Примечания к первому тому ПСС Белинского

"Листка" за 1831 годъ. Цензурная пометка профессора Ивана Снегирева отъ 27 мая 1831 года.

Въ 1831 году некiй кн. Д. В. Львовъ {Въ бывшихъ у А. H. Пыпина, но не напечатанныхъ имъ письмахъ Белинскаго, издателемъ называется какой-то Артемовъ. Но это имя въ "Листке" нигде не названо.} вздумалъ выпускать перiодическое изданiе подъ заглавiемъ "Листокъ". Съ перваго взгляда - "Листокъ" производитъ впечатленiе поразительнаго убожества. Представьте себе "листокъ" въ буквальномъ смысле слова - 2 страницы текста, ростомъ въ обыкновенный писчiй листъ. Черезъ некоторое время форматъ и объемъ изменились, и "Листокъ" выходилъ 4 листками въ четвертку. Состояли нумера изъ какого-то невообразимаго мусора: какiя-то описанiя московскихъ улицъ и балагановъ, повести, занимающiя 2 столбца, шарады, анекдоты и т. п. Но вместе съ темъ общiй топъ этой скорее детской забавы, чемъ действительнаго перiодическаго изданiя, былъ очень симпатиченъ. Такъ, одною изъ целей "Листка" было взыванiе къ благотворительности (см. No 10) и указыванiе лицъ, которымъ надо придти на помощь. Одинъ изъ наиболее деятельныхъ сотрудниковъ "Листка" - другой кн. Львовъ, съ иницiалами В. С., писалъ такiе стишки:

Очень забавно, но вместе съ темъ и симпатично по своимъ стремленiямъ другое произведенiе кн. В. С. Львова - "Картины изъ крестьянскаго быта" - имеющее целью показать, что и крестьянамъ доступны весьма нежныя чувства:

Вы думаете, господа городскiе жители, что въ курной избе, куда сквозь маленькiя нечистыя окна редко проникаетъ лучъ солнца, где живутъ по виду не люди, а варвары, какъ честятъ все иностранцы и многiе русскiе православныхъ нашихъ, не можетъ родиться никакая страсть благородная? Ошибаетесь и очень ошибаетесь"!

И въ доказательство разсказывается исторiя, какъ зачахла отъ любви деревенская девушка, когда ея милаго забрали въ солдаты.

Рядомъ съ ничтожнейшими стишками, въ "Листке" появились стихи "Съ Гейне" Н. Кирова (No 17) и стихи выбраны не любовные, а те, въ которыхъ юноша вопрошаетъ волны:

"Листка" становилось все серьезнее и подъ конецъ {Всего вышло 49 нумеровъ. "Листокъ" довольно неаккуратно выходилъ 2 раза въ неделю. Онъ прекратился въ iюле. Въ письме отъ 29 сентября 1831 г. Белинскiй писалъ брату: "О "Листке" не безпокойся. Многострадальный юноша кончилъ свою жизнь; великiй мужъ помре вмале... Вотъ ужъ более двухъ месяцевъ, какъ объ немъ нетъ ни слуху, ни духу" ("Русск. Ст." XV, стр. 64).} получаетъ литературный интересъ. Таковы, напр., довольно ядовитыя выходки противъ Полевого (No 25--26), рецензiи, подписанныя иницiалами П. С., "Наложницы" Баратынскаго (No 39) и др.

По странной иронiи судьбы именно въ этомъ, въ общемъ, все-таки совершенно ничтожномъ, "Листке" суждено было впервые явиться въ печати несколькимъ генiальнымъ писателямъ. Въ "Листке" напечатаны первыя стихотворенiя Кольцова ("Вздохъ на могиле В - ва" въ No 22, "Посланiе къ ***", въ No 30, и "Посланiе къ А - й", въ No 42--43), одна изъ эпиграммъ, приписываемыхъ Лермонтову {Знакомясь съ "Листкомъ", мы были ее мало изумлены, наткнувшись на следующую статейку:

Прошу не оскорбиться, почтенныя читательницы, я разскажу случай, который не могъ бы встретиться въ обществе (курсивъ "Листка"). Цель моя состоитъ въ томъ, чтобъ заставить васъ улыбнуться, а общество, въ которомъ это случилось, верно, не одинъ разъ заставляло васъ не только улыбаться, но и смеяться даже отъ добраго сердца!

