихъ руководящихъ кружковъ уже целое десятилетiе; Белинскiй, жадно глотавшiй все журналы и альманахи, зналъ, конечно, отлично и Одоевскаго, и Веневитинова, и Киреевскаго и многое множество шеллингiански-настроенныхъ статей "Мнемозины", "Москов. Вестника" и "Москов. Телеграфа". Шеллингизмъ носился въ воздухе, составлялъ предметъ самыхъ жаркихъ дебатовъ въ кружкахъ сколько-нибудь мыслящей молодежи, и одинъ только Белинскiй ровно ничего обо всемъ этомъ не зналъ, пока счастливое посещенiе г. Прозорова не ввело его въ кругъ идей века!

Доверiе, оказанное несуразно-дикой выдумке Прозорова столь авторитетнымъ изследователемъ. какъ А. Н. Пыпинъ, темъ более странно, что онъ же указываетъ рядъ Надеждина, 1831--33 гг., изъ которыхъ Белинскiй могъ бы узнать эстетически-философскiе взгляды Надеждина и безъ счастливаго посещенiя Прозорова. "Теоретическiя понятiя и взгляды на искусство", говоритъ г. Пыпинъ, "высказанные Белинскимъ {Пыпинъ, Белинскiй, т. I., стр. 94.}, не отступали въ сущности отъ положенiй Надеждина, излагавшаго ихъ въ своихъ лекцiяхъ и печати. Эстетическiе взгляды Надеждана высказаны, напр., въ его латинской диссертацiи, переведенные отрывки которой были помещены въ старомъ "Вестн. Европы" и "Атенее" 1830 г.; затемъ въ статьяхъ - "Необходимость, значенiе и сила эстетическаго вкуса" въ "Телескопе" 1831, No 10; историческiй обзоръ теорiи изящнаго, въ критической статье по поводу книги Бахмана, переведенной г. Чистяковымъ въ "Телескопе" 1832, No 5, 6 и 8; "О современномъ направленiи изящныхъ искусствъ" въ Учен. Зап. Моск. Университета, 1833; наконецъ рядъ критическихъ статей и отзывовъ о тогдашней романтической литературе" {Тутъ г. Пыпинъ имеетъ въ виду следующее место "Литературныхъ Мечтанiй": "Какое же назначенiе и какая цель искусства?... Изображать, воспроизводить въ слове, въ звуке, въ чертахъ и краскахъ идею всеобщей жизни природы: вотъ единая и вечная тема искусства. Поэтическое одушевленiе есть отблескъ творящей силы природы".}.

Никакъ не можемъ согласиться съ почтеннымъ изследователемъ и усматривать въ перечисленныхъ имъ главныхъ статьяхъ сколько-нибудь тесную связь съ эстетическими положенiями "Литер. Мечт."

Начать съ того, что формула Белинскаго есть чистейшее шеллингiанство. И такъ какъ мы уже неоднократно указывали, что въ ряду провозвестниковъ шеллингiанства въ Россiи наименее яркое место принадлежитъ Надеждину, {Надоумко говорить своему противнику Тленскому: "Шеллингъ у васъ вечно на языке".} то какое же основанiе именно въ немъ усматривать источникъ шеллингiанскихъ воззренiй Белинскаго? Самое главное возраженiе наше, однако, совсемъ иного свойства - во всехъ указанныхъ статьяхъ Надеждина нетъ никакой сколько-нибудь цельной философско-эстетической искусства. Съ главнымъ отрывкомъ докторской диссертацiи читатель знакомъ. Где же тамъ теорiя искусства? Есть историко-литературныя разсужденiя о классицизме и романтизме, есть нравственно-политическiя сентенцiи, но нетъ и попытки философскаго разсмотренiя сущности искусства. Въ техъ же историко-литературныхъ пределахъ вращается отрывокъ, напечатанный въ "Атенее". Другой, указываемый А. Н. Пыпинымъ источникъ - "Необходимость, значенiе и сила эстетическаго образованiя" кое-где испещрена фразами, въ роде того, что "идея, служащая основанiемъ для любви къ изящному, есть идея красоты вечной и безпредельной" (стр. 133), "идеалъ эстетическаго образованiя есть сдруженiе жизни нашей съ красотой (ibid.), "красота, составляющая начало и конецъ эстетическаго образованiя, есть не что иное, какъ высочайшая гармонiя жизни" (стр. 134), во дальше такихъ афоризмовъ не идетъ, да и задачи статьи совсемъ не теоретическiя. Изъ обширной рецензiи перевода Бахмана мы взяли те места, где Надеждинъ переходитъ къ эпохе Канта и читатель можетъ убедиться, что и въ этомъ, въ общемъ, очень бегломъ обзоре эстетическихъ теорiй, тоже нетъ ничего, что бы могло претендовать на какую-нибудь цельность. Что касается, наконецъ, актовой речи Надеждина, то она къ литературе даже и касательства не имеетъ. Въ ней профессоръ "археологiи" и исторiи пластическихъ "изследывая психологически сущность и элементы изящнаго творчества, нельзя не согласиться, что художественное одушевленiе можетъ иметь только два главныя направленiя: внешнее, средобежное, матерiальное, и внутреннее, средостремительное, идеальное. Ибо весь безбрежный океанъ бытiя, коего искусства должны быть чистейшими выраженiями, состоитъ изъ двухъ противоположныхъ стихiй: матерiи и духа, формъ и идей, земли и неба. Сiи оба направленiя уже истощены деятельностiю генiя въ два великiе перiода его жизни, выражаемые классическою древностiю и христiанскимъ энтузiазмомъ среднихъ вековъ. Что-жъ можетъ оставаться еще для изящнаго творчества? Неужели то безразличное единство обоихъ направленiй, коимъ запечатлено первобытное младенчество человеческаго рода? Едва ли сiе умозрительное предположенiе не оправдывается свидетельствами опыта? Такъ! Въ современныхъ движенiяхъ творческой деятельности ощутительно направленiе къ всеобщности!" (стр. 47).

Все сейчасъ указанное, думается, сводитъ непосредственное влiянiе Надеждина на эстетическiе взгляды Белинскаго до минимума.

30) "Холодность" поэта защищается здесь и далее съ такимъ энтузiазмомъ, а "безпристрастiе" съ такою восторженностью, что уже сама по себе эта пламенная защита объективизма можетъ привести только къ впечатленiю дiаметрально-противоположному. Самъ проповедникъ объективизма безпрестанно забываетъ о немъ и уже чрезъ 2 страницы глава заканчивается дифирамбомъ "горячему чувству". Вся статья состоитъ изъ целаго ряда такихъ противоречiй. То поэтъ долженъ быть "холоднымъ", то Веневитиновъ темъ хорошъ, что "обнималъ природу не холоднымъ умомъ, а пламеннымъ сочувствiемъ". То стихи должны быть "выстраданы" и въ нихъ должны быть слышны "вопли души", то "поэзiя не имеетъ цели вне себя", "цель вредитъ поэзiи"; Пушкинъ великъ въ своей "безсознательной деятельности"; писатель-художникъ долженъ быть безстрастнымъ, но почему-то комедiя "должна быть плодомъ горькаго негодованiя, возбуждаемаго униженiемъ человеческаго достоинства" и т. д.

"умиляющее" и "возвышающее" должно быть предметомъ искусства. Прибавимъ здесь еще одну цитату изъ Надеждина, показывающую до какихъ курьезовъ доходилъ онъ въ своей защите "умилительнаго" элемента въ искусстве:

"Изображай червячковъ, но светящихся, коихъ природа сана развешиваетъ торжественно по древеснымъ листамъ, какъ бы для потешной иллюминацiи, а не копайся въ навозе, чтобы открывать тамъ гнусныхъ насекомыхъ, утаиваемыхъ ею самою отъ человеческихъ взоровъ".

Еще курьезнее, что съ этою проповедью Надеждинъ обращался къ Пушкину, у котораго въ то время уже созрела формула

Насъ возвышающiй обманъ.

Белинскiй не послушался ни Пушкина, ни его антагониста. Онъ былъ накануне статьи о Гоголе, где мнимой "грязи" жизни были даны все права на воспроизведенiе въ искусстве.

32) Сю, шесть летъ проплававшiй на военномъ судне въ качестве врача, только-что начиналъ тогда свою литературную карьеру романами изъ морской жизни. Оттого, надо думать, онъ и попалъ здесь въ "капитаны".

33) Эта знаменательная для всего перваго перiода деятельности Белинскаго формула является однимъ изъ самыхъ главныхъ положенiй статьи. При ознакомленiи съ другими статьями Белинскаго намъ еще придется вернуться къ ней и указать ея связь съ немецкими эстетическими теорiями въ ихъ переломленiи чрезъ настроенiе кружка Станкевича. Пока же подчеркнемъ только, что эта первенствующая въ эстетическихъ взглядахъ автора "Литер. Мечт." формула не только ничего общаго не имеетъ съ эстетическими взглядами Надеждина, но даже составляетъ предметъ его прямыхъ нападокъ. Вспомнимте споръ съ Тленскимъ (въ "Литер. Опасенiяхъ") о безцельности искусства, где чисто-эстетическое Кантовское "Zweckmässigkeit ohne Zweck" въ толкованiи Надоумки превращается въ общественно-политическiй принципъ свободы творчества отъ служенiя сильнымъ мiра сего. Вся вообще эстетика Надоумки сводится къ тому, чтобы изъ искусства сделать проповедь благонравiя.

и прописной морали.

35) Игривое стихотворенiе Державина:

Вечоръ мне красный девицы

Мешокъ пшеницы принесли:

"Ведь расклюютъ же даромъ птицы;

".

Бела пшеница и румяна,

И такъ была полна зерномъ,

Что въ мигъ пришла охота рьяна

Я ну молоть всемъ животомъ.

Ночь целую провелъ безъ сна;

Но что-жъ? - Какъ ни потелъ, ни бился,

Не раскололъ я ни зерна.

Смеясь мне девушки въ назолу,

"Что-жъ не мелешь, дедъ?" -

"А вы", сказалъ я, "для помолу

Пришли, какъ жерновъ не беретъ".

36) Полное противоречiе съ темъ, что двумя страницами выше говорилось о "холодности" поэта. Тамъ "холодность" и "безпристрастiе", теперь "горячее чувство".

37) Начиная съ этой главы, Белинскiй даетъ рядъ общественно-политическихъ воззренiй, дiаметрально-противоположныхъ тому, что составляетъ сущность его деятельности во вторую половину жизни и съ чемъ по преимуществу связано представленiе о немъ въ общемъ сознанiи. Начавъ съ утвержденiя, что "обычаи - дело святое, неприкосновенное", Белинскiй постепенно усваиваетъ себе жаргонъ квасного патрiотизма, кровожадно восторгается темъ, какъ "разыгрался русскiй мечъ" и пишетъ уже даже не слогомъ Погодина и Шевырева, а громоподобнымъ стилемъ онъ 18 века. Подъ влiянiемъ разъ взятаго тона, Белинскiй заговорилъ шишковскими славянизмами, отечество стало для него не просто дорогимъ, а "драгимъ", Алексей Михайловичъ превратился въ "Алексiя" и все его изложенiе русской исторiи свелось къ самому грубому бахвальству и прославленiю русскаго кулака. О представителяхъ власти Белинскiй говоритъ въ выраженiяхъ, ничемъ не отличающихся отъ раболепiя Булгарина. Даже о вельможахъ Екатеринина века онъ пишетъ слогомъ онъ прошлаго века. Что касается прославленiя въ конце статьи "знаменитаго сановника", т.-е. министра Уварова, то это угодничество настолько противоречитъ всему духовному облаку Белинскаго, что невольно является мысль, уже не вставлена ли вся эта тирада Надеждинымъ (у Надеждина была привычка расцвечивать статьи сотрудниковъ). Въ другихъ проявленiяхъ общественно-политическаго мiросозерцанiя автора "Литер. Мечт." тоже трудно узнать автора "Дмитрiя Калинина". Онъ, столь недавно устами Софьи подвергшiй такой уничтожающей критике права рожденiя, теперь съ восторгомъ говоритъ объ Екатерининской "Дворянской грамоте", обезпечившей "неприкосновенность правъ благородства". Въ "Дмитрiе Калинине" дворянство считалось пустымъ званiемъ, "Литер. же Мечтанiя" знаютъ его только съ эпитетомъ "благородное дворянство".

