Сервантес

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Сервантес (старая орфография)

Кто не читал "Дон-Кихота"? Кто в юности не восхищался этим безсмертным творением, от души хохоча над приключениями знаменитого "рыцаря Печального Образа", кто в зрелых летах не восхищался еще больше, но уже не только хохоча, а глубоко задумываясь, видя в этом удивительном романе не только цепь всевозможных смешных приключений, но и решение нескольких важнейших вопросов человеческой жизни, чувствуя духовное родство бедного героя со всеми нами, по крайней мере, с теми из нас, в чьей душе идеальные и в большинстве случаев неосуществимые стремления к добру, правде, человечности победоносно господствуют над чисто практическими, житейскими интересами...

"Его натура, - говорит о нем один из биографов, - все, им пережитое, его интимные склонности - все приближало его к Дон-Кихоту. Дворянин и солдат, мечтатель и исправитель причиняемого зла, он не может дать в своей душе места эгоистической и грубой безпечности толпы... Странствующий рыцарь добра и правды, он думает, что каждый может служить людям благородными примерами, и своего верования он не теряет и после горьких разочарований"...

подвигах; но знатность происхождения не мешала крайней скудости материальных средств, и эта последняя была причиной и скудости образования будущого великого писателя. Отсутствие его мальчик восполнял, как мог, чтением, любовь к которому была так сильна в нем, что уже в раннем детстве он подбирал на улице исписанные клочки бумаги, - и особенно чтением поэтов; они были первыми его учителями, наравне, впрочем, с живописной природой его родины, действовавшей не менее возбудительно на его чувство и воображение. Но в сердце молодого гидальго развивались в то же время стремления воинственные - чисто кастильская черта, находившая себе богатую пищу и в тех героических рассказах, которые он безпрерывно слышал в своей семье, и рано приведшая его к убеждению, что военная храбрость есть добродетель, соединяющая в себе все остальные, что она развивает в человеке либеральный дух, рыцарское чувство, и что благородным душам свойственно жить среди опасностей... И стремления эти рано начали осуществляться: в 1570 г. мы видим его поступившим в военную службу, а год спустя провожаем его на войну...

То была война Испании с победоносными турками. Во главе испанского войска стоял знаменитый дон-Жуан Австрийский, прозванный "кастильским Ахиллесом", являвшийся представителем истинно рыцарских чувств древней Испавпии, под знамена которого стекались воины изо всех мест государства, студенты изо всех университетов, молодые художники и поэты... Не простым, автоматически действующим, солдатом явился Сервантес в этих рядах: с одушевлением, часто переходившим в пылкую экзальтацию, отдался он, горячий патриот, своему делу, и Лепантская битва, составившая народную гордость и радость, выставила это восторженное настроение будущого автора "Дон-Кихота" в полном блеске. Постоянно стоя на самом опасном посту, получая одну рану за другой, видя раздробленной одну руку свою, он забывал все физическия страдания в жару наслаждения победой, "и так, - писал он позже одному из своих друзей, - когда труба прозвучала в прозрачном воздухе победу христианского оружия, - в эту сладостную минуту я сжимал одной рукой мою шпагу, из другой обильно лилась кровь; в груди я чувствовал глубокую рану, и левая рука моя была раздроблена на тысячу кусков; но так велика была радость моей души при виде неверного, побежденного христианином, что я не замечал моих ран..." Участием в Лепантской битве, - за которую наш поэт-воин поплатился несколькими месяцами лежания в госпитале, - военная деятельность его не ограничилась. После несчастной тунисской экспедиции, где, проникнутый глубокой гуманностью, боец присутствовал при героической гибели трех тысяч человек, и возвращения на короткое время в Европу, он снова двинулся в поход против турок; но на этот раз ему суждено было уже не скоро вернуться в отечество. Корабль, на котором он ехал, вместе с несколькими другими из эскадры, был взят в плен турками, и Сервантеса привезли в Алжир, бывший в ту пору притном корсаров, центром контрабандной торговли, чем-то в роде разбойничьей трущобы.