Подражанiе губитъ людей такого тона; "у графини есть альбомъ - какъ мне не иметь?" - сказала Матрена Савишна, девушка или, такъ сказать, барышня. - Купила альбомъ. - "Сделайте одолженiе, Николай Максимовичъ, начните вы писать въ моемъ альбоме". - Долго отговаривался онъ, наконецъ, взялъ перо, чтобъ удовлетворить неотвязчивую Матрену Савишну, открылъ первый листъ и - пишетъ:

"Нетъ, полноте! зачемъ! уже это явная лесть!" - "Дайте кончить", - сказалъ хладнокровно избранный на важное начало, и продолжалъ:

три, а не четыре!

Разумеется, что Николай Максимовичъ не могъ сказать намъ, чемъ наполнился после альбомъ, онъ съ техъ поръ не видалъ ни его, ни Матрену Савишну".

Изумленiе наше вполне понятно, потому что приведенное въ статейке двустишiе принадлежитъ къ числу известнейшихъ эпиграммъ Лермонтова и помещается во всехъ изданiяхъ его стихотворенiй безъ всякихъ оговорокъ и безъ всякихъ сомненiй въ томъ, что это удивительно тонкая насмешка действительно принадлежитъ ему. Более точное разследованiе показываетъ, что въ рукописяхъ Лермонтова эпиграммы нетъ и взята она всеми издателями изъ записокъ Хвостовой, где разсказано вотъ что:

"Въ нашемъ обществе была тогда одна барышня, соседка по чембарской деревне; она упрашивала Лермонтова не терять словъ для нея и написать ей на память хоть строчку правды для ея альбома. Онъ ненавиделъ попрошаекъ и, не имея возможности отделаться отъ ея настойчивости, сказалъ: "ну, хорошо, дайте листокъ бумаги, я вамъ выскажу правду". Соседка принесла поскорее бумаги и перо, онъ началъ:

"Михаилъ Юрьевичъ, безъ комплиментовъ! Я правды хочу". - "Не тревожьтесь, будетъ правда", отвечалъ онъ и продолжалъ:

За такую сцену можно было бы платить деньги; злое торжество Мишеля, душившiй насъ смехъ и слезы воспетой, - все представляло комическую картину". ("Рус. Вест." 1857 г., т. V, стр. 402).

"Листка" съ этимъ местомъ записокъ Хвостовой было то, что Хвостова вклеила въ нихъ ходячiй анекдотъ. Со стороны нашихъ мемуаристовъ, а въ особенности мемуаристокъ это вполне станется. Ведь вставила же Смирнова въ свои знаменитыя записки и прiурочила къ Пушкину десятки прямо дикихъ анахронизмовъ, физически немыслимыхъ, потому что они связаны съ событiями, случившимися уже после смерти Пушкина. Въ данномъ случае, однако, такой физической невозможности нетъ. Дело въ томъ, что осень холернаго 1830 года Лермонтовъ и его бабушка Арсеньева проводили въ Москве и въ подмосковной деревне Арсеньевой. По вечерамъ у Арсеньевой, чтобы разсеять старуху, собиралось большое общество молодежи, развлекавшееся разными играми и забавами. На одномъ изъ этихъ вечернихъ собранiй и произошла, по словамъ Хвостовой, описанная ею сцена. Возможно, что острота Лермонтова разнеслась по великосветскимъ пружкамъ и дошла до князей Львовыхъ, которые и тиснули ее въ "Листке".

