Драматические сочинения и переводы Н. А. Полевого. Две части

Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти томах.

Т. 5. Статьи, рецензии и заметки, апрель 1842 - ноябрь 1843.

Редактор тома М. Я. Поляков. Подготовка текста В. Э. Бограда. Статья С. И. Машинского. Примечания Г. Г. Елизаветиной.

М., "Художественная литература", 1979.

ДРАМАТИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ И ПЕРЕВОДЫ Н. А. ПОЛЕВОГО. СПб. В тип. Н. Греча. 1842. Две части. В 16-ю д. л. В 1-й части - 435, во II-й - 589 и XIII стр.

Г-н Полевой сделался драматистом совершенно нечаянно. Если б в то время, когда издавал он свой "Московский телеграф", в котором с такою энергиею и таким одушевлением преследовал и уничтожал бездарность и посредственность, если б, говорим мы, в то время кто-нибудь сказал ему, что некогда он будет писать "драматические представления", - то, думаем, такое предсказание почел бы он за обыкновенную выходку оскорбленной и самолюбивой посредственности, которая не хочет, да если б и хотела, - не может верить в других продолжительности и неизменности возвышенных убеждений. Другими словами: он принял бы этих предсказателей за тех людей, которые, с лукавою усмешкою, всегда говорят пылкому юноше, презирающему пошлыми житейскими проделками и порывающемуся к осуществлению высшего идеала жизни: "А вот погоди, упрыгаешься - не то запоешь; мы сами не хуже тебя горячились в свое время, да вот угомонились же и взялись за ум!" Пылкая юность обыкновенно презирает такими предсказаниями, но втайне они сердят ее и обдают холодом, заставляющим содрогаться. Увы! назло пылкой юности, слова этих предсказателей не совсем вздор и ложь, или, лучше сказать, редко, очень редко вздор и ложь... Нечто вроде этой горькой мысли так ловко и занимательно было развито самим г. Полевым в его без всяких претензий написанной статейке: "Три дня в двадцати годах" (сцены из обыкновенной человеческой жизни, в разговорах представленные; см. "Новый живописец общества и литературы, составленный Николаем Полевым". Москва, 1832, часть III, стр. 119); вот содержание этой примечательной статейки. Несколько задушевных друзей, за бутылкою вина, мирно беседуют о высокой цели жизни, о высоком смысле их дружбы. "Мы, - говорит один из них, - осмеливаемся причислить себя к людям, отличенным Зевеса любовию; нам должно прожить не только не делая зла: это участь толпы! - нет, для нас впереди завидная судьба: действовать и быть полезными другим тем, что дала нам мать-природа и общая дружба наша, освященная заветом на прекрасное и великое; все мы в одно время вступили в свет: дадим же руку и поклянемся жить для ближних!" На эту восторженную речь восклицают все другие: "Клянемся!" Оратор продолжает: "И да будет тот наказан общим всех нас презрением, кто изменит клятве! Не я изменю, ей первый..." - И не я, и не я! повторяют все другие. Приятельская беседа эта происходит накануне разъезда друзей по разным дорогам жизни. Один из них - поэт и литератор; он читает отрывки из своих стихотворений, говорит об успехе своих статей: о Лагарповом разборе "Заиры", о нелепости английской драмы и о преимуществе "Россиады" перед "Генриадою"¹. Другого из них метят друзья в великие полководцы, третий сам смотрит великим дипломатом. Вот, через десять лет после этого вечера, друзья опять собираются; но это уже не те пылкие молодые люди, с которыми мы познакомились в первый вечер, назад тому десять лет... Один из них мизантроп и клянет себя, как за слабость, за остаток любви к людям; другой не бережет своего здоровья, говоря, что "не для чего"; все чувствуют, что отстали от века, выжили из таланта; действительность поколотила мечты юности их, и они недовольны жизнию, недовольны друг другом, пересуживают, упрекают один другого в слабостях, недостатках и ошибках. Еще через десять лет один из них уже сделался "его превосходительством", двое других подличают в его передней, а третий безуспешно хлопочет у своего превосходительного друга по делу сироты, сына одного из их друзей, которого хотят ограбить друзья же отца его, - и о местечке с пустым жалованьем для другого сироты, сына умершего в доме умалишенных лучшего друга из этого кружка друзей.