Это произошло в 1575 г., и с этих пор, в продолжение пяти лет, жизнь Сервантеса, с одной стороны, полна чисто-романических подробностей, с другой - бросает яркий свет на его нравственную личность. Мы уже знакомы с ним, как с горячим, даже восторженным патриотом; из нескольких вышеприведенных слов его письма могли мы сделать вывод и о его приверженности к христианству; присоединим к этому всегда жившее в нем глубокое чувство человечественности, сострадания ко всему гонимому, мучимому - и нам легко будет составить себе ясное понятие о тех терзаниях, которые он начал испытывать с первого дня своего плена при виде жестокого, зверского обращения мусульман с попавшими в их власть христианами. "Нет языка человеческого для выражения всех этих бедствий, нет пера для изображения их", - писал один из современников, и Сервантес, возмущаемый, скорбящий, но пламенный и энергический здесь, как и во всем, немедленно принимается работать словом и примером для прекращения, по крайней мере, ослабления вопиющих беззаконий, совершающихся на его глазах. Ему достаточно было только взглянуть на некоторые из них, даже самые слабые, чтобы в нем немедленно заговорили его человеческия чувства, его религиозные и политическия убеждения, его любовь к свободе - той свободе, которая была для него высшим благом, о которой он впоследствии писал: "свобода - сокровище, данное человеку небом; ради свободы, как и ради чести, следует рисковать своею жизнью, ибо величайшее из зол есть рабство"; с свободою его бедный Дон-Кихот не хотел сравнить ни те сокровища, которые лежат в недрах земных, ни те, что скрыты в глубине морской. Он тотчас же начинает строить и обдумывать во всех подробностях планы для освобождения пленных, и, зная, что без содействия их ему нельзя будет обойтись, старается поддерживать в них энергию и патриотическое чувство; - он видит вокруг себя, между своими земляками, людей, становящихся ренегатами от недостатка силы и мужества переносить свои несчастия, и моральным воздействием своим удерживает других от следования этим примерам; - он, сильно нуждаясь сам, уделяет последния свои крохи на помощь нуждающимся больше его. В рассказах современников, разделявших с ним печальную участь пленников, есть множество свидетельств обо всем этом. "Мне говорили, - пишет один монах, сперва бывший врагом Сервантеса, - о нем много дурного; но я увидел его - и сделался его другом, как все пленные, которым удалось узнать его характер"; другой с умилением рассказывает, что поэт, видя его материальную нужду, стал для него "отцом и матерью", поделился с ним своей комнатой, платьем, деньгами; "ах! - восклицает третий, - плен Сервантеса был бы большим счастьем для христиан, еслибы этого человека не продавали его же товарищи: он поддерживал всех пленных, рискуя собственной жизнью; четыре раза подвергался он опасности потерять эту жизн вследствие желания возвратить многим другим свободу..." Эти "четыре раза", с добавлением еще нескольких, относятся с тем освободительным планам и проектам, о которых я только-что упомянул и в которых, рядом с благородством души Сервантеса, проявлялись и пылкость, и богатство его вображения. " Я стал придумывать - писал он уже впоследствии, рассказав о неудаче своего первого замысла бежать с несколькими товарищами, чтобы возбудить народ в Испании - я стал придумывать другия средства для осуществления столь пламенных желаний моих, ибо надежда вернуть себе свободу никогда не оставляла меня. Я изобретал план, пускал его в ход, и, когда успех не соответствовал намерению, то, не поддаваясь горю и унынию, тотчас же ковал себе другую надежду, которая, как ни была она слаба, поддерживала мою бодрость..." Некоторые из этих действий имеют совершенно романический характер. Так, например, получив от своей семьи некоторую денежную сумму, Сервантес замышляет на нее выкупить из плена своего брата Родриго, с тем, чтобы он, вернувшись на родину, прислал оттуда корабль, который плавал бы вдоль алжирского берега и затем тайно увез обратно в Испанию Сервантеса с избранными товарищами - все с тою же целью, поднять на ноги испанский народ для освобождения своих страждущих единоверцев. На этом берегу находит он таинственный грот, где должны прятаться предназначенные к бегству, и в то же время отыскивает человека, для доставления в грот пищи и для наблюдения за ходом дела, не возбуждая подозрения; сам же автор плана будет оставаться в Алжире до последней решительной минуты, потому что отсутствие такого выдающагося, крупного пленника немедленно вызвало бы большую тревогу... Различные неблагоприятные обстоятельства замедляют исполнение замысла, но, наконец, препятствия устранены - Родриго уехал. Проходит восемь дней томительного ожидания - желанный корабль появляется у берега, повидимому, все идет как нельзя лучше, и уже недалеко до цели. Но не даром - как мы только прочли - писал современник о "продававших Сервантеса товарищах": его доверенное лицо оказывается ренегатом и гнусным изменником - и в ту минуту, когда наш герой уже готовится сесть на корабль с товарищами, в гроте, откуда они еще не успели выйти, появляются турецкие солдаты. Что же делает, как поступает Сервантес? "Единственное средство вашего спасения - говорит он своим компаньонам - единогласно обвинить меня", и, обращаясь к начальнику турецкой стражи, твердо заявляет: "ни один между этими христианами не виновен: исключительно я - виновник их заговора; я - и никто иной - уговорил их бежать..."