"Дмитрiя Калинина", самый стиль котораго, столь высокiй и благородный въ патетическихъ местахъ, резко меняется, когда онъ ударяется въ мнимо-патрiотическое бахвальство? Подъ влiянiемъ общенiя съ Станкевичемъ, съ которымъ Белинскiй сошелся въ 1833 г. или же подъ влiянiемъ Надеждина, съ которымъ онъ сблизился въ томъ же году?

Ответъ на этотъ вопросъ не представляетъ никакихъ колебанiй. Вотъ что пишетъ Константинъ Аксаковъ, въ своихъ студенческихъ воспоминанiяхъ, о настроенiи кружка Станкевича въ те годы, когда писались "Литературныя Мечтанiя":

"Въ этомъ кружке выработалось уже общее воззренiе на Россiю, на жизнь, на литературу, на мiръ, - воззренiе, большею частью отрицательное. Искусственность Россiйскаго классическаго патрiотизма, претензiи, наполнявшiя нашу литературу, усилившаяся фабрикацiя стиховъ, неискренность печатнаго лиризма, все это породило справедливое^: желанiе простоты и искренности, породило сильное нападенiе на всякую фразу и эффектъ; и то и другое высказалось въ кружке Станкевича, быть можетъ, впервые, какъ мненiе целаго общества людей. Какъ всегда бываетъ, отрицанiе лжи доводило и здесь до односторонности; во надобно отдать справедливость, односторонность эта не была крайняя, была искренняя; нападенiе на претензiю, иногда даже и тамъ, где ея не было, - не переходило само въ претензiю, какъ это часто бываетъ, и какъ это было въ другихъ кружкахъ. Одностороннее всего были нападенiя на Россiю, возбужденныя казенными ей похвалами. Пятнадцатилетнiй юноша, вообще доверчивый и тогда готовый верить всему, еще много не передумавшiй, еще со многимъ не уравнявшiйся, я былъ пораженъ такимъ направленiемъ, и мне оно часто было больно; въ особенности больны были мне нападенiя на Россiю, которую люблю съ самыхъ малыхъ летъ". ("День" 1862 г., стр. 39).

Изъ этого источника, следовательно, никакъ не могли брать начало кваснопатрiотическiе возгласы "Литер. Мечт.". На нихъ ярко сказалось влiянiе Надеждина. Мы уже не будемъ говорить о Надеждине-Надоумке, который требовалъ къ ответу поэтовъ-романтиковъ за то, что они въ 1829 году не писали онъ на победы Дибича-Забалканскаго. Но и въ "Телескопе", постоянно воюя съ Булгаринымъ просто изъ-за журнальнаго соперничества, Надеждинъ по своимъ общественно-политическимъ взглядамъ ничемъ не отличался отъ издателя "Сев. Пчелы". Въ полную противоположность "Москов. Телеграфу" Полевого, который на каждомъ шагу воевалъ съ кваснымъ патрiотизмомъ, Надеждинскiй "Телескопъ" былъ органомъ самаго казеннаго отношенiя къ явленiямъ общественно-политической жизни, какъ русской, такъ и иностранной. "Телескопъ" совсемъ не быль чуждъ даже техъ прiемовъ, которые несколько позднее, на журнальномъ языке 40-хъ годовъ, были известны подъ именемъ "юридическихъ", а говоря проще, состояли въ указанiяхъ и заподозреванiяхъ политической благонамеренности противника. Эту ноту Надеждинъ въ полемике съ "Моск. Телеграфомъ" бралъ очень часто и въ общемъ, конечно, не мало содействовалъ тому, что о журнале Полевого составлялось представленiе какъ объ органе неблагонадежномъ и его въ конце концовъ закрыли. Такъ, кроме постояннаго мелкаго подсиживанiя "Моск. Тел." за недостаточную любовь къ отечеству, журналъ Полевого обвинялся въ томъ, что онъ "посягнулъ сделать каррикатуру на Великаго Монарха (Петра), коего память есть предметъ благоговенiя для васъ Русскихъ" ("Молва" 1831 г., No 27, стр. 9). Грозно призывался къ допросу Полевой за то, что онъ по поводу "Юрiя Милославскаго" насмешливо говорилъ о томъ, что Загоскинъ звонитъ въ "колокольчикъ народнаго самохвальства". "Мы Русскiе", восклицала "Молва", бiя себя въ грудь, "ни сколько не оскорбляемся темъ, что издатель Московскаго Телеграфа, улучивъ благопрiятный случай, называетъ васъ детьми, коихъ тешитъ слава отечества, какъ блестящая безделка, какъ звонъ колокольчика. Пусть онъ издевается, сколько хочетъ: мы торжественно признаемъ сами себя детьми въ отношенiи къ нашему отечеству. Мать святая Русь будетъ всегда для васъ матерью. Не боясь шутокъ и насмешекъ Телеграфа, мы всегда будемъ проходить съ детскою гордостью мимо величественныхъ изображенiй Минина и Пожарскаго, дивныхъ представителей сей дивной эпохи; съ детскимъ одушевленiемъ будемъ вспоминать ихъ великiе подвиги; съ детскимъ соревнованiемъ будемъ стремиться по священнымъ следамъ ихъ. Пускай звонятъ намъ о нихъ чаще и громче: этимъ звономъ мы не устанемъ детски тешиться, пока будетъ биться въ насъ Русское сердце, пока будемъ зваться мы Русскимъ именемъ!.. Пусть онъ, вразумитъ насъ детей: какую другую, более величественную идею должно представлять намъ освобожденiе Россiи отъ ига Польскаго, кроме одной - всемъ известной идеи о всепобеждающемъ могуществе веры и верности къ престолу нашихъ Царей, коихъ Россiя была тогда святилищемъ! Пусть онъ выразится ясно и понятно! Повторяемъ, что мы требуемъ того настоятельно! Молчанiе не укроетъ его: мы отъ него не отстанемъ до техъ поръ, пока онъ не дастъ намъ ответа!.." ("Молва" 1831 г. No 29, стр. 36--39). По поводу того же Загоскина Надеждинъ писалъ въ "Телескопе" (1831 г., т. V):

"Да позволено будетъ намъ заключить изъявленiемъ достойнаго негодованiя или лучше презренiя къ дерзости, осмелившейся, во услышанiе всехъ, упрекать почтеннаго автора Рославлева и въ "патрiотичнскомъ хвастовстве Русью" (Моск. Тел. No 8, стр. 542). Называть хвастовствомъ благородное одушевленiе Русскаго, восхищающагося славою и величiемъ своего отечества!!! Нетъ это уже выше всякой меры!" (стр. 233).

На страницахъ "Молвы" находили прiютъ ябедническiе изветы Воейкова, который, прикрывшись псевдонимомъ А. Кораблинскаго, прислалъ следующiй прямой доносъ на Полевого ("Молва"" 1831 г. J6 48):

"Если находятся еще въ Россiи квасные патрiоты, которые, наперекоръ Наполеону, почитаютъ Лафаэта человекомъ мятежнымъ и пронырливымъ: то пусть они заглянутъ въ No 16 Москов. Телеграфа (на 464 страницу) и уверятся, что "Лафаэтъ самый честный, самый основательный человекъ во французскомъ королевстве, чистейшiй изъ патрiотовъ, благороднейшiй изъ гражданъ, хотя онъ вместе съ Мирабо, Сiесомъ, Баррасомъ, Барраромъ и множествомъ другихъ былъ однимъ изъ главныхъ двигателей революцiи" ".

Чтобы оттенить собственное отношенiе къ деятелямъ въ роде Лафайета, iюльскiе дни 1830 г. назывались въ "Молве" "праздникомъ обманутыхъ дураковъ ("Молва" 1831 г. No 46, стр. 313). Европа приглашалась испытывать за событiя 1830 и 31 года "раскаянiе и стыдъ" ("Телескопъ", 1832 г. . т. VII) и польскiя событiя упорно назывались "мятежомъ" ("Телескопъ" 1833 г. т. XIII. вступительная статья). За несколько летъ до знаменитаго провозглашенiя Шевыревымъ гнiенiя запада, Надеждинъ делалъ такое примечанiе къ ст. "Современный духъ анализа и критики" ("Телескопъ", 1832 г. т. XI).

"Помещаемъ сiю статью, изъ Эдинбургскаго Обозренiя, какъ живую, искреннюю, сердечную исповедь современнаго Европеизма, глубоко чувствующаго свое внутреннее растленiе и заслуженныя бедствiя, отъ которыхъ благiй промыслъ да сохранитъ навсегда наше любезное отечество! Изд.",

Когда на журнальное поприще выступилъ Сенковскiй-Брамбеусъ, Надеждинъ ухитрился даже въ этомъ кувыркающемся человеке, на сто верстъ далекомъ отъ чего-нибудь "разрушающаго", отыскать подкапыванiе противъ основъ государственно-религiознаго строя! (См. примеч. No 203).

"Телескопа". Прибавимъ только въ заключенiе, что Надеждинъ нимало не боялся подобающей ему клички. "Безъ сомненiя", писалъ онъ, "насъ не умедлятъ назвать за это квасными патрiотами; но мы уже прислушались къ этому затейливому выраженiю. ("Телескопъ", т. IV, стр. 509). Отметимъ только еще, что даже такой наблюдатель, какъ Лажечниковъ - очень добрый и хорошiй человекъ по натуре своей, но всего менее человекъ оппозицiоннаго склада мысли - разъ серьезнейшимъ образомъ возмутился одной изъ выходокъ Надеждина совершенно Шевыревско-Погодинско-Булгаринскаго пошиба. По поводу статьи Надеждина "Европеизмъ и Народность" (въ "Телескопе" 1836 г.)" Лажечниковъ писалъ Белинскому:

"Боже мой! - пишетъ Лажечниковъ: - Что за панегирикъ кулаку написалъ Ник. Ив. въ своемъ "Европеизме" и своей "Народности!"... его этотъ кулакъ не наделалъ, не сделаетъ! И сравнилъ-то онъ его съ лукомъ Вильгельма Телля, и со шпаженкой Наполеона, и Богъ знаетъ съ чемъ еще!.. Какъ не шепнулъ ему добрый генiй, что не мертвое орудiе, а человекъ, управляющiй этимъ орудiемъ, и духъ этого человека, творятъ великое и на Руси, и въ Швейцарiи, и во Францiи?.. Я, право, не дамъ гроша за русскiй кулакъ самаго знаменитаго кулачнаго бойца, хоть бы онъ былъ сохраненъ въ лучшемъ спирте!.. Любя и уважая Ник. Ив., я, право, краснелъ за его вещественно-патрiотическiя выходки - будь сказано между нами"... (Пыпинъ, Белинскiй, т. I, стр. 150).

38) Чрезвычайно характерная строчка, во всемъ объеме рисующая способность Белинскаго увлекаться каждою новою мыслью до крайнихъ пределовъ. Въ начале 30-хъ годовъ Каченовскiй, воюя съ Карамзинымъ, выступилъ противъ теорiи норманскаго происхожденiя варяговъ и высказывалъ догадки о хазарскомъ происхожденiи племени Руссовъ. Молодые историки, входившiе въ составъ кружка Станкевича - Строевъ, Аксаковъ - были на стороне Каченовскаго и, конечно, делились своими впечатленiями съ Белинскимъ. И вотъ для него простая догадка становится уже фактомъ, который онъ даетъ безъ всякихъ оговорокъ.

39) Речь, очевидно, идетъ о курскомъ купце астрономе-самоучке Федоре Алексеевиче Семенове (1794--1860), бiографiя котораго не задолго до того была разсказана Погодинымъ въ "Телескопе" (1832 г. No 13).

