Герцен А. И. - Герцену А. А., 14 (2) ноября 1860 г.

120. А. А. ГЕРЦЕНУ

14 (2) ноября 1860 г. Лондон.

Читай один.

14 нояб<ря>. 10, Alpha Road.

S. John's Wood.

Любезный Саша,

завтра дети переезжают в Orsett House, Westbourne terrace, Paddington. Мы еще останемся дней пять здесь. Писать можешь туда. Дом не велик, но очень хорош. У Огар<ева> внизу au rez-de-chaussée[72] спальня и кабинет. У меня кабинет возле гостиной — большой — и наверху три спальни да аттик — как англич<ане> называют чердак, с одной хорошей и тремя дурными. Если все пойдет хорошо и Natalie приедет — я перейду на чердак, а у ней будет комната возле Таты и Miss Reeve...

Вмешательство Сер<но>-Сол<овьевича> — извинительно, потому что он молод и потому что он его делает из любви. Но оно противно моим правилам и вот почему. Помочь посторонний редко может — а не понять и переврать почти всегда. Нравственное доверие необходимо — это то чувство уважения, то чувство веры, которое лежит в основе истинной дружбы и сыновней любви.

Я требовал от тебя веры не только в меня, но и в Огарева — мы не можем состоять даже в подозрении дурного поступка, т. е. негуманного. Это был бы démenti[73] всей нашей жизни... Какой же совет может подать Сер<но>-Сол<овьевич>?

Что касается до партии (это я позволяю тебе написать С<ерно>-С<оловьевичу>) и пр. — если мы дурные люди, то тем лучше — пусть с нас снимут венки. Но, друг мой, ты этого не опасайся. В жизни могут быть странные коллизии — но порочного и дурного в нас не найдут.

Мы думали, что одиночество и сосредоточенность — сведет мир в душу Natalie, — мы, кажется, ошиблись. Причина ее отъезда — и это я тебе говорю клятвенно — одна и исключительно одна — негуманность с детьми и с нами, упорство в этой негуманности — вот где начало раздора. Ожесточение Таты и дичанье Ольги — были достаточны, чтоб остановиться. Ты знаешь, что и что я взял на душу за вас, вас спасти — я присягнул умирающей Мамаше — пока я жив, я воспитание Таты и Ольги (ты уж стоишь на своих ногах) — поставил одной из краеугольных задач моей жизни.

Огарев — убеждал, умолял, никакой перемены не было — тогда надобно было расстаться.

— в каждом письме протягивали руку, на разумное примирение — успеха не было.

То ли говорит — то ли думает Сер<но>-Сол<овьевич>? Дадут тысячи причин от ненависти до ревности — и никто не догадается, что причина глубже и святее.

На этот раз довольно. Помни, что порядочный человек только тот, что умеет молчать[74].

Что касается до национальности и Густава (один Густав Ваза, и был умен, а этот Ваза глупости — я это прочел у него на лице). Опять мне больно, что ты меня не понимаешь. Об этом я тебе буду писать в следующем письме, т. е. получивши ответ.

— есть inde ira — вот откуда гнев — но это не идет.

Я думаю, что не лучше ли Ольге — весной приехать подольше к вам. В последнее время Тата с ней гораздо лучше. Может, мы и соберемся все — в Швейцарии или в Италии. Домогальский сделан каким-то полковым начальником у Гарибальди.

Примечания

Печатается по фотокопии с автографа Впервые опубликовано: начало письма, до слов «пока я жив» — ЛН, т. 64, стр. 560, окончание, от слов «я воспитание Таты» — Л XVIII, 312 (ошибочно соединено с письмом Герцена к сыну от 12 января 1866 г.).

Если ∞ Natalie приедет... — Вопрос о возвращении Н. А. Тучковой-Огаревой в Лондон был еще не решен (ср. письмо 116).

Вмешательство Сер<но>-Сол<овьевича> —  ∞ Но оно противно моим правилам... — Встречаясь в Берне с Н. А. Тучковой-Огаревой, Н. А. Серно-Соловьевич узнал (видимо, от нее самой) историю ее взаимоотношений с Огаревым и Герценом и счел своим долгом способствовать их примирению. См. комментарии к письму 129.

— Ред.