смерть. Но Сервантес слишком важный пленник, за выкуп его турки надеются получить слишком крупную сумму для того, чтобы они лишили его жизни: постановленная приговором казнь заменяется "галерами", т.-е. каторжной работой... Подобные неудачи не колебали, однако, ни на волос необычайной стойкости этого человека; оне, напротив, только усиливали его энергию, его изобретательность, - усиливали еще потому, что, благодаря образу действий испанского короля Филиппа II, ожесточение мусульман против христиан возрастало с каждым днем, проявляясь невероятными зверствами. И, по мере того, как увеличивались эти бедствия, становились шире освободительные стремления Сервантеса; от частных заговоров он перешел к мысли о заговоре общем, государственном, о чем-то в роде coup d'état - государственного переворота: ему захотелось поднять на ноги разом всех пленных, соединить их возстание с высадкой Филиппа II в Алжире и возстановить на этом берегу испанское господство. За осуществление этого плана принялся он с обычной своей энергией: всячески поддерживая, воодушевляя сильно упавших духом товарищей своих по плену, он в то же время писал письма в Мадрид,. в Оран, повсюду; он обращался и к королю, уверяя в легкости осуществления задуманного им предприятия, говоря, что "каждый день толпа несчастных всматривается в горизонт, надеясь различить испанские корабли", восклицая: "Господь, в твоих руках ключ печальной тюрьмы, в которой погибают двадцать тысяч христиан!.." Его героизм и изобретательность были, по словам одного из современников, так велики, что еслибы им соответствовали обстоятельства, он возвратил бы королю Филиппу II город Алжир... Но мы уже упоминали о способе действий этого короля; в настоящем случае он был причиной того, что новый замысел Сервантеса рушился, как и предшествовавшие. И, тем не менее, довольно скоро после этого мы видим его снова устраивающим бегство свое собственное и своих товарищей - и здесь снова присутствуем при уничтожении его плана изменой и при обнаружении непоколебимого благородства его души: своих тревожащихся, дрожащих от ужаса, сообщников он успокоивает уверением, что никакия пытки, никакая казнь не заставят его назвать по имени или скомпрометировать кого бы то ни было; - и действительно, когда его приводят на судебный допрос, он настойчиво повторяет: "это я изобрел этот новый план вместе с четырьмя кабаллерами, которых в настоящее время нет уже в Алжире..."