40) Комедiю эту, анонимную и теперь совершенно неизвестную, высоко ставилъ "Телескопъ" въ рецензiи, помещенной еще въ 1-мъ No "Телескопа" (1831 г.). Беремъ изъ этой рецензiи отрывокъ, дающiй представленiе о комедiи и вместе съ темъ очень ценный для характеристики литературныхъ взглядовъ Надеждина:

"Сiе изображенiе отличается строгою верностью; но жаль очень, что въ немъ преимущественно освещены самыя грязныя пятна. Нельзя конечно не сознаться, что сiи пятна въ действительной жизни слишкомъ ярко въ глаза мечутся: только сiе сознанiе оскорбительно и для народной вашей чести, и для человеческаго вашего достоинства. Что за удовольствiе опускаться, такъ сказать, на самое дно посрамленiя, въ которое низвергается наша природа, въ лице техъ, кои призваны быть ея благороднейшими представителями!.. Комедiя не должна никогда разоблачать наши слабости и заблужденiя до цинической наготы: ибо назначенiе ея - осклаблять прiятно душу, а не возбуждать въ ней отвращенiя и презренiя къ самой себе!.."

"Ледяной домъ", о движенiи котораго Белинскiй хорошо зналъ со словъ Лажечникова, постоянно съ нимъ переписывавшагося. Начало романа ("Языкъ") было помещено въ "Телескопе" 1834 г. т. 20.

42) Еще указанiе, что статья писалась по частямъ, которыя тотчасъ и отдавались въ печать.

43) Будущiй ожесточенный врагъ славянофильства гораздо раньше ихъ, со свойственною ему яркостью и определенностью, выразилъ здесь одну изъ крылатыхъ формулъ славянофильскаго ученiя.

44) Этотъ совершенно неправильный, французскiй оборотъ (parler le russe) вероятно объясняется постоянными переводами съ французскаго, которыми такъ усиленно занимался Белинскiй въ 1833 и 1834 гг.

45) Взглядъ во всехъ отношенiяхъ неверный, нашедшiй себе наилучшее опроверженiе въ позднейшемъ отношенiи Белинскаго къ Кантемиру. Иностранецъ по происхожденiю, Кантемиръ всецело былъ русскiй по духовнымъ интересамъ своимъ и смеялся не "спола-горя", а смехомъ горькимъ и проникновеннымъ. Позднее Белинскiй не только высоко ценилъ Кантемира, какъ разъ потому, что онъ писалъ сатиры, но и талантъ считалъ "необыкновеннымъ".

"холодной наблюдательности", а не "горячаго чувства". Практически Белинскiй неизменно забывалъ свой критерiй "холодности".

Усматривать въ отзыве Белинскаго какое-нибудь "разрушенiе авторитетовъ" было бы неправильно. Еще въ 1813 г. Шишковъ въ своемъ "Опыте о Россiйскихъ писателяхъ" уже спорилъ съ неблагопрiятнымъ отношенiемъ къ Кантемиру и говорилъ: "Те несправедливо разсуждаютъ о семъ знаменитомъ стихотворце, которые думаютъ, будто слогъ его устарелъ и не можетъ более приносить удовольствiя читателямъ".

46) Взглядъ общераспространенный въ 30-хъ и 40-хъ годахъ, нашедшiй себе наиболее яркое выраженiе въ "Ледяномъ доме" Лажечникова. Пушкинъ, пенявшiй Лажечникову (въ частномъ письме) за фигуру Тредьяковскаго, составлялъ исключенiе.

47) Это сказалъ Марлинскiй въ своемъ "Взгляде на старую и новую словесность въ Россiи" (Соч., изд. 1838 г. ч. XI, стр. 217).

48) Впоследствiи Белинскiй совсемъ иначе смотрелъ на Ломоносова, отрицая его значенiе какъ поэта.

Такъ у Надеждина въ его диссертацiи характеристика Ломоносова начинается словами: "Мы разумеемъ великаго нашего Ломоносова, который по всей справедливости можетъ быть названъ Петромъ Великимъ нашей поэзiи" и т. д. (см. въ приложенiи къ настоящему тому). Спешимъ, впрочемъ, прибавить, что сравненiе Ломоносова съ Петромъ Великимъ гораздо раньше проведено Батюшковымъ въ его, конечно, очень хорошо известной Белинскому "Речи о влiянiи легкой поэзiи на языкъ" ("Ломоносовъ то же учинилъ на трудномъ поприще словесности, что Петръ Великiй на поприще гражданскомъ"). Разница, однако, между Белинскимъ и Надеждинымъ та, что Надеждинъ только прославляетъ, между темъ какъ Белинскiй указываетъ и слабыя стороны. Надеждинъ, меча громы по адресу Полевого, шлетъ анафему "неблагодарной дерзости или, лучше, безсмысленному невежеству, осмеливающемуся посягать на славу Ломоносова", а Белинскiй именно по поводу Ломоносова выступаетъ въ борьбу съ преклоненiемъ предъ авторитетами.

49) Нападки на литературные авторитеты, дальше все усиливающiяся и усиливающiяся и достигающiя высочайшаго пафоса на стр. 360--61, составляютъ то, что наиболее окрасило статью и что проводитъ резкую демаркацiонную линiю между Белинскимъ и Надеждинымъ. Вся деятельность последняго, съ первыхъ шаговъ его на литературномъ поприще, была, напротивъ того, всецело направлена противъ дерзкихъ посягательствъ на литературныя традицiи и установленныя литературныя репутацiи.

Нападки Белинскаго на литературное идолопоклонство на ряду съ его утвержденiемъ, что у насъ "нетъ литературы", больше всего врезались въ сознанiе читающей публики и литературныхъ кружковъ и навсегда связали съ его именемъ представленiе о "сверженiи авторитетовъ". Это совершенно правильно по существу. Но при сужденiи объ оригинальности страстнаго похода Белинскаго никогда не следуетъ забывать, что онъ тутъ былъ только продолжателемъ Полевого. Какъ ни велико было негодованiе литературныхъ староверовъ противъ Белинскаго, оно не идетъ ни въ какое сравненiе съ тою бурею негодованiя, какую возбуждалъ Полевой, и все за то, что, по свидетельству Белинскаго же, въ его книжке о Полевомъ "нетъ возможности пересчитать все авторитеты, уничтоженные имъ".

50) Въ малоизвестной уже теперь балладе Жуковскаго "Вадимъ", составляющей вторую часть стихотворной повести "Двенадцать спящихъ девъ".

51) Принято упрекать Белинскаго въ пренебрежительномъ отношенiи къ народной поэзiи. Это во всякомъ случае основано только на его позднейшихъ статьяхъ. Въ "Лит. Мечт." осъ несколько разъ говоритъ съ величайшимъ восторгомъ о народныхъ песняхъ. Для выясненiя вопроса объ оригинальности взглядовъ "Литер. Мечтанiй" следуетъ отметить, что новаго слова онъ тутъ отнюдь не сказалъ. Ср. примечанiе No 80.

53) Въ ранней молодости Белинскiй восторженно относился къ Сумарокову, но уже въ 1829 г., описывая родителямъ университетскую библiотеку, где стоятъ бюсты "великихъ генiевъ" Ломоносова, Державина, Карамзина, онъ жалеетъ, что тутъ же стоятъ "бюсты - площадного Сумарокова, холоднаго напыщеннаго и сухого Хераскова".

Литературная критика въ лице Мерзлякова дурно относилась къ Сумарокову уже въ 10-хъ годахъ столетiя и такимъ образомъ въ порицанiяхъ Белинскаго никакого "разрушенiя старыхъ авторитетовъ" не было.

54) Выраженiе того времени, теперь замененное словомъ - популярность.

55) Вышучиванiе Кукольниковскаго "Тасса", въ которомъ умирающiй поэтъ пророчествуетъ о Гете и самомъ авторе драмы.

"отличительный характеръ века Екатерины" въ народности, Белинскiй говоритъ объ этомъ, какъ о какой то совсемъ новой мысли. Начиная съ Державинскихъ похвалъ Фелице, все всегда прославляли Екатерину за любовь къ русскимъ обычаямъ, русской литературе и т. д.

57) И слогъ характеристики Державина поражаетъ своимъ напыщенно-казеннымъ складомъ. По существу она тоже имеетъ мало общаго съ темъ какъ Белинскiй впоследствiи смотрелъ на Державина, въ которомъ никогда, впрочемъ, не отрицалъ огромнаго его таланта.

То, что Белинскiй теперь высказалъ о Державине, было выраженiемъ общаго мненiя о поэте, къ которому пока относились восторженно люди всехъ литературныхъ партiй: и классикъ Надеждинъ, и романтикъ Марлинскiй и даже разрушитель авторитетовъ Полевой. Полевой даже утверждалъ, что "ничего подобнаго Фелице не можемъ мы сыскать ни въ нашей словесности, ни въ литературе иноземныхъ". Одинъ только Пушкинъ находилъ, что "этотъ чудакъ не зналъ ни русской грамоты, ни духа русскаго языка (вотъ почему онъ и ниже Ломоносова), - онъ не имелъ понятiя ни о слоге, ни о гармонiи. ни даже о правилахъ стихосложенiя" и что "у Державина должно сохранить будетъ онъ восемь, да несколько отрывковъ, а прочее сжечь". Но это мненiе было высказано не печатно, а въ письме къ Дельвигу (1825) и въ печати появилось только тридцать летъ спустя.

"Приказъ моему привратнику" (вызванное темъ, что ему по недоразуменiю доставили письмо, адресованное священнику Державину, жившему съ нимъ по соседству) начинается словами:

Единъ есть Богъ, единъ Державинъ

Я въ глупой гордости мечталъ,

Одна мне рифма - древнiй Навинъ и т. д.

Стихотворенiе въ печати появилось только въ "Библiографическихъ Запискахъ" 1859, но оно ходило по рукамъ и въ литературныхъ сферахъ было хорошо известно (Соч. Державина въ изд. Грота, т. III, стр. 420).

"Сну въ Иванову ночь". Но во времена Белинскаго эта пьеса еще переведена не была и сказанiе, конечно, было известно ему по "Оберону" Виланда, вышедшему въ прозаическомъ переводе еще въ 1787 г. (М.).

60) Впоследствiи Белинскiй нападалъ на любовныя стихотворенiя Державина, усматривая въ нихъ старческую эротоманiю.

61) Даже въ лучшихъ местахъ своихъ "Литер. Мечт." не чужды риторики. Но тамъ, где Белинскаго особенно засасывала казенщина, онъ временами приближается по напыщенности къ Марлинскому.

62) Принципъ "холодности" и объективвости опять совершено забытъ. Но, какъ и на всемъ пространстве статьи и тутъ рядъ непримиримыхъ противоречiй. То комедiя должна быть плодомъ "горькаго негодованiя" - следовательно, выдвинуты этическiя цели и этическое воздействiе на читателя, то писатель не долженъ "учить и исправлять".

63) Въ указанiи чисто-художественныхъ недостатковъ Фонъ-Визина Белинскiй вполне сошелся съ княземъ Вяземскимъ, известное сочиненiе котораго о Фонъ-Визине целикомъ появилось въ печати въ 1848 г., но написано было въ 1830 г. и въ отрывкахъ являлось въ журналахъ начала 30-хъ годовъ.

не относились къ нему такъ. Марлинскiй еще хвалилъ его безъ оговорокъ, въ "Евгенiи Онегине" говорится

Мне галлицизмы будутъ милы,

Какъ прошлой юности грехи,

Какъ Богдановича стихи,

а Баратынскiй въ 1827 г. посвящаетъ длинное ласковое посланiе Богдановичу.