Это решительно лучшее из всех "драматических представлений" г-на Полевого, ибо в нем отразилось человеческое чувство, навеянное думою о жизни; а между тем г. Полевой написал его без всяких претензий, как безделку, которая не стоила ему труда и которую прочтут - хорошо, не прочтут - так и быть! Какая же мысль этого "драматического представления"? Она ясна и без пояснений; но у нас есть своя мысль на этот предмет, - мысль, по нашему мнению, достойная того, чтоб какой-нибудь поэт взял ее в основание целой драмы или целого романа: "Юность есть огонь и свет жизни; каждый человек по-своему бывает раз в жизни юн; но один сохраняет юность до двадцати лет, другой до тридцати, третий до сорока и так далее; немногие избранники провидения совсем не знают старости и цветут юностию под снегом волос дряхлой старости".

Гордое презрение к посредственности - одно из свойств юности; оно происходит из любви к высокому и истинному, из внутреннего ясновидения идеала высшей жизни. Довольство тем, что есть, без требования того, чего еще нет, но без чего не для чего жить, примирение с окружающею действительностию, терпимости посредственности - вот первые страшные предшественники наступающей старости. Кто окунется в омут жизни, кто привыкнет к житейскому, прозаическому, мелочному и посредственному - до того, что с убеждением и самодовольством возьмет в нем свою роль и, как успеху, рад будет ей: тот уже старик, хилый старик! Тускнеют его дряхлые очи и сквозь покрывшую их мутную влагу не могут рассмотреть ничего юного и великого: оно возбуждает в них только кропотливое ворчание, которым означается порицанье всего нового и похвала всему старому! Отнимается у них даже светлое воспоминание о их невозвратно погибшей юности, и они называют безумством гордые помыслы и благородные порывы своих юных лет; они помнят в них только сильный аппетит да крепкий сон; они хвалят свое время не за то, что было в нем безусловно прекрасного, а за то только, что оно было их время... "Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое, ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге - не поднимете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад она! Могила милосерднее ее, на могиле напишется: здесь погребен человек! но ничего не прочитаешь в хладных, бесчувственных чертах бесчеловечной старости!" {"Мертвые души", стр. 244.} Но мы, заговорясь о посторонних предметах, отдалились от предмета нашей статьи - "Драматических сочинений и переводов" г. Полевого. Читателям должно быть известно наше о них мнение. Г-н Полевой в своем "Послесловии", приложенном к концу второй части "Драматических сочинений и переводов", говорит между прочим:

За немногими исключениями, которые приемлю с глубокою признательностью, все, что можно сказать об Александрах Анфимовичах Орловых и "подобных ему" писаках, было обо мне сказано критиками. Они находили, что даже самый род драматических пьес моих ложный; что они коцебятина (извините: выражение критиков!); что они доказывают безвкусие, безграмотность; что я обобрал в моих драматических сочинениях Шекспира, Геге, Шиллера, Мольера, Вольтера, Дюма, В. Гюго, В. Скотта, Озерова, Кукольника и - право, не помню, кого-то еще!