Так шло дело до 1580 г. В этом году один монах собрал у испанских купцов сумму, достаточную для выкупа будущого автора "Дон-Кихота" и некоторого количества других пленных - и Сервантес снова увидел родину. Но впечатления, вынесенные за пять лет из разбойничьяго притона, еще не скоро изгладились в его душе, мысли и стремления, которым он так всецело отдавался в плену, продолжали волновать его и долго после освобождения. Только теперь все это нашло себе выражение в его деятельности литературной: он взялся за перо, чтобы им послужить тому же самому делу, и почти самый первый дебют его на писательском поприще был подвигом истинного патриота и человека свободы. Этот дебют - пьеса под заглавием "Алжирские нравы", пьеса (правда, слабая в художественном отношении), в которой пред глазами зрителя проходят все, виденные и пережитые автором, ужасы плена христиан у турок. Здесь христианския дети, насильно обращаемые в мусульманство и продаваемые в рабство; здесь продавец открывает у этих несчастных рты, как у лошадей, чтобы показать покущиику их достоинство; здесь наказания, изувечивания, пытки. И автор не ограничивается только изображениями: он, устами своих действующих лиц (в числе которых находится и он сам), постоянно обращается к своим зрителям с красноречивыми призывами возстать общими силами против этого зла, он зовет всех, без различия сословий, к общему братству, общей работе, взаимной помощи, он смело, даже резко возвышает свой голос в ту страшную пору царствования Филиппа II, когда подобные заявления могли стоить жизни тому, кто отваживался на них... "Алжирские нравы" были, однако, не единственным произведением на эту тему: несколько лет спустя Сервантес-писатель снова обратился к этому же самому предмету в другой пьесе - "Алжирския галеры", где те же картины, те же мысли и те же стремления, но в еще более резких формах, еще более густых красках...

* * *

И так, наш воин-поэт вернулся в отечество; "при виде испанской земли, - писал он несколько времени спустя, - мы забыли все наши несчастия, все наши бедствия и лишения". Но если, как мы только-что видели, забвение это у него, по отношению к тому, что он называл ему было чувствовать и терпеть свои собственные, личные невзгоды, лишения, несчастия. Между ними на первом плане стала бедность, действовавшая однако на него удручающим образом больше нравственно, чем физически, потому что ведь "нищета, - как говорил он в одном из позднейших произведений своих, - заставляет смолкать голос чести: она посылает одних на виселицу, других в госпиталь, третьих заставляет стучать в дверь своих врагов с просьбами и мольбами, а это - самое большое бедствие, какое только может постигнуть несчастного... Повседненная забота о насущном хлебе отнимает у поэта половину его идей и божественных планов..." В самом Сервантесе однако постоянная материальная нужда никогда, ни на минуту не заставила "смолкнуть голос чести"; она только лишила его того, что, как нам уже известно, он признавал драгоценнейшим благом человека - свободы, - и, конечно, не только всех людей вообще, но и самого себя в частности - в этом именно отношении - имел он в виду, когда впоследствии его дон Кихот говорил своему Санчо Пансо: "Чувствовать себя обязанным за милости, значит налагать оковы на душу свою; счастлив тот, кому небо дало кусов хлеба, за который он должен благодарить только небо!.." На первых порах, впрочем, он, для поддержания своего существования, прибегнул снова к тому занятию, которое считал в высшей степени почтенным и истинно-патриотическим - поступил в военную службу, и в 1581, 1582 и 1583 гг. мы видим его участвующим в походах за португальский престол. Но расшатанное перенесенными болезнями и тяжелыми испытаниями здоровье делало теперь для него эту профессию слишком тяжелой, - и пришлось выйти в отставку, т. е. лишиться последних средств к существованию. A тут ко всему присоединилась еще его женитьба, о выгодности которой в материальном отношении можно судить уже по тому, что в списке приданого, принесенного ему женой, помещено, как нечто довольно веское, полдюжины куриц!.. Правда, что в это же время он выступил на то поприще, для которого создала его природа, на котором по всей справедливости должны были ожидать его и деньги, и слава, которое наконец давало ему возможность сохранять в непривосновенности столь дорогую ему нравственную независимость свою - поприще писательское. Но до такой степени был обездолен этот гениальный человек, до такой степени судьба, с первых его шагов в жизни и до последних, была для него злой мачихой, что и тут, в этой сфере деятельности, где предстояло ему впоследствии создать истинно гениальные вещи - и тут, тоже с первых шагов до последних, не испытывал он почти ничего, кроме разочарований, невзгод, лишений... Справедливость требует признать, конечно, что по первым произведениям его, и даже многим первого периода его творчества, никак нельзя было признать в нем будущого гения, но точно также несправедливо было бы отрицать несомненные поэтическия достоинства в некоторых из них; такова, напр., трагедия "Нуманция" - пьеса, при недостатках в строго драматическом отношении, полная силы и поэзии, о которой один из лучших знатоков и изследователей испанской литературы отзывался, что "романтическое в действительной жизни редко было изображено на сцене так кроваво, и еще реже подобное сочинение производило своими подробностями такое сильное поэтическое действие"...