литературныхъ репутацiй, робко начатое Мерзляковымъ въ 1810-хъ годахъ, нашедшее яркаго продолжателя въ 1820-хъ годахъ въ лице Полевого и, наконецъ, вошедшее въ общее сознанiе въ 1830-хъ годахъ, благодаря пламенному натиску Белинскаго, въ середине 20-хъ годовъ окрепло уже вполне. По поводу цитированной уже нами фразы Марлинскаго "у насъ есть критика, но нетъ литературы", Пушкинъ ему говоритъ:

"Именно критики у насъ недостаетъ. Отселе репутацiя Ломоносова (уважаю въ немъ великаго человека, но конечно не великаго поэта; онъ понялъ истинный источникъ русскаго языка и красоты онаго; вотъ его главная заслуга) и Хераскова, и если последнiй упалъ въ общемъ мненiи, то верно ужъ не отъ критики Мерзлякова; кумиръ Державина - ¹/₄ золотой, ³/₄ свинцовый доныне еще не оцененъ. "Ода къ Фелице" стоитъ наряду съ "Вельможей", "Ода Богъ", - съ "Одой на смерть Мещерскаго", "Ода къ Зубову" недавно открыта. Княжнинъ безмятежно пользуется своею славою, Богдановичъ причисленъ къ лику великихъ поэтовъ, Дмитрiевъ также".

65) "Разрушенiе" авторитета Хераскова всего менее было "дерзостью" во времена Белинскаго. За двадцать летъ до него развенчалъ Хераскова Мерзляковъ. О Петрове Полевой говорилъ всегда съ пренебреженiемъ. Въ чрезмерно восторженномъ определенiи литературнаго ранга Державина Белинскiй подчинялся какъ Надеждину, такъ и Полевому ("Очерки", т. I, стр. 56).

"Молвы".

67) Въ такомъ отношенiи къ некогда опальному и пострадавшему деятелю не было ничего смелаго (въ смысле новизны). Въ столь же приподнятомъ тоне говорилъ о Новикове и Киреевскiй въ своемъ "Обозренiи" за 1829 годъ, посвятивъ ему въ этомъ небольшомъ обзоре целую восторженную страницу.

68) Одна изъ центральныхъ мыслей диссертацiи Надеждина.

69) Николай Дмитрiевичъ Иванчинъ-Писаревъ "Духъ Карамзина или избранныя мысли и чувствованiя сего писателя" (М. 1827), "Речи въ память исторiографу Рос. Имперiи" ("Лит. Музеумъ" 1827) и другихъ бездарно-риторическихъ коленопреклоненныхъ восхваленiй Карамзина, самаго пошло-патрiотическаго пошиба.

70) Орестъ Михайловичъ Сомовъ (ум. 1833), известный сотрудникъ журналовъ и альманаховъ 20-хъ и 30-хъ годовъ, беллетристъ, поэтъ и критикъ романтическаго направленiя. Въ защиту Карамзина выступилъ въ статье "Хладнокровныя замечанiя на толки гг. критиковъ И. Г. Рос. и ихъ сопричастниковъ" въ "Моск. Телегр." 1829, ч. 25.

71) Николай Сергеевичъ (1773--1841). Одинъ изъ главныхъ представителей такъ наз. "скептической школы", ополчившейся, подъ предводительствомъ Каченовскаго, на Карамзина, главнымъ образомъ во имя неточностей его исторiи. Замечанiя Арцыбашева выделяются своею фактичностью и очень ценны, но вместе съ темъ и очень мелочны и лишены всякаго высшаго научнаго интереса.

72) Мы уже отметили, что борьба съ авторитетами ни въ какомъ случае не можетъ считаться спецiальною заслугою Белинскаго. Но важно было, что въ тотъ самый годъ, когда умолкъ Полевой и умолкъ навсегда - потому что новый, пришибленный обстоятельствами Полевой перешелъ въ лагерь Булгарина и Греча - продолжателемъ начатаго имъ дела явился человекъ съ такимъ огромнымъ запасомъ свежести и пыла.

73) Статьи Мерзлякова о Хераскове въ "Амфiоне" 1815 г.

74) Желтякомъ называли Каченовскаго за его нападки на Карамзина и вообще за "скептическое" направленiе въ исторiографiи. Горячее отношенiе Белинскаго къ Качевовскому, въ 20-хъ годахъ тупо-педантски преследовавшему Пушкина и сделавшему "Вест. Евр." главнымъ оплотомъ литературной старины, объясняется темъ, что въ 30-хъ годахъ Каченовскiй уже совершенно оставилъ область литературы и всецело посвятилъ себя борьбе съ ненаучными прiемами Карамзина. Молодые историки кружка Станкевича - Строевъ, Конст. Аксаковъ, самъ Стапкевичъ восторженно относились къ своему ветхому денми, но помолодевшему духомъ учителю и сообщали свой энтузiазмъ Белинскому.

"Дома Сумасшедшихъ":

Вотъ Сенковскiй сей и оный;

Гадокъ, страшенъ, черенъ, рябъ.

Онъ полякъ низкопоклонный,

Силы, знати, денегъ - рабъ.

И Булгарина задоръ,

И Белинскаго нахальство

Совместилъ себе въ позоръ.

("Рус. Старина" 1874 г. т. IX, стр. 595).

Дмитрiева и др.). Но уже изъ того, что самъ Белинскiй говоритъ о свалке между защитниками и поклонниками Карамзина, ясно видно, что онъ только сводилъ въ одно подробности борьбы, которая кипела на страницахъ журналовъ конца 20-хъ годовъ и начала 30-хъ годовъ. Столь же "дерзко" выступалъ противъ Карамзина и Погодинъ, и особенно Полевой. Погодинъ нажилъ себе множество непрiятностей своими нападками, а Полевого мнимый учитель Белинскаго Надеждинъ прямо обвинялъ за это въ неблагонамеренности. Что действительно следуетъ поставить въ упрекъ Белинскому - это не "дерзость", которой у него меньше, чемъ у другихъ, а отсутствiе въ некоторыхъ отдельныхъ замечанiяхъ исторической перспективы (см. дальше).

77) Отношенiе Белинскаго лишено тутъ исторической перспективы. Эта философско-политическая повесть Хераскова затрагивала многiе животрепещущiе вопросы, волновавшiе умы 18 в. и всего менее она можетъ быть отнесена къ схоластике.

78) Белинскiй въ другихъ часто усматривалъ то, что делалось въ его собственной душе. Карамзинъ смотрелъ на жизнь какъ на подвигъ! Современные историки литературы относятся къ нему трезвее.

79) Речь, очевидно, идетъ объ известномъ французскомъ историке Шарле Роллене (1661--1741), но совершенно непонятно, почему Белинскiй относится къ нему такъ пренебрежительно. По своему времени Ролленъ былъ очень блестящiй и благородный деятель. Можетъ быть, не отдавая себе яснаго отчета, Белинскiй смешалъ въ одно представленiе Роллена и его переводчика на рус. языкъ Тредьяковскаго, къ которому, разделяя общее мненiе того времени, относился очень дурно.

80) Уже второму крупнейшему деятелю старой литературы Белинскiй ставитъ въ укоръ пренебреженiе къ "роднымъ источникамъ". Въ этихъ упрекахъ онъ имелъ предшественника въ Кюхельбекере, который въ известномъ альманахе "Мнемозина" (1824), разсуждая "О направленiи нашей поэзiи", между прочимъ, говорилъ: "Летописи, песни и сказанiя народныя лучшiе, чистейшiе, вернейшiе источники для нашей словесности" ("Мнемозина", ч. II, стр. 42).

въ "Москов. Вест." 1828 г., ч. 12: "Великiя заслуги Карамзина состоятъ въ томъ, что онъ заохотелъ русскую публику къ чтенiю исторiи".

82) Взглядъ Белинскаго на сентиментализмъ совершенно лишенъ исторической перспективы. Сентиментализмъ былъ именно протестомъ противъ рацiонализма 18 века и его "плаксивость" была переходною ступенью къ изгнанiю высокопарности. Искупительной жертвой "чувствительности" европейская и русская литература добилась торжества действительнаго чувства.

83) И въ отношенiи къ "Письмамъ рус. путешественника" Белинскiй не стоитъ на исторической точке зренiя и совершенно неправильно противопоставляетъ ихъ письмамъ Фонъ-Визина. Письма Фонъ-Визина къ Петру Ивановичу Панину были действительно частными письмами къ старому, серьезному государственному деятелю, которому не о "травкахъ же и муравкахъ" было писать. А Карамзинъ назначалъ свои письма для большой публики, которую надо было "прiохотить къ чтенiю" чемъ-нибудь вполне доступнымъ среднему пониманiю.

84) Описанiе свиданiя Карамзина съ авторомъ знаменитаго "Путешествiя молодого Анахарсиса" Бартелеми. (Письмо отъ маня 1790).

85) Опять чрезмерно строго и безъ исторической перспективы Белинскiй применяетъ къ Карамзину мерку какого-нибудь Веневитинова, Киреевскаго, Одоевскаго, Станкевича, съ которыми Карамзинъ, конечно, не выдерживаетъ никакого сравненiя. Но кому же изъ писателей своего времени уступалъ Карамзинъ?

Станкевича, какъ мы уже знаемъ, исторiографическiе интересы играли видную роль. Основные пункты тогдашней борьбы "скептиковъ" съ Карамзинистами обсуждались въ кружке очень оживленно. Во всякомъ случае Белинскiй зналъ русскую исторiю не хуже какого-нибудь Ореста Сомова, позволявшаго себе, однако, вмешиваться въ полемику между представителями "скептической" школы съ Карамзинистами.

87) Критерiй народности никогда не покидаетъ Белинскаго.

88) Это сказалъ Надеждинъ во вступительной статье къ изданiю "Телескопа" (No 1 за 1831 г., стр. 45).

89) Тогда это надо было еще доказывать ценою созданiя себе репутацiи дерзкаго отрицателя. Въ общемъ, характеристика Карамзина, несмотря на указанное отсутствiе исторической перспективы остается замечательно верною картиною судьбы Карамзина въ потомстве.

и всехъ деятелей 19 в.

91) Вполне верная характеристика. Однако, еще Марлинскiй всего 10 годами до "Литер. Мечт." говорилъ по поводу Озерова: "Имъ обладали чувства глубокiя и воображенiе пламенное - творцы великихъ людей или могущихъ поэтовъ". Гречъ въ своемъ "Опыте" уделяетъ ему столько же вниманiя, какъ и самымъ первокласснымъ деятелямъ литературы. Плетневъ въ "Письме къ графине С." (1825) пишетъ: "Конечно, французскiя трагедiи были образцами Озерова; но его глубокая чувствительность много сообщила имъ собственнаго. не похожаго на образцы. Онъ стоитъ ниже ихъ по всему, чего требуютъ правила трагедiи, но часто выше по убедительности поэзiи" (Соч. т. I, стр. 168). Одинъ только Полевой называлъ его "Русскимъ Дюсисомъ", весьма не высоко ставя самого Дюсиса. ("Очерки" т. I, стр. 105).

92--93) Часть этой вполне верной характеристики - похвалы языку, указанiя на тихо-мечтательный характеръ поэзiи Жуковскаго, на первоклассныя достоинства его переводовъ - составляли общее достоянiе всехъ оценокъ Жуковскаго. Новымъ могло казаться только указанiе односторонней мечтательности Жуковскаго, указанiе, что онъ не "сынъ XIX века", отрицанiе въ немъ "поэта собственно русскаго" и исключенiе его изъ представителей русской "народной славы на Европейскомъ турнире". Но все эти ограниченiя сделаны были за два года до "Литер. Мечт." Полевымъ въ замечательной статье о Жуковскомъ. Полевой впервые здесь подчеркнулъ "однообразiе мысли" Жуковскаго ("Очерки" т. I, стр. 123), указывалъ, что Жуковскiй не пошелъ дальше того, съ чемъ выступилъ въ самомъ начале столетiя, что онъ чуждъ "нацiональности русской" и что его "собственныя созданiя до такой степени космополитны, что едва отличите вы ихъ отъ переводовъ сего поэта". Наконецъ, указанiя, что "чувство, одушевлявшее Жуковскаго, было то неопределенное и не глубокое чувство, которое одушевляетъ юношу-мечтателя" (стр. 112) и что Жуковскiй "побежденный учитель" Пушкина, само собою переводили Жуковскаго во второй рангъ творческой литературы.