Для изследователей Лермонтова прибавимъ, кстати, что злая шутка не всецело принадлежитъ ему. Она собственно представляетъ собою злую переделку заключительныхъ строкъ пошлаго мадригала, посвященнаго одной актрисе поэтомъ Екатерининскихъ временъ Василiемъ Петровымъ:

(См. "Рус. поэзiю" подъ ред. С. А. Венгерова, т. I, стр. 446).}, и, наконецъ, первыя печатныя произведенiя Белинскаго - стихотворенiе "Русская Быль" (въ No 40--41), и маленькая рецензiя (въ No 45, безъ подписи). И если еще прибавить, что цензуровалъ большую часть NoNo "Листка" Сергей Аксаковъ, то букетъ получается замечательно литературный.

"Русская Быль" известна читающей публике. Она напечатана и въ двенадцатитомномъ изданiи Солдатенкова (т. XII), и въ сокращенномъ изданiи Ф. Ф. Павлевкова. Воспроизводимъ его точно по "Листку", съ соблюденiемъ орфографiи того времени. Стихотворенiе какое-то странное. Нельзя про него сказать, что оно очень слабое, потому что недостатки его - более нелепая, чемъ дикая кровожадность, которою оно проникнуто - не могутъ быть всецело приписаны юному стихотворцу, явно впадавшему въ тонъ, не имъ созданный. Но, конечно, еще менее можно его назвать сколько-нибудь удовлетворительнымъ. Трудно сказать, подражанiемъ чему именно является "Русская Быль". Русскiя народныя песни никогда подобною кровожадностью не отличаются, да еще такою изысканною, чтобы подать изменнице на серебряномъ блюде сердце убитаго соперника. Это ужасы вполне романтическiе, плодъ недавняго чтенiя и увлеченiя кровавыми произведенiями эпохи, втиснутый внешнимъ образомъ въ рамки русскаго быта и изложенный русскимъ песеннымъ складомъ.

Эта небольшая рецензiя, не включенная въ собранiя сочиненiй Белинскаго, очень любопытна, какъ свидетельство того, что критическое чутье Белинскаго уже вполне созрело. Она вполне соответствуетъ тому, что сообщаетъ Поповъ о замечательной перемене къ лучшему въ эстетическихъ воззренiяхъ Белинскаго, которую онъ не могъ не заметить, когда свиделся съ нимъ въ начале 1831 года. Будучи въ гимназiи, Белинскiй, "по летамъ своимъ, еще не могъ отрешиться отъ обаянiя первыхъ пушкинскихъ поэмъ и мелкихъ стиховъ. Неприветно встретилъ онъ сцену: Онъ и въ то время не скоро сдавался на чужое мненiе. Когда я объяснялъ ему высокую прелесть въ простоте, повороте къ самобытности и возрастанiе таланта Пушкина, онъ качалъ головой, отмалчивался или говорилъ: "Дайте, подумаю; еще прочту".

Теперь, когда Поповъ, во время масляницы 1831 года, свиделся съ Белинскимъ, тотъ же "Борисъ Годувовъ" явился наиболее яркимъ показателемъ его духовнаго роста. "Я увиделъ большую перемену въ Белинскомъ. Умъ его возмужалъ; въ замечанiяхъ его проявлялось много истины. Тамъ прочли мы только-что вышедшаго тогда (въ полномъ составе) "Бориса Годунова". Сцена "Келья въ Чудовомъ монастыре" на своемъ месте, при чтенiи всей драмы, показалась мне еще лучше. Белинскiй съ удивленiемъ замечалъ въ этой драме верность изображенiй времени, жизни и людей; чувствовалъ поэзiю въ пятистопныхъ безрифменныхъ стихахъ, которые прежде называлъ прозаичными, чувствовалъ поэзiю и въ самой прозе Пушкина. Особенно поразила его сцена "Корчма на литовской границе". Прочитавъ разговоръ хозяйки корчмы съ собравшимися у нея бродягами, улики противъ Григорiя и бегство его черезъ окно, Белинскiй выронилъ книгу изъ рукъ, чуть не сломалъ стулъ, на которомъ сиделъ, и восторженно закричалъ: "Да это живые; я виделъ, я вижу, какъ бросился онъ въ окно!" Въ немъ уже проявился тотъ критическiй взглядъ, который впоследствiи руководилъ имъ при оценке сочиненiй Гоголя".