странствующого актера-сочинителя (в двадцатых годах XVI в.) - пьесами наивными по мысли, слабыми по постройке, лишенными серьезного литературного достоинства, но полными правды, естественности, простого здравого смысла - т. е. тех свойств которые выше всего ставил Сервантес и которые впоследствии играли такую первостепенную роль и в его собственных произведениях. С годами стал он смотреть на эту сцену, как на трибуну для поучения народа, для возбуждения в нем гражданских и человеческих чувств, - следовательно, придавал ей общественное и политическое значение; но в то же время обнаруживал также ясное понимание литературных законов её и сознание их важности, стараясь вывести испанскую драматическую поэзию из того плачевного положения, в котором она находилась до тех пор, требуя присутствия в искусстве самостоятельной и чистой свободы, стремясь освободить испанский театр от лежавшого на нем гнета вульгарности. К сожаленью, талант его, какь драматурга в истинном значении этого слова, не вполне соответствовал всем этим стремлениям и мыслям, и тут, между прочим, лежит причина тех неудач его на этой дороге, него не мало, и в ухудшении его материальных средств. Неблагоприятно подействовало в этом случае еще одно важное обстоятельство: одновременно с Сервантесом появился в области испанской драматической поэзии знаменитый Лопе-де-Вега, обладавший действительно сильным драматическим дарованием, необычайно плодовитый, легкий, увлекательный, "совершенно овладевший, по словам самого же Сервантеса, комической монархией" и счастливо соперничать с которым, при том, можно сказать, обожании, с каким относилась к нему публика, было немыслимо даже для такой крупной силы, как автор "Нуманции..." Как бы то ни было, а результат для нашего поэта оказался, повторяю, весьма печальный: "Моим театром, - писал он гораздо позже (понимая под этим "театром" трагедии, которыми он дебютировал, и комедии, за ними последовавшия), - моим театром пренебрегли после того, как ему апплодировали"; почти такую же участь испытали (мы забегаем здесь несколько вперед в нашем рассказе) гениальные "интермедии" его, эти удивительные по своей правдивости, живости, веселости сцены из народного быта, где один критик справедливо находит отражение того "божественного" юмора, которым проникнут "Дон-Кихот", - и бедный Сервантес ясно видел, что "его вторая карьера ускользала от него, как и первая, что его двойное призвание - к военной службе и к литературе, - было снова разбито иронией судьбы..." A ему в это время было уже сорок лет!...

ему не брезгать никакими занятиями, могущими доставить хотя самые скудные средства существования, и жестокой насмешкой судьбы представляется нам в эту пору появление того, кто несколько лет спустя удивит и вохитит мир своим "Дон-Кихотом" - в должности интендантского чиновника при "непобедимой Армаде!.." Никем не замечаемый, никем не поощряемый, поставленный в положение самого ординарного чиновника, влачит он на этой службе, так резко противоречащей его мыслям, чувствам, наклонностям, жалкую жизнь, а вдобавок ко всему, скоро попадает под суд, даже высиживает несколько времени в тюрьме, благодаря своей полнейшей, и в этом случае совершенно естественной, непрактичности, доверчивости: именно, получив, после разных служебных мытарств, должность сборщика податей, он, собрав значительную сумму, посылает ее в Мадрид с одним знакомым негоциантом; но тот на дороге объявляет себя банкротом, казенные деньги, порученные ему, пропадают - и у Сервантеса на руках процесс, от когорого он не избавится почти до конца своей жизни! Я долго не кончил бы, если бы стал рассказывать обо всех тех испытаниях, сквозь которые прошел бедный поэт в этот период своей жизни; но, как замечено мною выше, велика была духовная сила этого человека, и она-то помогла ему, под тяжелым гнетом материальных бедствий, всецело отдаваться своей любимой работе - работе умственной, точнее говоря - литературной. Ничего покаместь не печатая, "давая созревать своему гению с крайней устойчивостью", в терпеливом и свойственном всякому великому природному таланту выжидании того дня, когда он сознает, что может вступить в полное обладание самим собой и своей силой, - наш злополучный скупщик провианта для армии и сборщик податей в то же время писал, писал много, в разных родах, а еще больше вынашивал в своей светлой, мощной голове. На помощь разнообразным свойствам его дарования и, главным образом, наблюдательности его, приходила теперь и та жизнь, которую он вел, точно также, как и пятнадцать лет назад алжирския бедствия дали первый материал для его поэтического творчества.