теперь мненiе:

"Въ начале вашего века", говорили мы, "выделяется деятельность писателя, литературная карьера котораго особенно ярко подчеркиваетъ учительное значенiе русской литературы. Мы говоримъ о Жуковскомъ, поэте очень симпатичнаго и изящнаго, во безусловно второстепеннаго дарованiя и темъ не менее достигшаго первостепеннаго значенiя. Чемъ же? Темъ, что онъ взялъ на себя роль учителя въ буквальномъ смысле слова и знакомилъ русское общество съ литературою запада въ ряде превосходныхъ переводовъ. А изъ оригинальныхъ произведенiй Жуковскаго наибольшее впечатленiе произвелъ "Певецъ во стане русскихъ воиновъ" - откликъ на злобу дня въ буквальномъ смысле этого слова. Сверстникъ и современникъ Жуковскаго - Батюшковъ, былъ поэтъ более сильнаго и оригинальнаго дарованiя, чемъ Жуковскiй, но онъ не достигъ и половины значенiя и популярности последняго, потому что его эпикурейская муза, воспевавшая наслажденiе, была чужда русскому читателю, привыкшему искать въ литературе не только забавы, но и правилъ жизни". ("Основныя черты исторiи новейшей русской литературы". Спб. 1899).

Но какъ бы то ни было, поставивъ Батюшкова ниже Жуковскаго, Белинскiй тоже шелъ по следамъ Полевого, который, сказавъ сначала, что "кроме Батюшкова, кажется, не вспомнитъ литературная исторiя наша ни объ одномъ товарище и последователе Жуковскаго" (стр. 114), говоритъ затемъ: "никто изъ товарищей и последователей Жуковскаго не сравнялся съ нимъ" (стр. 118).

95) Сведенiе, которое надо принять съ известными оговорками. Собственно Мерзляковъ судилъ по весьма определеннымъ "правиламъ" аристотелевской, горацiанской и французской "пiитики". Но въ то же время онъ часто отступалъ отъ нихъ на практике и природнымъ эстетическимъ чутьемъ понималъ значенiе литературныхъ явленiй, вполне нарушающихъ эти правила. Таково, напр., его отношенiе къ Пушкину, котораго онъ публично бранилъ, во которымъ внутренно чрезвычайно восторгался. Свои отступленiя отъ правилъ онъ отчасти возводилъ въ систему. "Вотъ где система", говаривалъ онъ, указывая на сердце и этимъ желая сказать (и совершенно верно, прибавимъ отъ себя), что дело не въ системе, а въ живомъ эстетическомъ чувстве.

96) Въ этой преувеличенной, при общей строгости статьи, оценке Мерзлякова, Белинскiй подчинялся влiянiю Надеждина. Въ "Телескопе" 1831 г. (No 5, стр. 86--92) была помещена его восторженная рецензiя "Песней и романсовъ" Мерзлякова. Но помимо влiянiя Надеждина, на преувеличенную оценку Мерзлякова существенно повлiялъ критерiй "народности", котораго до сихъ поръ распеваемыя песни Мерзлякова действительно выдерживаютъ.

и теперь. Но какъ онъ самъ дальше указываетъ (стр. 367), этотъ взглядъ уже былъ до него высказавъ въ "Московск. Вестн."

98) Въ "Письме къ графине С. И. С. о русскихъ поэтахъ", появившемся въ "Север. Цветахъ" на 1825 г. (перепеч. въ I т. соч. Плетнева).

99) Отзывъ черезчуръ строгiй и лишенный исторической перспективы. Хорошъ фарсъ, который долго даже былъ изъятъ изъ продажи и отдельныя выраженiя изъ котораго стали почти пословицами.

100) Отзывъ малопонятный. Гнедичъ помимо перевода "Илiады" никакого значенiя не имеетъ. Что касается Милонова, то восторженное отношенiе къ этому, во всякомъ случае вполне второстепенному, поэту можно было бы объяснить Милоновскимъ посланiемъ "Къ Рубелiю", въ неопределенныхъ чертахъ, но все же понятно для современниковъ, направленнымъ противъ Аракчеева. Но съ общимъ консерватизмомъ "Литерат. Мечт." такой политическiй мотивъ не вяжется.

101). Этимъ отзывомъ Белинскiй нажилъ себе врага величайшаго. (См. примеч. No 75).

"Молве" же, но тамъ объ этомъ ничего нетъ.

103) Шарль Нодье (1780--1844) некогда пользовался огромной известностью и въ Европе, и у насъ, где его, между прочимъ, переводилъ Белинскiй (см. въ настоящемъ томе No 19). Для сравненiя съ Вяземскимъ Белинскiй взялъ только чисто внешнее сходство его съ Нодье - разнообразiе. По существу же между добродушнымъ и увлекающимся романтикомъ Нодье и недобрымъ, холодно-умнымъ Вяземскимъ ничего общаго не было.

104) Очень скоро Вяземскiй превратигся въ писателя, съ которымъ Белинскiй считалъ своею обязанностью бороться на жизнь и на смерть.

105) Василiй Тимофеевичъ Плаксинъ (1796--1869) - педагогъ, авторъ распространеннаго въ то время "Краткаго курса словесности" и др. соч. по исторiи рус. литературы. Отношенiе Белинскаго къ древнему перiоду не заключаетъ въ себе ничего резкаго для той эпохи всеобщей и безграничной веры, что Петровская реформа создала новую Россiю изъ ничего.

106) По поводу упоминанiя о журналахъ начала 19 и., нельзя не отметить, что Б. совершенно пропустилъ весьма замечательные сатирическiе журналы прошлаго века. Но это объясняется темъ, что они въ 30-хъ годахъ были совершенно забыты самыми записными словесниками. Ихъ значенiе и интересъ были поняты только въ конце 50-хъ годовъ, после появленiя изследованiя Афанасьева "Русскiе журналы 1769--1774 г." (М. 1859).

къ этой безпочвенности относился и Погодимъ въ своемъ "Москов. Вестнике".

108) Речь идетъ о статье Марлинскаго, которую Белинскiй уже вышутилъ въ самомъ начале "Литер. Мечтанiй" (см. примеч. No 20). Статья Марлинскаго, по месту писанiя, имела въ конце пометку - Дагестанъ.

109--110) Следы влiянiя Надеждина. Въ своей актовой речи 1833 г. онъ восклицалъ, характеризуя 18-ый векъ:

"Это былъ векъ всеобщаго гнiенiя жизни! Я вызываю васъ, М. М. Г. Г., указать мне въ исторiи человеческаго рода другую подобную эпоху, которая бы, въ краткомъ пространстве столетiя, сосредоточивала столько распутствъ и ужасовъ. Въ тяжкомъ, вековомъ томленiи Римской Имперiи вы не найдете перiода, съ коимъ можно-бъ было сравнить сей зловещiй векъ".

112) Ни шведская, ни датская литература не были такою tabula rasa, какъ это представлялось Белинскому. Данiя еще въ прошломъ столетiи имела такого первостепеннаго писателя, какъ Гольбергъ, значительная часть произведенiй котораго, къ тому же, была переведена на русскiй языкъ, а въ начале века одного изъ значительнейшихъ представителей европейскаго романтизма - Эленшлегера. Но сведенiя о северныхъ литературахъ и теперь очень мало распространены у насъ, а въ то время ихъ и въ Европе не звали. Переводы Гольберга на русскiй языкъ сделаны съ немецкихъ переводовъ и онъ шелъ у насъ за немца.

113) Терминъ для французскаго романтизма, пущенный въ ходъ Сенковскимъ-Брамбеусомъ въ "Библ. для Чт.".

114) Гугъ Влэръ (Blaire) - очень авторитетный въ 18 и. англiйскiй эстетикъ (1718--1800), профессоръ риторики эдинбургскаго университета и основатель известнаго критическаго журнала "Edinburgh Eeview".

115) Герой романа Бальзака - "Одинъ изъ тринадцати" - энергическiй глава светской шайки людей, ни предъ чемъ не останавливающихся для достиженiя своихъ целей, правда корыстныхъ. Романъ только что былъ переведенъ въ "Телескопе" (1833 г., т. 15).

"прогуляемся же въ Индiю, пароходъ Джонъ-Буль ужь давно курится у набережной и т. д.". (Соч. изд. 1838 г., т. XI, стр. 260).

118) Въ восторгахъ Пушкинымъ, конечно, не было ничего новаго, но такъ коленопреклоненно могъ говорить одинъ только "неистовый Виссарiонъ". Характеристика Пушкина очень любопытна по яркому противоречiю съ излюбленнымъ теоретическимъ тезисомъ статьи о "холодномъ" и не имеющемъ цели "вне себя" творчестве. Пушкинъ прославляется какъ разъ за то, что являлся выразителемъ интересовъ минуты, за то, что "заплатилъ дань всемъ великимъ современнымъ событiямъ"! (стр. 363).

119) Изъ этихъ указанiй первыя едва ли имеютъ въ виду конкретныхъ лицъ, а последнiя, конечно, имеютъ въ виду Греча, Булгарина и Сенковскаго.

120) Вотъ это настоящiй "неистовый Виссарiонъ" и въ этомъ корень значенiя статьи и репутацiи Белинскаго, какъ разрушителя авторитетовъ. Не говоря уже о Полевомъ, и Надеждинъ хихиканiемъ подкапывался подъ литературныя репутацiи, и даже Сенковскiй уволилъ не одного ложнаго генiя въ отставку безъ мундира. Но только одинъ Белинскiй испытывалъ при этомъ "блаженство" и только одинъ Белинскiй развертывалъ лучшiя стороны своей натуры борца за правду, между темъ какъ другiе въ полемике развертываютъ худшiя стороны своей духовной природы.

121) Семинаристомъ обзывали Надеждина (въ томъ числе Пушкинъ въ своихъ эпиграммахъ), желтякомъ (т.-е. желчнымъ) - Каченовскаго. Что касается гара, полугара, купцевъ и аршинниковъ - то все эти колкости по адресу "московскаго 2-й гильдiи купца" и владельца виннаго завода Полевого всего чаще подносились въ "Вест. Евр." въ статьяхъ Надоумки и въ статьяхъ Надеждина въ "Телескопе".

въ теснейшую связь съ едкими нападками на обоихъ поэтовъ Надеждина. Избравъ предметомъ своей критики слабую поэму Подолинскаго "Борскiй" и сравнительно тоже слабую поэму Баратынскаго "Балъ", Надоумко весьма дельно вышутилъ ихъ. Эти-то разборы особенно и расположили Чернышевскаго въ пользу Надеждина и одинъ изъ нихъ онъ приложилъ къ своимъ "Очеркамъ Гоголевскаго перiода".

123) Не забудемъ, что въ числе наиболее злыхъ преследователей Пушкина былъ Надеждинъ.

124) Булгаринъ въ средине 20-хъ годовъ былъ въ дружбе съ Пушкинымъ и прославлялъ его. Затемъ, когда Пушкинъ отъ него отвернулся, сталъ его преследовать и между прочимъ писалъ по поводу VII главы "Евгенiя Онегина": "Ни одной мысли въ этой водянистой VII главе, ни одного чувствованiя, ни одной картины, достойной воззренiя! Совершенное паденiе, chute complète!". (Зелинскiй, Крит. лит. о Пушкине. Ч. 3ъя, стр. 13).

125) См. остроумную статейку, напечатанную Пушкинымъ въ "Телескопе" 1831 г. (No 15) подъ псевдонимомъ Феофилакта Косичкина - "Несколько словъ о мизинце г. Булгарина и о прочемъ".

126) Душевная болезнь Батюшкова началась уже въ 1822 году.

128) Одинъ изъ главныхъ кодексовъ старой "пiитики". Вышелъ въ 1821 году.

128) Эти насмешки больше всего поражаютъ Надоумку, съ его вечными указыванiями на правила, извлеченныя изъ наблюденiй надъ произведенiями великихъ писателей. Ср. почти аналогичную фразу въ "Литер. Опасенiяхъ" за будущiй годъ".

130) Весь сидевшiй тогда въ восторженныхъ симпатiяхъ къ немецкой философiи Белинскiй, по своему обыкновенiю отдаваться всякому настроенiю до конца, вдругъ применяетъ критерiй званiя философiи къ тому самому поэту, въ которомъ больше всего ценитъ безсознательность творчества.