Не принадлежа к числу критиков, на которых так горько жалуется г. Полевой, мы смело можем сказать, что в их обвинениях нет ни правды, ни толка и что в то же время и сам г. Полевой не совсем прав в том, что говорит в выписанных нами словах своего "Послесловия". Во-первых: зачем ему принимать с глубокою признательностию немногие исключения по части критических отзывов в пользу его "драматических представлений"? Если их хвалили, то, надо полагать, за то, что находили их достойными похвалы: какой же автор обязан благодарностию (да еще и глубокою!) критику, который, находя его сочинения хорошими, не называет их дурными? По нашему мнению, авторы благодарят критиков только за пристрастные похвалы или за снисхождение, которое для гордой юности позорнее всякой брани. Потом: критики, которые равняли г. Полевого с Александром Анфимовичем Орловым и находили в его драмах безвкусие, безграмотность и бессмыслие, - "наелись грязи", как выражается один татарский критик². Мы, напротив, думаем, что г. Полевой в своих драмах несравненно выше, чем А. А. Орлов в своих романах³, и что в драмах г. Полевого есть немножко и вкуса, много грамотности, и смысл везде налицо. Но вот в том-то и беда наша, что мы не любим посредственности; она для нас хуже бездарности! Притом же мы так уважаем в лице г. Полевого бывшего журналиста, что нам неприятно видеть его чем-то средним между г. Кукольником и г. Ободовским (много ниже первого и мало выше второго) и главою разных драматистов, с успехом подвизающихся на сцене Александринского театра. Потому же самому нам неприятно, что его в том же театре вызывает та же публика, которая вызывает и г. Зотова, и г. Коровкина, и многих других того же разбора сочинителей. По нашему мнению, не должно дорожить такими рукоплесканиями, такими вызовами, такою славою... Далее: неправы критики, называя род "драматических представлений" г. Полевого ложным: ибо прежде всего это совсем не род, а так, бог знает что такое... Еще: неправ г. Полевой, почему-то почитая слово "коцебятина" неприличным и извиняясь в нем перед публикою. -- то же, что у французов, например, marivaudage: {вычурный слог (фр.). -- Ред.} первое означает род и характер драматических пьес Коцебу, второе - комедий Мариво. Наконец, неправы критики, утверждая, что г. Полевой обирал, в своих "драматических представлениях", Шекспира, Гете, Шиллера, Мольера, Вольтера, Дюма, В. Гюго, Озерова и г. Кукольника, Правда, в любви Нино и Вероники (в "Уголино") г. Полевой сделал пародию на "Ромео и Юлию" Шекспира; в своей "Елене Глинской" г. Полевой перепародировал "Макбета" Шекспира, а частию "Кенильворт" В. Скотта; но писать пародии на великие создания великих поэтов и обирать их - это совсем не одно и то же; критики решительно ненравы в этом случае! Что касается до Мольера, г. Полевой переделал (и то с кем-то вдвоем) "Malade imaginaire" {"Мнимого больного" (фр.). - Ред.} и не думал скрывать этого; но переделка - дело законное и ничего общего с литературным обирательством не имеет! Что же касается до Гете, Шиллера, Вольтера, Дюма, Гюго, Озерова и г. Кукольника, - то едва ли критики обвиняли г. Полевого в похищениях у этих писателей. Правда, г. Полевой иногда сталкивался с г. Кукольником в некоторых театральных эффектах, но это потому, что les beaux esprits se rencontrent... {великие умы сходятся (фр.). -- Ред.}.

Описав злонамеренпость критиков, г. Полевой говорит, что он "в течение пяти лет имел честь удостоиться за пятнадцать пьес драгоценного ему одобрения зрителей петербургских и московских". Против этого мы не спорим: здесь публика нашла по себе сочинителя, а сочинитель нашел по себе публику; обе стороны одна другою довольны, обе поняли одна другую - зрелище приятное и умилительное! "Две только пьесы заслужили осуждение публики, справедливое во всех отношениях", - прибавляет г. Полевой с редкою в наш развратный век скромностию и беспристрастием к самому себе.

Вопрос глубокомысленный! Есть над чем поломать голову даже Парижской Академии наук! Что же касается до нас, - не смеем и думать, чтоб наших сил стало на решение вопроса такой важности.

Далее, г. Полевой говорит, что собирает свои пьесы вместе в ожидании окончательного приговора. "Критикам (прибавляет он) доставится средство осудить повально то, что они осуждали в разбой".

Каламбур! И еще какой - его стало бы на целый водевиль!