Рецензiя собственно не касается трагедiи. Она высмеиваетъ ничтожную брошюрку неизвестнаго автора. Но мимоходомъ рецензентъ весьма ясно даетъ понять, какого онъ высокаго мненiя о трагедiи. Онъ проявляетъ тутъ полную самостоятельность, нападая на Полевого и слегка иронизируя надъ Надеждинымъ, тогда еще, главнымъ образомъ, известнаго подъ псевдонимомъ Надоумки. Немногiя строки о Надеждине очень интересны какъ потому, что оне метко определяютъ духовную сущность Надеждина, лишеннаго глубокихъ убежденiй, такъ и потому, что оне показываютъ, что еще студентомъ Белинскiй относился къ Надеждину съ достаточною дозою скептицизма.

"Монфермельская молочница". Но его ждала неудача. "Къ Рождеству (1832 г.), - писалъ онъ роднымъ, - съ великими трудами, просиживая иногда напролетъ целыя ночи, а во время дня не слезая съ места, перевелъ я (романъ), въ надежде прiобрести рублей 300. Но фортуна и тутъ прежестоко подшутила надо мной: въ газетахъ было объявлено о другомъ переводе сего самаго сочиненiя, и потому я едва-едва могу получить 100 р. ассигн.". на самомъ деле онъ, очевидно, и 100 р. не получилъ: "Монфермельская молочница" имеется на рус. языке только въ одномъ переводе и его переводъ издателя не нашелъ.

Неудача съ первымъ переводомъ не обезкуражила Белинскаго. Онъ заселъ за новый романъ того же Поль-де-Кока, который ему далъ 200 р.

Весною и летомъ 1898 г., когда почти все органы русской печати съ небывалымъ единодушiемъ преклонялись предъ светлою памятью Белинскаго, нашлось, все-таки, одно изданiе, которое и по этому случаю не преминуло свести счеты съ "либерализмомъ". Въ Риме былъ обычай, что за колесницей трiумфатора, для вящшаго оттененiя, ходилъ "клеветникъ" и поносилъ чествуемаго героя всякими небылицами и поношенiями. Роль этого "клеветника" взялъ на себя г. Медведскiй изъ "Москов. Вед." и, между прочимъ, онъ не преминулъ ядовито отметить, что вотъ, молъ, "либералы" доказываютъ, что Белинскiй такой, сякой, хорошiй, да благородный, а между темъ онъ насадилъ въ русской литературе поль-де-коковщену. Если бы г. Медведскiй чуточку получше зналъ Белинскаго, онъ могъ бы напитать свои стрелы еще большимъ ядомъ. Мы ему великодушно придемъ на помощь и приведемъ несколько строкъ изъ отзыва самого же Белинскаго о томъ писателе, распространенiю котораго онъ посвятилъ первое напряженiе своихъ духовныхъ силъ. Спустя два года после выхода "Магдалины" Белинскiй писалъ въ "Телескопе":

"Передо мною лежитъ романъ Поль-де-Кока "Сынъ моей жены", перелистываю его съ разстановкою и трепещу при мысли, что это подлое и гадкое произведенiе можетъ быть прочтено мальчикомъ, девочкой и девушкой; трепещу при мысли, что Поль-де-Кокъ почти весь переведенъ на русскiй языкъ и читается съ услажденiемъ всей Россiей".