131) Черта бiографическая, показывающая какъ рано Белинскiй началъ страстно волноваться литературными впечатленiями. Воспомиванiя, очевидно, относятся къ чембарскому перiоду жизни, когда Белинскому было 14--15 летъ.

"Освобожденнаго Іерусалима" Тасса. Тассъ въ эти годы былъ у всехъ на устахъ: его переводилъ Раичъ (въ "Телескопе"), Шевыревъ, его судьбу изображали въ стихахъ и драмахъ недавно замолкшiй Батюшковъ, только*что выступившiй на литературное поприще Кукольникъ и др.

133) Восторженное отношенiе къ "Борису Годунову", котораго, какъ мы знаемъ, Надеждинъ за четыре года до "Литерат. Мечт." советовалъ Пушкину сжечь, теперь уже не являлось подвигомъ эстетической проницательности. Если драму приняли въ общемъ очень холодно критики незначительные, то критики авторитетные - Полевой, Киреевскiй, отчасти Надеждинъ, указывая разные недостатки, называли его "великимъ явленiемъ". Отзывъ Белинскаго даже по словамъ очень близокъ къ большой статье Полевого въ "Московск. Телегр." 1833 г., где говорится, что "Бориса Годунова должно почесть окончательнымъ творенiемъ Пушкина до вывешняго времени".

134) Известный альманахъ (1833--34), изданный Смирдинымъ въ честь открытiя имъ новаго помещенiя для своего книжнаго магазина. Пушкинъ здесь напечаталъ "Анджело".

135) Архимандритъ Аполлосъ Байбаковъ (1745--1801), авторъ знаменитыхъ въ свое время "Правилъ пiитическихъ", по которымъ въ семинарiяхъ и гимназiяхъ учились въ теченiе 60 летъ: дервое изд. вышло въ 1774, 11-е въ 1836 г.

136) Еще одно доказательство того, что статья сдавалась по частямъ по мере писанiя. "Литер. Мечт." начаты въ сентябре, а тутъ цитируется октябрьская книжка.

"Балъ" и "Графъ Нулинъ" (Спб. 1828).

138) Глинка сотрудничалъ въ "Телескопе" и несомненно, что это отчасти "обезоруживало" строгаго критика.

139) Ср. примеч. 97.

140) Пометка сделана въ этомъ месте по ошибке. Никакого примечанiя "здесь не предполагалось делать.

141) Эта яркая формулировка, дiаметрально-противоположная принципу "холодности", высоко-любопытна какъ теоретическое предвозвещенiе появленiя Лермонтова. Прямо литературнымъ благовещенiемъ звучатъ все эти слова о выстраданныхъ стихахъ, о вопляхъ души и о неземныхъ мукахъ, въ которыхъ заранее уже сказано все то, что только можно сказать о Лермонтове.

места письма Станкевича къ Неверову отъ 5 февраля 1835 года:

"Белинскiй въ своихъ "Литературныхъ Мечтанiяхъ" (хорошая статья въ Молве; Шевыревъ, говорятъ, хвалилъ ее, пока до него не дошло дело) сказалъ (хваля, впрочемъ, чрезвычайно Шевырева), что въ стихахъ его развивается мысль, а не изливается чувство. Справедливое замечанiе! Шевыревъ, говорятъ, взбесился и кричитъ: какъ сметь такъ говорить! Это тонъ Полевого". (Станкевичъ, Переписка, стр. 124).

Бедный педантъ еще не зналъ, сколько ему предстоитъ въ будущемъ получить тяжелыхъ ударовъ отъ этого "наглеца", который имелъ роковое значенiе въ его литературной карьере. Белинскiй больше всехъ содействовалъ тому, что къ Шевыреву, человеку во многихъ отношенiяхъ не безъ заслугъ передъ исторiей русской литературы, до сихъ поръ мы все относимся отрицательно.

143) Жизнь есть "тяжкiй подвигъ" - вторично (первый разъ по поводу Карамзина) уже высказываетъ Белинскiй свою заветную мысль, которую желаетъ видеть осуществленною во всякомъ серьезномъ литературномъ произведенiи. И въ этомъ-то духовномъ аскетизме и лежитъ главная новизна статьи. Ново было это восторженно-высокое представленiе о литературе въ эпоху, когда еще не исчезъ окончательно взглядъ, что поэзiя есть то же самое,

и когда мнимый учитель Белинскаго, Надеждинъ, всего 6 годами его старшiй, такъ настойчиво требовалъ отъ литературы горацiанской веселости.

144) "Неистовство" этого знаменитаго места всецело принадлежитъ Белинскому, но страстное увлеченiе театромъ и возведенiе его въ идеальный интересъ было обще всему кружку Станкевича. Вотъ что писалъ Станкевичъ Неверову 20 мая 1833, т.-е. годомъ раньше "Литер. Мечт.":

"Театръ становится для меня атмосферою; прекрасное меня ничтожныхъ, не внемлющихъ голосу божественной любви въ искусстве... Наше искусство не высоко; во театръ и музыка располагаютъ душу мечтать о немъ о его совершенстве, о прелести изящнаго делать планы эфемерные, скоро преходящiе... но темъ не менее занимательные" (переписка, стр. 27).

145) Захарiя Вернеръ, теперь совсемъ забытый, но некогда очень знаменитый немецкiй поэтъ и драматургъ, мистико-романтическаго направленiя (1768--1823). Белинскiй не задумался поставить его рядомъ съ Шиллеромъ, Шекспиромъ, и Гете, хотя ему, вероятно, была известна только драма "24 февраля", вышедшая въ русскомъ переводе Шишкова 2-го въ 1832. Содержанiе фаталистической драмы пересказано въ переведенномъ Белинскимъ отрывке изъ путевыхъ очерковъ Дюма "Гора Гемми" (см. выше стр. 278 - 291).

146) Никогда мысль о народности не покидаетъ Белинскаго.

147) Въ некоторыхъ изъ юбилейныхъ заметокъ 1898 г. находили этотъ пафосъ смешноватымъ и наивнымъ. Нельзя не позавидовать серьезности этихъ не наивныхъ критиковъ. Но Белинскiй вообще былъ большой "чудакъ", какъ его впоследствiи аттестовалъ Гоголь. "Белинскiй", писалъ Станкевичъ Неверову въ конце 1833 года, "способенъ вспыхнуть, прослезиться отъ всякой прекрасной мысли, отъ всякаго благороднаго подвига" (Переписка стр. 93).

148) Роль Белинскаго въ истолкованiи Грибоедова будетъ разсмотрена нами въ дальнейшихъ томахъ, въ связи съ крупными статьями о "Горе отъ Ума". По поводу же очень беглой характеристики, здесь данной, можно отметить, что, какъ и на всемъ протяженiи статьи, значенiе имеетъ "неистовость" Белинскаго, дiапазонъ критическаго голоса. Конечно, въ 1834 г. не было ничего новаго въ восторгахъ Грибоедовымъ, но только одинъ Белинскiй, ничто же не сумняшеся, произвелъ его въ Шекспиры комедiи. Отметимъ также, какъ къ Грибоедову отнесся Надеждинъ (въ "Телескопе" 1831 г., Ч. V., стр. 386 - 90):

"Кому не известно это странное созданiе Грибоедова? Молва ходила, ходила о немъ везде, и наконецъ - уходилась. Затаскавшись въ спискахъ, большею частiю искаженныхъ и обезображенныхъ, Горе отъ Ума препровождено уже было въ архивъ воспоминанiй, эту широкую и глубокую могилу, въ которую общее мненiе, столь непостоянное, рано или поздно сваливаетъ все свои игрушки. Несколько счастливыхъ фразъ и резкихъ выходокъ, оброненныхъ имъ во время путешествiя по гостинымъ, остались ходячими остротами бонтоннаго разговора, во такъ, что клеймо ихъ происхожденiя затерлось отъ вседневнаго употребленiя. Коротко сказать, отживало уже почти векъ свой, какъ появленiе на сцене воззвало его снова къ жизни. И теперь-то, сосредоточивая на себе общее, живое вниманiе, это, любопытное во многихъ отношенiяхъ, произведенiе становится доступнымъ для подробнейшаго изследованiя и вернейшей оценки, коимъ не было еще подвергнуто.

"Надобно видеть Горе отъ Ума на сцене, чтобы удостовериться решительно, какъ мало въ этой пiэсе драматическаго. Первый и второй актъ, несмотря на остроты, коими засыпаны, слишкомъ ощутительно отзываются пустотою действiя. Пестрое разнообразiе лицъ и бальная сумятица даютъ еще некоторое движенiе концу третьяго акта; четвертый держится только затейливою новостью небывалой на нашемъ театре сцены разъезда. Но вообще совершенное отсутствiе действiя въ пiэсе изобличается темъ, что содержанiе и ходъ ея не приковываютъ къ себе никакого участiя, даже не раздражаютъ любопытства. Акты сменяютъ другъ друга, какъ подвижныя картины въ дiораме, доставляя удовольствiе собою, каждый порознь, во не производя никакого цельнаго эффекта. Взаимная связь и последовательность сценъ, ихъ составляющихъ, отличается совершенною произвольностью, и даже иногда резкою неестественностью, нарушающею все приличiя драматической истины".

"учитель". Мы не говоримъ объ отдельныхъ замечанiяхъ. Верны они или не верны - этого мы теперь разбирать не станемъ. Мы хотели лишь сопоставить восторженное отношенiе Белинскаго и сухой тонъ Надеждина, которому великая комедiя только и кажется, что "страннымъ созданiемъ".

149) Слово, кажется пущенное въ ходъ Полевымъ. Только въ его статьяхъ оно намъ и попадалось. Позднее превращается въ юморъ, но съ значительно инымъ оттенкомъ.

150) Применена та же точка зренiя, съ которою Белинскiй раньше судилъ Фонъ-Визина и которая такъ мало имеетъ общаго съ "холодностью" и объективностью.

"Мичи", первоначально появившейся въ "Библ. д. Чт.", 1834 г. (т. VII).

152) Очень уже сильно сказано. Позднее Белинскiй тоже безконечно преклонялся предъ Грибоедовымъ, но имя Шекспира всуе не произносилъ.

153) Сопоставленiе Булгарина съ однимъ изъ рыночныхъ писателей здесь названныхъ Белинскимъ - Орловымъ, впервые пущено Пушкинымъ въ статье "Торжество дружбы или оправданный Александръ Анфимовичъ Орловъ", тоже напечатанной въ "Телескопе" подъ псевдонимомъ Феофилакта Косичкина. ("Телескопъ" 1831 г., No 13). Эти сопоставленiя съ Орловымъ затемъ усердно повторяются въ "Телескопе" почти при каждомъ упоминанiи о Булгаринскихъ романахъ.

154) Булгаринъ въ войскахъ Наполеона принималъ участiе въ испанскомъ походе.

155) Речь идетъ объ "Избранныхъ одахъ Горацiя съ комментарiями" (конечно, чужими), изд. Булгаринымъ въ 1821 г. Проделку эту вывелъ на чистую воду Полевой.

подвиговъ его. Нужно вообще отметить, что чемъ ближе къ современности, темъ статья все выростаетъ въ своемъ значенiи, темъ авторъ, являясь органомъ "новаго общественнаго мненiя", становится все интереснее и удары его критической палицы, разрушающей всяческую литературную манерность, становятся все тяжелее и тяжелее. Правда, это еще не те сокрушительныя выходки противъ литературной пошлости, которыми полна позднейшая деятельность Белинскаго, но уже железная рука "неистоваго" рыцаря определенно чувствуется, хотя она, какъ напр. въ характеристике Шевырева, еще въ бархатной перчатке.