Странно, однако ж, как все изменяется в сем треволненном мире: г. Полевой, некогда критик строгий, резкий и для многих страшный, теперь каковы бы ии были они, уж до такой степени ниже "драматических представлений" г. Полевого?.. А ведь едва ли кто о самом А. А. Орлове или об известном знаменитом его сопернике⁴ говорил такие вещи, какие в старину говаривал г. Полевой о князе Шаховском по поводу его драматических пьес...⁵

Интересно, как высказывает г. Полевой свое мнение о собственных "драматических представлениях": это драгоценные черты для будущего биографа г. Полевого! "Мать семейства (говорит он) смело может причислить мои драматические сочинения к библиотеке своего и наградою моею будут ее слеза и ее улыбка" (стр. 17). Да, правда, тысячу раз правда! Тут и сама зависть к славе г. Полевого охотно согласится, что эта награда столько же принадлежит ему, как и Б. М. Ф(Ф)едорову.

Трудно было бы следить за критическою оценкою г. Полевого собственных его пьес; заметим только, что "Параша" - его пьеса, что день ее представления был счастливейшим днем его жизни, что успех ее был необыкновенный и что она послужила темою опере г. Струйского, также заслужившей внимание знатоков...

Выписываем вполне заметку г. Полевого о "Солдатском сердце" - она в высшей степени замечательна:

"Солдатское сердце". Основание взято из события в жизни известного литератора, Ф. В. Булгарина. Находясь в военной службе и бывши в Финляндии, в юности своей он спас несчастного, ложно обвиненного в предательстве, и через много лет потом имел наслаждение слышать благодарность сына за сохранение жизни отца. По особенным обстоятельствам, пьеса моя была принята довольно холодно; но я печатаю ее, потому что никакие частные отношения не сильны победить мое убеждение там, где я по совести считаю себя правым, если воздаю достойному достойное.

Итак, пьеса г. Полевого "Солдатское сердце" трикраты замечательна: во-первых, тем, что сюжет ее сообщен сочинителю г. Булгариным и г. Полевой написал ее по рассказу г. Булгарина; во-вторых, тем, что, по особенным обстоятельствам, она была довольно холодно принята; в-третьих, потому что никакие частные отношения не помешают г. Полевому воздавать

Александр Македонский завидовал Ахиллу, что этот герой имел такого певца своих подвигов, как Гомер:⁷ сколько же героев позавидуют теперь г. Булгарину!..

А какая черта великодушия со стороны г. Полевого это "Солдатское сердце"! Никакие отношения... никакие отношения? то есть ни "писатели с огородным прозванием", ни "квасники, самоучкою выучившиеся грамоте"!.. {См. "Литературные и журнальные заметки": "Русская журналистика и капустные кочерыжки" ("Отечественные записки", т. XXIV, "Смесь", стр. 131).} Подлинно, когда два достойные сочинителя поймут друг друга, то из гусака

"Мнимый больной", водевили "Чересполосные владения" и "Он за все платит" и комедию "Ужасный незнакомец" г. Полевой печатать не хочет и даже кается в них как в литературных грехах. Он сам говорит, что "Ужасный незнакомец" ужасно хлопнулся при первом представлении и что "не все то годится на сцену, что нравится в чтении". Из этого видно, что г. Полевому "Ужасный незнакомец" правился в чтении.

Переделывая его для сцены (продолжает г. Полевой), я полагал, что пьеска будет забавна, но увидел, что ничего бессвязнее и неуклюжее не может быть. Сидя в углу ложи, обшиканный философически разрешал я (подлинно, истинный философ - везде и во всяком случае верен своему призванию!) задачу об условиях и требованиях сцены, когда занавес опускался при общем весьма гармоническом шиканьи зрителей. - После того, месяца через два, написал я "Парашу-сибирячку".

Гениальная черта - не смущаться падением и восставать после него так высоко, что уж и спрыгнуть вниз страшно!..