Только теперь впечатления были гораздо разнообразнее и заключали в себе гораздо более элементов для развития истинного художника, каким предстояло явиться Сервантесу: постоянное кочевание с места на место служило для него превосходным средством для изучения испанской жизни в самых различных её проявлениях, и те вполне жизненные изображения андалузских народных особенностей, которыми мы восхищаемся в стольких произведеваях этого писателя, конечно, могли быть продуктом только собственных наблюдений; вообще, по замечанию одного историка испанской литературы, тот своеобразный тон, которым отличаются его позднейшия произведения от первых, грациозная шутка, легкая ирония, в которых достиг он высокого совершенства, следует приписать десятилетнему пребыванию в Севилье и вообще в этой провинции, среди её умных и энергических обитателей.

* * *

Все, рассказанное нами - после возвращения Сервантеса из в прежней горемычной обстановке. На руках у него жена, дочь, сестра, племянница и еще одна родственница; женщины занимаются шитьем для добывания скудных грошей, глава семьи с той же целью бегает с утра до ночи по городу, исполняя поручения разных вельмож. Но теперь в нем уже окончилась та великая работа умственного созревания, о которой мы говорили, и остается пройти всего одному году, чтобы этот великий талант выступил перед целым миром во всем своем блеске, во всей своей силе и обаятельности: в 1604 г. вышла в свет первая часть "Дон-Кихота" (начатого, как предполагают, в 1598 г., во время тюремного заточения автора). Громадным, небывалым успехом сопровождалось появление этой книги, представляющей собой полное, всестороннее выражение разнообразного гения её творца, задуманной, как пародия на господствовавшие тогда в литературе так называемые "рыцарские" романы, с целью убить их насмешкой, но постепенно перешедшей в удивительное психологическое исследование, в философское изображение мира, в картину человеческого общества, безпредельную, всемирную, - книги, в которой автор, "повинуясь неодолимому влечению своего духа, соединил все, что есть своеобразного в характере испанского народа, но вместе с тем доказал свое родство со всеми странами и временами, с самыми низшимии самыми высшими ступенями цивилизации..." Правда, приобретенной этим романом славой он был обязан не внутреннему, психологическому значению его, которое в ту пору едва ли кто-нибудь заметил, а его животрепещущей современности с одной стороны и тому, что было в нем собственно комического, вызывавшого неудержимый смех; но тем не менее, повторяем, успех был колоссальный. Первое издание, напечатанное в количестве тридцати тысяч экземпляров, совершенно разошлось в нЕсколько недель, и в том же году появилось, одно вслед за другим, еще четыре издания; публика жадно зачитывалась приключениями рыцаря "Печального Образа", и известен, например, анекдот о том, как король Филипп III, увидев из своего дворцового окна человека, ходившого по площади с книгой в руках и безпрерывно хохотавшого, сказал: "этот человек или сумасшедший, или читает Дон-Кихота"; пошли, справились - действительно оказалось последнее. Дело не ограничилось Испанией: в короткое время роман был переведен на несколько европейских языков, а приезжавшее в 1615 г. в Мадрид французское посольство не находило слов для выражения удивления, возбуждавшагося "Дон-Кихотом" (и несколькими другими, появившимися за это время произведениями Сервантеса) во Франции. Повидимому, счастие улыбнулось измученному столькими тяжелыми испытаниями гению; но и теперь Сервантес более чем кто-либо имел право сказать слова нашего поэта: "Что слава? яркая заплата на ветхом рубище певца". Да, громкая слава, выпавшая на долю автора великого романа, не помешала "ветхому рубищу" остаться на его теле. Между тем как его издатели в Испании и фабриканты противозаконных перепечаток