Чтобы понять значенiе разрушительнаго подвига Белинскаго, надо вспомнить, что Марлинскiй въ 1834 г. былъ первостепеннейшею литературною знаменитостью. Въ настоящее время трудно уже себе представить до чего доходила эта популярность. Одинъ Пушкинъ могъ спорить съ Марлинскимъ относительно симпатiй публики, да его прямо такъ и называли "Пушкинымъ прозы". Нужно было иметь въ себе огромный запасъ новаго настроенiя, чтобы освободиться отъ этого всеобщаго гипноза и показать, что въ любимце публики больше фольги, чемъ настоящаго литературнаго золота. Конечно, для насъ вся оценка кажется собранiемъ азбучныхъ критическихъ истинъ. Но уже это результатъ того, что взгляды Белинскаго стали общимъ достоянiемъ. Съ его же стороны, повторяемъ, надо было прямо огромное мужество, чтобы усмотреть фальшь въ писателе, которому подражалъ самъ Пушкинъ и который оказалъ несомненное влiянiе на Лермонтова. Строго говоря, Белинскiй былъ даже не совсемъ правъ. Приподнятость Марлинскаго была вместе съ темъ протестомъ противъ пошлости окружающей среды и подготовила ту выработку свободной личности, презирающей житейскую действительность, которая легла въ основу новой русской общественной мысли. Но уже это обычныя увлеченiя всякой борьбы, когда не до того, чтобы быть идеально-справедливымъ.

157) Насколько блестящая и имевшая историческое значенiе характеристика является вполне личною заслугою Белинскаго и насколько онъ отразилъ тутъ "новое общественное мненiе" или въ частности настроенiе кружка Станкевича, определенно сказать трудно: имя Марлинскаго въ переписке Станкевича 1833--34 гг. не встречается. Но отношенiе Станкевича къ Кукольнику, Тимофееву и другимъ дутымъ знаменитостямъ едва ли даетъ возможность сомневаться въ томъ, что и на отношенiе Белинскаго къ Марлинскому главарь кружка имелъ свою долю влiянiя.

158) Одно изъ техъ местъ, на которое обыкновенно ссылаются сторонники взгляда о большомъ влiянiи Надеждина на Белинскаго. Но уже одно то, что Надоумко здесь названъ Мефистофелемъ, уничтожаетъ всю доказательность этого свидетельства. Уже Мефистофелевскаго въ психологiи Белинскаго не было ни малейшаго следа.

Выраженiя "на скудельныхъ ножкахъ" "хе! хе! хе!" взяты изъ "Молвы" 1831 г. (No 4), въ которомъ юмористически описывалось какъ Надоумко отправился на одинъ изъ московскихъ маскарадовъ.

"сердился"; въ 1831 г., какъ мы это документально знаемъ изъ его статейки No 9 (сы. стр. 149), онъ къ нему относился какъ къ человеку, который говоритъ не по твердо сложившемуся убежденiю, а изъ желанiя "идти наперекоръ общему голосу"; въ 1834 г. онъ относится къ нему какъ къ отголоску далекаго прошлаго. Когда же, спрашивается, онъ оказывалъ влiянiе?

160) Это уже прямая похоронная песнь Надоумке.

161) Тутъ, видимо, Белинскiй хотелъ сказать доброе слово о Полевомъ, имя котораго страннымъ образомъ ни разу де попадается на протяженiи всей длинной статьи. Совершенно очевидно, что Белинскiй къ нему относился очень хорошо. Если бы онъ хотелъ его ругать, ему Надеждинъ, неприлично преследовавшiй Полевого, далъ бы полную carte-blanche. Мертвое молчанiе о Полеволъ объясняется и темъ, что некоторое время прямо было запрещено упоминать имя Полевого и говорить о журнале, только-что закрытомъ по Высочайшему повеленiю.

162) Черточка бiографическая. Впоследствiи Белинскiй соблюдалъ педантическую аккуратность въ своемъ кабинете.

163) Въ 1830 г. закончили свое существованiе "Вестн. Европы", "Атеней", "Галатея".

"Московск. Телеграфъ", составляющiй самое крупное явленiе 20-хъ годовъ, тутъ даже не назвавъ, очевидно, по темъ же причинамъ, по которымъ не названа нигде фамилiя Полевого. Ср. примеч. 161.

165) Все университетскiе товарищи Белинскаго - Строевъ младшiй, Сазоновъ, Станкевичъ, Констант. Аксаковъ, были на стороне Каченовскаго.

166) Это опортунистское оправданiе того, что "Телескопъ" и "Молва" давали моды, какъ-то мало вяжется съ ригоризмомъ Белинскаго и, весьма возможно. прибавлено Надеждинымъ, вообще очень много вставлявшаго въ статьи своихъ сотрудниковъ.

167) "Московск. Вестн.", очень мало популярный въ свое время и теперь тоже почти исчезнувшiй изъ литературной памяти, былъ явленiемъ высоко замечательнымъ. Какъ органъ шеллингизма, онъ подготовилъ тотъ идеальный интересъ къ философiи, который такъ возвышенно окрасилъ кружокъ Станкевича.

168) Очевидно "Сынъ Отечества", основанный въ 1812 Гречемъ, который въ 1825 г. сделался соиздателемъ основаннаго Булгаринымъ въ 1822 г. "Северн. Архива", а въ 1831 г. сделался соиздателемъ основанной Булгаринымъ въ 1825 г. "Северн. Пчелы".

170) См. примеч. No 124.

171) Повести и поэмы подъ такими названiями въ собранiяхъ сочиненiй Булгарина мы не нашли.

172) Белинскiй и здесь, и позднее, разделяя общее мненiе русское и западно-европейское, очень преувеличивалъ значенiе Вальтеръ-Скотта. Впрочемъ, еще умершiй въ настоящемъ 1900 году знаменитый эстетикъ Рэскинъ необыкновенно высоко ставилъ шотландскаго романиста и постоянно его перечитывалъ.

173) Къ Александру Николаевичу (1809--1878) Белинскiй позднее относился очень хорошо за его прекрасные переводы изъ Гете. Въ 1834 г. Белинскiй зналъ его только какъ автора несколькихъ стихотворенiй въ "Библ. для Чт.".

174) Речь о посредственномъ беллетристе и поэте Михаиле Александровиче Маркове (ум. 1876), помещавшемъ стихи въ 1834 г. въ "Библ. д. Чт.", позднее въ "Литер. приб. къ Русск. Инв." и др. журналахъ.

"Библiотеки для Чтенiя" Леонтiе Александровиче Снегиреве.

176) Все названныя "стиходеи" были ненавистны Белинскому, очевидно, какъ сотрудники "Библ. для Чтенiя".

177) Собственное указанiе Белинскаго, что народность есть альфа и омега новаго перiода избавляетъ васъ отъ необходимости приводить какiя бы то ни было доказательства, что въ критерiе.народности, имъ применяемомъ съ такою настойчивостью, по существу решительно ничего новаго не было. Новой была только эта настойчивость.

Къ генезису идей Белинскаго о народности и связи ихъ съ взглядами Надеждина вамъ еще придется вернуться по поводу статьи о Гоголе.

180) Одно изъ важныхъ местъ для характеристики мiросозерцанiя Белинскаго въ первую эпоху его деятельности. Позднее онъ дiаметрально противоположно будетъ относиться и къ "черни" и къ "простолюдину".

181) Надеждинъ, напротивъ того, доказывалъ, что до-петровская Русь не можетъ представлять интереса для литературнаго воспроизведенiя, потому что "где начинается полная русская исторiя? Не дальше Петра Великаго". ("Телескопъ" 1832 г., т. X).

182) Псевдонимъ кн. Одоевскаго.

183) Очень темно выражено.

185) Въ этой превосходной формулировке вполне подготовлена теоретически почва для главной задачи критической деятельности Б. - прославленiя Гоголя и гоголевскаго отношенiя къ жизни.

186) Не въ бровь, а прямо въ глазъ. Но новаго тутъ уже ничего не было. Все это прямое подражанiе статье Пушкина - Феофилакта Косичкина, "Несколько словъ о мизинце г. Булгарина", где подъ видомъ краткаго оглавленiя будущаго романа "Настоящiй Выжигинъ" съ убiйственною иронiею были намечены все главные моменты пройдошеской карьеры Булгарина.

187) Второй романъ Булгарина "Петръ Ивановичъ Выжигинъ" не имелъ уже такого успеха какъ "Иванъ Выжигинъ".

188) И эта убiйственная иронiя была эхомъ Пушкинскихъ эпиграммъ и ряда статеекъ его, съ удивительнымъ искусствомъ такъ располагавшихъ цитаты и отдельныя слова, что Булгаринъ en toutes lettres, но такъ, что нельзя было придраться, обзывался и Видокомъ, и плутомъ, и ябедникомъ, и пасквилянтомъ и т. п.

190) Повести Погодина, печатавшiяся въ "Москов. Вест." конца 20-хъ годовъ, а позднее и въ "Телескопе", были действительно замечательнымъ явленiемъ для своего времени по простоте и отраженiю действительности. Оне очень нравились Надоумке, который въ статье о Булгаринскомъ "Иване Выжигине" очень хвалитъ "Черную немочь", какъ "настоящее зеркало русскихъ нравовъ! не налюбуешься до-сыта!" Честь и слава г-ну Погодину, умевшему такъ всмотреться въ нашъ купеческiй бытъ и такъ вслушаться въ речи вашихъ умныхъ и добрыхъ духовныхъ!" ("Вест. Евр." 1829, т. III, 223). Въ этихъ восторгахъ отнюдь нетъ, однако, никакой спецiальной заслуги Надеждина. Повести имели вообще очень большой успехъ. "Какъ хороша ваша Немочь, писалъ Погодину его петербургскiй прiятель Любимовъ, "обнимаю, целую васъ за все. Здесь все - и профаны, и люди мыслящiе превозносятъ ее" (Барсуковъ, Жизнь и труды Погодина, т. II, стр. 297).

191) Имя Василiя Аполлоновича (1789--1838) теперь совершенно исчезло изъ литературнаго сознанiя, но въ свое время онъ былъ заметная величина. Белинскiй еще много будетъ говорить о немъ.

192) До Белинскаго "Телескопъ" относился къ Вельтману отрицательно (см., напр., т. II, стр. 240, 539 и др.). Его "Странника" прямо вышутили.

193) Въ чрезмерныхъ восторгахъ Вельтманомъ, къ большой для себя невыгоде, Белинскiй отчасти разошелся съ Станкевичемъ, который писалъ Неверову въ конце 1834 года:

"Въ Вельтмановомъ Кащее местами встречаешь прекрасный образъ выраженiя, но все это не сосредоточено никакимъ господствующимъ чувствомъ, точно какъ и все событiя романа не липнутъ ни къ какому главному событiю. Чортъ знаетъ, что за винегретъ" (Переписка, стр. 66).

сотрудникомъ "Телескопа".

195) Это примечанiе въ изданiи Солдатенкова перепечатано безъ всякаго объясненiя и съ опущенiемъ второго примечанiя, сделаннаго Надеждинымъ. Въ этомъ совершенно непонятномъ виде оно перешло и въ другiя изданiя соч. Белинскаго. Смыслъ примечанiя становится яснымъ только при сопоставленiи съ следующимъ письмомъ Лажечникова, напечатаннымъ въ томъ-же самомъ No 51 "Молвы", стр. 428--29.

Въ Молве при No 44 "Телескопа", Г. Межевичъ, разбирая Хрестоматiю Г. Пенинскаго, делаетъ ему лестный для меня упрекъ. Благодаря Г. Межевича за вниманiе къ моимъ трудамъ, не могу однакожъ не посетовать на него. что онъ, вследъ за симъ упрекомъ, присвоиваетъ мою литературную собственность Мерзлякову, именно песню: Сладко пелъ душа соловушко, "Новике". Г. составитель Хрестоматiи, въ своемъ изданiи, давъ место этой песни, не удостоилъ подъ нею подписать моего имени, почтивъ всехъ избранныхъ имъ писателей этой чести. Не знаю, за что мое имя такъ ему не понравилось. Г. же Межевичъ, Богъ ведаетъ по какой причине, далъ на мою собственность дарственную запись другому, да еще покойнику, богатому песнями и безъ моей. Темъ более эта несправедливость, или ошибка, - какъ угодно назвать - мне досадна, что она едва ли не повторилась въ No 49 "Телескопа" {По настоящему изданiю на стр. 354, где въ характеристике Мерзлякова цитируются стихи "Ахъ, та песнь была заветная" и т. д. Можно действительно подумать, что этотъ куплетъ изъ романса Лажечникова принадлежитъ Мерзлякову.} помещенiемъ куплета изъ этой песни, опять при Мерзлякове; еще досаднее, потому что дорожу мненiемъ сочинителя "Литературныхъ Мечтанiй", котораго впрочемъ не имею чести знать.