А жаль, очень жаль, что г. Полевой не хочет печатать "Чересполосных владений", "Он за все платит" и "Ужасный незнакомец". Этак - чего доброго! - он, пожалуй, не напечатает и "Комедии о войне Федосьи Сидоровны с китайцами". Мы вообще против неполных изданий великих писателей, особенно против пропусков того из их сочинений, что сами они, по авторской скромности, считали безделками: ибо если в безделках часто заговаривается писатель, то человек... Говоря о "Трех днях в двадцати годах", мы намекали, что составляло некогда пафос (страсть духа) г. Полевого: так любопытно же будет потомству знать, в чем потом заключался пафос сочинений г. Полевого, чтоб тем легче могло оно сравнить, чем он был прежде и чем стал после... В безделках писатель искреннее, больше нараспашку, больше человек, тогда как в сочинениях, которые он считает важными, он словно в мундире, весь - осторожность... Впрочем, "Комедия о войне Федосьи Сидоровны с китайцами" совсем не безделка: это решительно самое поэтическое, самое национальное и самое патриотическое произведение г. Полевого. Напечатайте его, г. Полевой, непременно напечатайте, - а мы уж приложим старание - разберем...⁸

В тексте примечаний приняты следующие сокращения:

<М.>, Гослитиздат, 1960.

Барсуков - Н. П. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. I--XXII. СПб., 1888-1910.

Белинский, АН СССР - В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I--XIII. М., Изд-во АН СССР, 1958-1959.

ГБЛ - Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина.

Герцен - А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, М., Изд-во АН СССР, 1954-1966.

<М>, Изд-во АН СССР, 1937--1952.

ГПБ - Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Добролюбов - Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 1--9. М.--Л., Гослитиздат, 1961--1964.

ИРЛИ - Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.

КСсБ - В. Г. Белинский. Сочинения, ч. I--XII. М., Изд-во К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1859--1862 (составление и редактирование издания осуществлено Н. X. Кетчером).

"по незначительности своей".

ЛН - "Литературное наследство". М., Изд-во АН СССР.

Переписка - "Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым", т. I--III. СПб., 1896.

ПссБ - Полн. собр. соч. В. Г. Белинского под редакцией С. А. Венгерова (т. I--XI) и В. С. Спиридонова (т. XII--XIII), 1900--1948.

Чернышевский - Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч. в 16-ти томах, т. I--XVI. М., Гослитиздат, 1939--1953.

Драматические сочинения и переводы Н. А. Полевого. Две части. (с. 332--338). Впервые - "Отечественные записки", 1842, т. XXV, No 11, отд. VI "Библиографическая хроника", с. 1--6 (ц. р. 31 октября; вып. в свет 1 ноября). Без подписи. Вошло в КСсБ, ч. VI, с. 465--474.

¹ Речь идет о "Комментариях к Вольтеру" Лагарпа (1814). "Россияда" - "Генриада" - поэма Вольтера.

² О. И. Сенковский, одним из псевдонимов которого был Тютюнджи-Оглу.

³ Имя А. А. Орлова для многих его современников, в том числе и для Белинского, было символом бездарного писаки. Между тем среди многочисленных произведений Орлова есть такие, которые заслуживают и большего внимания, и более снисходительной оценки. Среди них в первую очередь следует назвать его книгу "Моя жизнь, или Исповедь. Московские происшествия Александра Орлова" (М., 1832), многие страницы которой предвосхищают темы демократической литературы середины века. Об А. А. Орлове см.: А. Корнеев. Оправданный Пушкиным. - "Неделя", 1976, No 19(843).

⁴ "Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов" и "Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем".

⁵ "Двумужница" ("Московский телеграф", 1833, No 3).

⁶ Неточная цитата из надписи "К портрету М. Н. Муравьева" И. И. Дмитриева.

⁷ См.: Плутарх. Сравнительные жизнеописания, "Александр", XV.

⁸ Отзыв Белинского об этой комедии см.: Белинский, АН СССР, т. VI, с. 397.