в других государствах наживали крупные деньги и с практической ловкостью эксплуатировали это выгодное предлриятие, - он, неисправимый идеалист, такой же Дон-Кихот, как и только-что созданный им рыцарь, оставался попрежнему в бедности, едва-едва облегченной только небольшой пенсией, которую начали выплачивать ему два его покровителя - кардинал Толедский и граф Лемос. Когда члены приехавшого в Мадрид французского посольства пожелали быть представленными великому автору "Дон-Кихота", и их желание было исполнено, глубокое изумление и негодование овладело ими при виде той, более чем скудной, обстановки, в которой они нашли Сервантеса. "Какой стыд и срам для Испании, - воскликнул один из них после этого свидания, - что правительство не поддерживает самым щедрым образом такого человека, и что он принужден писать ради хлеба насущного!.." - "Скажите лучше, - возразил ему другой, - какое это счастье для Испании, которая его бедности обязана столькими великими произведениями!.." Французский посланник предложил романисту от имени своего правительства довольно крупную пенсию; Сервантес не принял ее, объяснив, что пенсия графа Лемоса вполне достаточна ему для скромного, но безбедного существования. Еще с большей гордостью и с полным сознанием своего достоинства - при отсутствии, однако, всякой желчи, при философско-юмористическом взгляде на вещи - относился он к тем нравственным неприятностям, которые немедленно после появления "Дон-Кихота", т. е. после покрытия его имени громкой славой, обрушились на него в форме завистливых насмешек, клевет, инсинуаций - словесных и печатных, имевших своим источником независимость его успеха, его политических и литературных убеждений, словом, всей его жизни. Грубые преследования врагов не препятствовали ему твердо идти по тому пути, на который он так блистательно вступил своим знаменитым романом, и время от 1604 до 1616 года, т. е. года его смерти, было временем непрерывной, богатой еще более в качественном, чем в количественном отношении, литературной производительности. В этот период появилась вторая часть "Дон-Кихота", несколько новых "интермедий", поэма "Путешествие на Парнас", интересная в автобиографическом отношении, наконец, удивительные "новеллы" - плод его десятилетняго, уже знакомого нам, пребывания в Севилье. Я без преувеличения называю их удивительными, потому что главные свойства гениального дарования Сервантеса - наблюдательность, остроумие, психологический анализ и т. п. являются здесь во всем своем блеске, так что некоторые из них справедливо ставятся во многих отношениях на ряду с "Дон-Кихотом", - и это, главным образом, те, которые имеют социальный характер, где с поразительной яркостью и глубиной проходит пред читателем то, что может быть названо "социальной комедией" в полном смысле этого слова, представляемой преимущественно низшим классом, и притом, в темных сторонах его быта, как последствиях неудовлетворительного социального порядка Испании того времени... И широкой гуманностью веет от этих произведений. Если автор проводит здесь пред глазами читателя всевозможные злоупотребления, если, например, в самых забавных красках рисует плачевное состояние тогдашняго правосудия, легковесность и испорченность тогдашняго двора, плачевные стороны литературы, странное смешение в испанском обществе самых разнообразных и противоположных одна другой идей, то поступает таким образом именно с этой, широко гуманной, точки зрения. "Он - так характеризует его в этих новеллах французский критик - не обнаруживает здесь никакой ненависти к сильным и богатым, он требует возстановления прав слабого и бедного, - требует, чтобы с самым смиренным человеком обращались, как с человеком, и чтобы личные достоинства были уважаемы и ценимы в новом обществе до возможности доставления человеку труда почетного места в правительстве..."