Прошу васъ покорнейше дать место моей апелляцiи въ "Молве" и темъ возвратить мне мою собственность, или обличить меня, что я присвоиваю себе чужое добро. Въ последнемъ случае придется думать, что голова на плечахъ моихъ моя ли.

Тверь.

Декабря 19.

"Ледяной домъ", отрывокъ изъ котораго ("Языкъ") былъ незадолго до "Л. Меч." напечатанъ въ "Телескопе" (1834 г. т. XX).

197) Псевдонимы кн. Одоевскаго.

198) кн. Одоевскiй былъ очень умный и симпатичный писатель и, какъ человекъ высокаго строя души, не увлекался, конечно, великосветскостью. Но такихъ разрушительныхъ тенденцiй, какiя ему здесь въ собственной стремительности приписалъ Белинскiй, онъ, конечно, не питалъ.

199) Здесь еще не взятъ надлежащiй тонъ по отношенiю къ Гоголю и это чрезвычайно любопытно для характеристики необыкновенной быстроты умственнаго роста Белинскаго. Чрезъ несколько месяцевъ Белинскiй поставитъ Гоголя во главе всей литературы, а покаместъ Гоголь еще только "подаетъ надежды". Слово "необыкноеенный " здесь не нужно понимать въ современномъ употребленiи. На языке того времени оно соответствуетъ нашему скромному - "незаурядный".

200) Издатель "Библ. для Чт." Смирдинъ платилъ очень щедро.

201) Эта статья Греча ("Библ. для Чт.", т. VII), предназначалась собственно не для журнала, а для выходившаго тогда "Энциклопед. Лексикона" Плюшара, чемъ и объясняется ея сухость.

202) Эта описка Белинскаго (у Пушкина сказано: не продается перешла въ изд. Солдатенкова, а изъ него почти во все новейшiя перепечатки.

203--204) Отношенiе Белинскаго къ Брамбеусу является однимъ изъ техъ местъ статьи, на которыхъ легче всего проследить глубокое различiе между нимъ и Надеждинымъ даже въ техъ случаяхъ, когда они одинаково враждебно относятся къ тому или другому литературному явленiю. Надеждинъ просто испугался могущественнаго конкурента и повелъ съ нимъ ожесточенную войну и въ "Молве", и въ "Телескопе". Но какое оружiе пустилъ онъ въ ходъ? Вся статья "Здравый Смыслъ и Баронъ Брамбеусъ" есть сплошной доносъ. Статья очень интересуется темъ русскаго ли происхожденiя Брамбеусъ и говоритъ ему между прочимъ: "мы, воспитанные въ старыхъ началахъ православiя, мы такъ свято держимъ сiе ученiе, г. Баронъ, что даже появленiя вашихъ статей въ нашей литературе не считаемъ деломъ случайнымъ". Затемъ идутъ такiя милыя возраженiя:

"Руссо, какъ известно, былъ заклятой врагъ настоящихъ условiй общественнаго быта; онъ вооружался противъ нихъ со всемъ жаромъ фанатика-мономана; приписывалъ имъ весь развратъ, все несчастiя рода человеческаго: Баронъ Брамбеусъ совершенно тоже. Не угодно ли припомнить, какъ онъ въ своей "повести не-повести": Любовь и Смерть, отзывается о женщине, коей все несчастiе происходитъ отъ того, что она, будучи замужемъ, любитъ другого! - "Эта бедная Зенеида... Она просто жертва неопределенности зыбкихъ его формъ, окруженная неизбежною погибелью, еще борющаяся съ волнами страшнаго хаоса и въ лице погибели (?!) хватающаяся за подмытые утесы, которые обрушаются и дробятся въ ея рукахъ! Уже наша образованность обманула ее своимъ призракомъ супружескаго счастiя; омутъ домашняго насилiя!.. Какъ бы подать ей руку? Какъ спасти ее?.. Всему этому причиною безтолковыя условiя общества"... Переведите эти великолепныя метафоры на простой, христiанскiй языкъ: вы увидите, что Баронъ возстаетъ, не хуже Руссо, противъ порядка вещей, существующаго въ образованномъ обществе; что подъ разумеются у него семейныя узы, связывающiя супруговъ съ супругами. первый. основной цементъ житейскаго быта. Вообще все доселе известныя статьи Брамбеуса отзываются явнымъ недоброжелательствомъ къ условiямъ общественной жизни". ("Телескопъ" т. 21, стр. 255 - 256).

Подъ конецъ статьи Надеждинъ прямо кричитъ: слово и дело:

"Какъ! почтенейшiй Г. Брамбеусъ! Хорошо ли вы вникли въ смыслъ вашихъ словъ? - "Въ числе нашихъ нравственныхъ истинъ есть много оптическихъ обмановъ!" что многiе чувствованiя и поступки, кои мы, по нравственному убежденiю, считаемъ добродетелями, въ самомъ деле не что иное, какъ ложные призраки, можетъ быть даже возведенные заблужденiемъ на степень добродетлей! Стало-быть, вы сами держитесь мненiя Демокрита, что добродетель есть предразсудокъ, полезный!... Г. Баронъ! вы вольны иметь всякiя фантазiи: но подобныя просимъ васъ поберечь про себя. Мы Русскiе сохраняемъ еще переданную намъ отъ дедовъ, слепую, младенческую веру въ святость нравственнаго чувства, въ истину добродетели: языкъ нашъ доселе еще не осмеливался заподозривать совесть, сiю единственную путеводительницу посреди заблужденiй и соблазновъ, обуревающихъ ваше земное странствованiе. Мы веруемъ, что добродетель есть добродетель: полезному предразсудку, а какъ къ сiянiю вечной, божественной истины. Советуемъ и вамъ тоже"! (Ibid., стр. 328).

Нужно ли удивляться, что после такой "критики" Сенковскiй "пустился въ нравственность". Но нельзя не удивляться, что Белинскiй съ известнымъ сочувствiемъ цитируетъ доносы Надеждина Вотъ этого сорта влiянiя Чернышевскiй совсемъ упустилъ изъ вида.

Но какъ только Белинскiй становится самимъ собою и отраженiемъ кружка Станкевича (ср. Переписку, стр. 82--83), весь тонъ отношенiя къ Брамбеусу мгновенно меняется. Если съ другимъ столпомъ тогдашней литературы - Булгаринымъ, онъ не хотелъ говорить серьезно и донималъ его сарказмами, то къ этому временщику онъ долженъ отнестись иначе. Его умственную силу онъ отрицать не могъ, еще менее могъ онъ отрицать огромное влiянiе его на публику, которая прямо была оглушена блестящимъ по внешности подборомъ статей только-что начавшей выходить "Библ. для Чт.". И вотъ этотъ-то основанный на внешности успехъ и злилъ безконечно Белинскаго. Но злоба его не имела ничего общаго съ тою злобою, которую возбуждалъ успехъ Брамбеуса у литераторовъ и журналистовъ того времени, въ томъ числе и у Надеждина. Те просто завидовали. У Белинскаго же точка зренiя была совсемъ иная. Для него "Баронъ Брамбеусъ есть мизантропъ, сиречь человеконенавистникъ". Онъ ему ненавистенъ потому, что "смеется и издевается надъ всемъ и гонитъ особенно просвещенiе". Эту ноту по отношенiю къ Брамбеусу въ печати первый взялъ Белинскiй (Гоголь въ следующемъ году только повторилъ ее отчасти).

"Торквато Тассо", за которую Сенковскiй произвелъ молодого автора въ "великаго" писателя. Къ отношенiю Белинскаго къ Кукольнику мы еще вернемся въ дальнейшихъ томахъ. Покаместъ отметимъ, что до "Лит. Мечт." съ достаточною дозою иронiи отнесся къ драме Полевой ("Очерки", т. II).

206) Въ этомъ безграничномъ восторге и лежитъ главное отличiе отрицанiя Белинскаго отъ брюзжанiя Надеждина.

207) Несомненно характеристика Станкевича, который съ такою страстною жаждою посвятилъ себя изученiю немецкихъ философовъ въ подлиннике и весьма неохотно отдавалъ въ печать свои произведенiя, хотя ихъ чрезвычайно радушно принималъ Надеждинъ еще тогда, когда Станкевичъ только что вступилъ въ университетъ.

208) Въ этомъ лозунге Белинскому принадлежитъ, конечно, только страстность и энергiя выраженiй. Самый призывъ къ ученiю раздается въ нашей литературе съ первыхъ сатиръ Кантемира вплоть до нашихъ дней.

209) Намекъ на посещенiе Уварова москов. университета въ 1832 г.Ср. примечанiе No 37.

211) Въ 5-й разъ винится въ этомъ Белинскiй.

212) Дата устанавливаетъ бiографическiй фактъ, до сихъ поръ не отмеченный - поездку въ Чембаръ. Въ августе 1834 г. умерла мать Белинскаго и у него, очевидно, явилось желанiе повидаться съ отцемъ и осиротевшими братьями и сестрой.

* * *

О сокращенiяхъ, съ которыми "Лит. Мечт." напечатаны въ изд. Солдатенкова (а оттуда въ томъ же виде перепечатаны во все позднейшiя изданiя) см. стр. 250 настоящаго тома. Въ изд. Солдатенкова и др. нетъ также огромнаго количества курсива, такъ пестрящаго статью на страницахъ "Молвы" и въ нашемъ воспроизведенiи. Часто этотъ курсивъ не имеетъ значенiя, напр. въ техъ случаяхъ, когда курсивомъ набраны имена писателей. Но очень часто курсивъ заменяетъ въ "Лит. Мечт." кавычки и употребленъ въ техъ случаяхъ, когда приводятся чьи-нибудь подлинныя слова и выраженiя.

* * *

Въ вашихъ примечанiяхъ мы приложили старанiя къ тому, чтобы вопросъ о влiянiяхъ, сказавшихся въ "Лит. Мечт.", поставить на фактическую почву. Мы старались подыскать ко всемъ сколько-нибудь важнымъ местамъ статьи места параллельныя изъ статей другихъ представителей критической мысли двадцатыхъ и тридцатыхъ годовъ.

Лучшее у Полевого, Станкевича, шеллингистовъ "Москов. Вестника" и др., худшее у Надеждина.

Но въ чемъ же тогда настоящiй Белинскiй, въ чемъ новизна этой статьи, столь знаменитой?

Въ томъ, что десятки отдельныхъ верныхъ мыслей соединены здесь въ одно органическое и прекрасное целое. Совсемъ не такъ важно, что мысли, высказанныя здесь Белинскимъ, раньше его высказывались другими. Но въ томъ-то и дело, чти высказывались въ разбродъ, а главное - безъ того безграничнаго одушевленiя, безъ того желанiя схватиться не на животъ, а на смерть за правоту своихъ взглядовъ, которымъ такъ поразительно ярко отмечена статья. Благодаря этому одушевленiю, мысли Белинскаго, сами по себе не новыя, и врезались въ общее сознанiе и прiурочены большою публикою именно къ Белинскому, а не къ кому иному. Заслуга "Лит. Мечт." предъ исторiею русской критической мысли въ томъ и заключается, что его воодушевленiе сделало медленно устанавливавшiеся новые взгляды на русскую литературу и ея главныхъ деятелей всеобщимъ достоянiемъ.

Въ наши дни, когда самые взгляды "Лит. Мечт." вошли даже въ учебники, чисто-литературный интересъ ихъ нимало, однако, не уменьшился. Пламенный потокъ вдохновеннаго красноречiя Белинскаго зажигаетъ и теперь съ тою же силою, какъ и 60 летъ тому назадъ. Могутъ ли устареть взглядъ на жизнь какъ на подвигъ, высокое представленiе о человеческомъ достоинстве и все те необыкновенныя качества души, которыя побуждаютъ васъ определять Белинскаго какъ великое сердце