"корифеемъ кабаковъ и лакейскихъ", пишущимъ для "любителей неблагопристойныхъ сочиненiй" и т. д. Правда, чрезъ несколько летъ Белинскiй значительно изменилъ свой взглядъ на Поль-де-Кока, называлъ его Теньеромъ и даже сближалъ съ Беранже. Но сейчасъ, для определенiя чисто-нравственной стороны положенiя, имеетъ значенiе только взглядъ Белинскаго, хронологически наиболее близкiй къ тому времени, когда онъ выпустилъ переводъ "Магдалины". Сознаемся откровенно, подчеркиванiя г. Медведскаго насъ смутили не мало. Говоря словами сейчасъ приведенной рецензiи, всякiй поклонникъ Белинскаго и его великаго сердца не можетъ не "трепетать при мысли, что подлыя и гадкiя произведенiя" Поль-де-Кока вошли въ литературный обиходъ, между прочимъ, при содействiи "неистоваго Виссарiона".

"Магдалину". Рекомендуемъ г. Медведскому сделать то же самое, и онъ убедится, что и этотъ маленькiй козырь въ игре противъ Белинскаго (ведь въ конце концовъ нравственный типъ человека не можетъ же считаться установившимся въ такiе молодые годы) придется ему выпустить изъ рукъ. Изъ этого испытанiя Белинскiй выходитъ все темъ же рыцаремъ безъ страха и упрека, не имеющимъ на своей репутацiи ни единаго, самомалейшаго пятнышка.

Первый разъ въ жизни пришлось намъ читать Поль-де-Кока, въ наше время совершенно забытаго, а некогда наравне съ Дюма всеобщаго любимца, котораго читалъ даже столь далекiй отъ литературы тургеневскiй "Отчаянный", соединившiй все доступныя ему прiятности жизни въ одно представленiе:

Мы знали и теоретически, по разнымъ критическимъ статьямъ, что "подлость" и "гадость" произведенiй Поль-де-Кока очень относительны и сводятся, большею частью, къ разстройству желудка. Но, все-таки, чтенiе "Магдалины" привело васъ въ совершенное изумленiе, въ данномъ случае, конечно, чрезвычайно прiятное. "Грязи" въ смысле эротическомъ въ немъ нетъ и следа. Во всемъ романе есть единственная глава, посвященная щекотливому предмету - "паденiю" некоей маркизы Эрнестины. Но и эта глава обрывается на томъ, какъ будущiй любовникъ уговариваетъ маркизу провожать соседей и затемъ они одни возвращаются домой. Нетъ даже простого многоточiя, которое принято ставить въ этихъ случаяхъ. Не только по сравненiю съ французскими натуралистами последнихъ десятилетiй, но даже по сравненiю съ русскими писателями эта самая рискованная глава есть олицетворенiе скромности. Смешно ее даже сравнивать съ "паденiемъ" Елены въ "Накануне" или Веры въ "Обрыве". А собственно "польдекоковщина" въ "Магдалине" сводится къ несколькимъ эпизодамъ въ излюбленномъ стиле французской юмористики: гризетки объелись приниковъ и внезапно должны спасаться въ кусты; близорукiй господимъ, вместо разсыпавшихся боченковъ отъ лотто, подбираетъ съ земли остатки отъ прохожденiя мимо того места, где онъ шарилъ, несколькихъ козъ; одна старушка, всегда имеющая при себе "свою добрую прiятельницу" - клистирную трубку, попадаетъ въ неловкое положенiе въ присутствiи некоего молодого человека - вотъ и все "грязное" въ романе. Не скажемъ, чтобы все это было очень "чисто", эстетично и даже просто забавно. Но все-таки, смеемъ думать, переводъ такихъ невинныхъ вещей, ничего не прибавляя къ лаврамъ Белинскаго, ровно ниего не прибавляетъ и къ лаврамъ г. Медведскаго, и безъ того уже блистательно доказавшаго, что Белинскiй величина не по заслугамъ раздутая "либералами". Къ тому же въ общемъ составе романа "польдекоковщина" занимаетъ не более трехъ, четырехъ главъ. Остальное представляетъ собою типичнейшiй романъ добраго стараго времени - "нравоучительный и длинный": порокъ наказывается, добродетель вознаграждается и торжествуетъ, устраивается свадьба, отецъ находитъ свою дочь, симпатичная крестьянка оказывается графиней и т. д. Главное действующее лицо, по имени котораго названъ романъ, - воспитанная крестьянкой, а на самомъ деле дочь графа Магдалина есть олицетворенiе великодушiя и самопожертвованiя, и романъ кончается ея словами: "все, которыхъ я люблю, счастливы, значитъ и я счастлива".