двинувшаяся вперед быстрыми шагами, найдя себе сильного помощника в преклонном возрасте поэта. Еще за несколько месяцев до смерти он окончил роман (напечатанный уже его вдовой и особенными достоинствами неотличающийся) "Персилес и Сигизмонда", да и лежа на смертном одре, за четыре дня до роковой минуты, продиктовал посвящение этого романа своему покровителю, графу Лемосу. Ясно чувствовал он приближение кончины и с истинно-христианской твердостью ожидал её. По обычаю ревностных католиков того времени - каковым был и Сервантес - он, 18 апреля 1616 г., принял схиму, а 23 апреля его не стало - не стало в тот самый день, когда, по любопытному совпадению обстоятельств, мир лишился величайшого драматурга всех времен и народов - Вильяма Шекспира...

Тихо и незаметно отошел в вечность гениальный писатель. То позорное равнодушие, с которым Испания оставила чуть не в нищете одного из славнейших сыновей своих, даже после того, как вместе с остальной Европой рукоплескала его "Дон-Кихоту", проводило его и в могилу. Современники не позаботились даже написать его имя на надгробной плите, покрывшей его прах в мадридском женском монастыре св. Троицы, где был он похоронен, согласно выраженному им самим желанию, и таким образом тщетны были бы ваши поиски, еслибы, войдя в этот храм, вы захотели узнать, в какой именно из находящихся здесь гробниц лежит Сервантес. Двести слишком лет должны были пройти для того, чтобы на родине поставили ему памятник. Это произошло в 1835 г., в Мадриде, по инициативе короля Фердинанда VII. Памятник сделан из бронзы; фигура, более чем в натуральную величину, изображена в костюме рыцаря, с рукописью в правой руке; на пьедестале латинская надпись: "Мигурэлю Сервантесу, царю испанских писателей"; с другой стороны - та же надпись по-испански, а по бокам барельефы, предмет которых - две сцены из "Дон-Кихота"... Не лишено интереса - тоже не в особенную похвалу Испании - и то обстоятельство, что

* * *

Так кончилась эта жизнь, которую сам носитель её называл "долгим неблагоразумием", приписывая вину этого последняго "богу Аполлону, который вселяет в нас свой дух", другими словами - своей поэтической непрактичности, своему поэтическому идеализму. "Я ухожу - грустно говорит он в одном из произведений, написанных за год до смерти - унося на плечах камень, с надписью, в которой читается разрушение всех моих надежд"... Такой натуре и трудно было видеть на земле что-нибудь, кроме печального разочарования. "Ему, поэту с детства - читаем мы в прекрасной общей характеристике, сделанной его французским биографом - ветреному и мечтательному, недоставало житейского уменья, и он не извлек пользы ни из своих военных кампаний, ни из своих произведений. Это была душа безкорыстная, неспособная делать себе славу или разсчитывать на успех, открытая тому, что происходит пред глазами, поочередно очарованная или негодующая, неодолимо отдававшаяся всем своим порывам... Его видели наивно влюбленным во все прекрасное, великодушное и благородное, предающагося романическим грезам или любовным мечтаниям, пылким на поле битвы, то погруженным в глубокое размышление, то беззаботно веселым... Из анализа его жизни он выходит с честью - выходит более великим, чем он был, или, по крайней мере, таким же, полным великой и благородной деятельности, удивительным и наивным пророком, героическим в своих бедствиях и добрым в своей гениальности..." Таков же он был и как писатель, на призвание которого смотрел самым серьезным образом, в деятельности которого видел и гражданский, и высоконравственный подвиг, - взгляд, побудивший его, в предисловии к новеллам, произнести следующия знаменательные слова: "Еслибы я мог угадать, что чтение этих новелл внушило кому-либо какое-нибудь преступное желание или дурную мысль, я скорее отрезал бы написавшую их руку, чем отдал-бы их в публику"... Гениальное дарование помогло ему облечь эти стремления и убеждения не в сухой дидактизм, а в высокопоэтическую одежду, в которой, несмотря на недостатки в чисто художественном отношении, все - жизнь, свежесть, сила, благородство...