Мы не считали нужнымъ заняться изследованiемъ того, занимаетъ ли "Магдалина" въ ряду романовъ Поль-де-Кока исключительное положенiе или же остальные его романы тоже въ этомъ роде. Интересуетъ насъ не авторъ, а переводчикъ. Въ томъ виде, въ какомъ вышла "Магдалина" на русскомъ языке, нетъ надобности следовать совету Белинскаго, который даже въ позднейшей статье, относящейся довольно благосклонно къ Поль-де-Коку, какъ верному бытописателю мелкой парижской жизни, все-таки прибавляетъ: "Горе безпечному отцу, который не вырветъ изъ рукъ своего сына-мальчика романа Поль-де-Кока; горе неосторожной матери, которая дастъ его въ руки дочери". Кто, зная Поль-де-Кока во его веселой репутацiи, возьметъ русскiй переводъ "Магдалины", очень и очень разочаруется и будетъ жестоко скучать.

Перепечатать всю "Магдалину" не считаемъ нужнымъ. Возьмемъ только самую "рискованную" главу, посвященную "паденiю" Эрнестивы. Это дастъ читателю понятiе и о слоге молодого переводчика, и о томъ, насколько ужасна та "польдекоковщина", въ насажденiи которой его обвиняютъ гг. Медведскiе:

"Викторъ остался одинъ съ Эрнестивою, съ какимъ нетерпенiемъ ждалъ онъ этой минуты! Когда находишься одинъ въ поле съ молодою женщиною, которую любишь, которою сгораешь желанiемъ владеть, и не восторжествуешь надъ ея сопротивленiемъ, тогда потеряна всякая надежда видеть исполненными свои желанiя.

"Къ чему намъ торопиться, сударыня", сказалъ Викторъ, "позвольте мне насладиться несколькими минутами высочайшаго блаженства быть вместе съ вами... - Я хочу скорее быть дома... - И сей же часъ! Когда вы находились съ вашими соседями, то не спешили такъ!.. вы жестоки ко мне!.. вы во всемъ отказываете мне!.. я виновенъ въ глазахъ вашихъ темъ, что люблю васъ!.. - Прошу васъ, не говорите со мною о такихъ вещахъ... не говорите мне этого... Пойдемте поскорее... я боюсь, чтобы мой мужъ не ожидалъ меня... онъ можетъ удивиться тому, что...

- "Вашъ мужъ теперь спитъ; вы это очень хорошо знаете, потому что онъ предупредилъ васъ объ этомъ. Но вы потому торопитесь, что не хотите согласиться ни на малейшую ко мне благосклонность... потому что вы гнушаетесь мною, и что для васъ непрiятно быть со мною наедине... - Это не потому, чтобы я гнушалась... - И вы смотрите на меня какъ и на всехъ?.. Какъ это лестно!.. какъ это любезно! - Чего же вы хотите отъ меня... - О! ничего... вы довольно мне сказали... Боже мой! кажется, вы трепещите... - Да я, трепещу... я страшусь васъ... - Страшитесь!.. со мною, со мною, который васъ столько любитъ!.. - Можетъ быть, отъ этого-то... - Ахъ! сударыня, я очень несчастливъ, если внушаю въ васъ одинъ только страхъ!.. Какъ бы я желалъ не любить васъ более!.. Да, я отдалъ бы все въ мiре, чтобы только забыть васъ; ибо я очень вижу, что моя любовь наскучиваетъ, надоедаетъ вамъ... Но я не могу, я никогда не буду въ состоянiи сделать этого... я люблю васъ совсемъ иначе, нежели я любилъ когда-нибудь прежде. Я понимаю теперь различiе истиннаго чувства отъ этихъ желанiй, которыя принимаютъ за любовь... - Докажите же мне это, не требуя отъ меня ничего противнаго моимъ обязанностямъ. Мне кажется, что я и такъ довольно благоразуменъ... - Да! это удивительно!.. - Разве моя вина въ томъ, что подле васъ я сгораю, я желаю столь многаго?... Ахъ, если бы вы чувствовали хотя малейшую часть Того, что я ощущаю! - прошу васъ, пойдемте скорее... вы мучаете меня... я задыхаюсь... ахъ! какъ я страдаю!.. - Боже мой! и я виновникъ этого... - Да, вы делаете меня такъ несчастною.

Голосъ Эрнестины прервался; она поднесла платокъ къ своимъ глазамъ. Викторъ хотелъ обнять ее; она вырвалась и удвоила шаги. Ему удалось тотчасъ поймать ее, и онъ схватилъ ея руку, которую она хотела отнять у него.

- Какъ, вы не хотите даже дать мне своей руки?.. - Оставьте меня!.. - Нетъ, нетъ, я не оставлю васъ... я слишкомъ люблю васъ. Если это преступленiе, то я одинъ виновенъ въ немъ".

Вотъ и вся сцена "паденiя". Едва ли кто станетъ спорить противъ того, что она не только не порнографична, а прямо целомудренна.

Ив. Остров - овъ, первый имевшiй въ своемъ распоряженiи письма Белинскаго къ брату и извлекшiй изъ нихъ первыя по времени ("Москов. Вед." 1859 г. No 25) сведенiя о драме и начальной деятельности Белинскаго, между прочимъ пишетъ:

"Въ томъ же журнале ("Телескопе" 1833 г.) поместилъ онъ оригинальную свою статью "Тоска".

Такой статьи ни въ "Телескопе", ни въ "Молве", ни за 1833, ни за позднейшiе годы, ни оригинальной, ни переводной не появлялось. Тутъ какое-нибудь недоразуменiе или ошибка.

"Литературныя мечтанiя" считаются началомъ критической деятельности Белинскаго въ "Молве" и "Телескопе". Но верно ли это? Если читать "Литературныя мечтанiя" такъ, какъ они печатались въ "Молве", и такъ, какъ мы ихъ воспроизводимъ - именно со всеми юмористическими пометками въ конце отдельныхъ главъ: "продолженiе обещано", "следующiй листокъ покажетъ", "опять не кончилось", "не все еще" и др., то становится совершенно очевиднымъ, что Белинскiй далъ только начало статьи и затемъ къ каждому No еще не зная критическихъ силъ Белинскаго, рискнулъ приступить къ печатанiю статьи, имея только ея начало? Надо поэтому предположить, что онъ уже имелъ некоторое представленiе объ этихъ критическихъ силахъ. Вотъ почему, кажется, следуетъ допустить, что кое-что изъ неподписанныхъ, но часто весьма бойкихъ библiографическихъ статеекъ "Молвы" вышло изъ-подъ пера Белинскаго и внушило Надеждину выгодное о немъ представленiе. Однакоже, сколько-нибудь определенно высказаться какiя именно статейки могли бы быть приписаны Белинскому невозможно. Ex ungue leonem тутъ не распознаешь, потому что анонимно писалъ въ библiографическомъ отделе "Молвы" и Надеждинъ, и совсемъ не лишенный бойкости Межевичъ, и Бодянскiй, а весьма возможно, что и Станкевичъ и другiе члены его кружка - Красовъ, Сергей Строевъ и др., довольно усердно сотрудничавшiе въ журнале Надеждина.

скiй и то, что съ фр. историч. статьи переводилъ всегда Белинскiй, даетъ основанiе приписать ему и этотъ переводъ. Перепечатывать, однако, переводъ, въ виду отсутствiя твердой уверенности, считаемъ лишнимъ.