Герцен А. И. - Огареву Н. П., 23 апреля 1843 г.

149. Н. П. ОГАРЕВУ

23 апреля 1843 г. Москва.

Рукой Н. X. Кетчера:

Вчера писали тебе много чрезвычайно острого и забавного и до того пленились писанием своим, что не решились расстаться с ним; а нынче что-то не забавится, и потому не взыщи, а приехать тебе поскорей весьма было бы хорошо, тем паче что ведь все равно, что в море купаться то Данта читать, так ты и в Москве можешь купаться в море, читая Данта. Напиши Риттеру, чтобы он дал нам весточку о себе, выздоровел ли он и где он? И куда писать к нему? Прощай!

Рукой В. П. Боткина:

Спасибо тебе за память обо мне. Нечего тебе говорить о том, как часто мы тебя вспоминаем, а след., и пьем за твое здоровье. Кажется, ты не скучно живешь в Риме. К чему, вследствие нескольких неудачных стихотворений, пришло тебе в голову сомневаться в своем поэтическом даровании? Мне жаль, что ты не прислал своих теперешних стихов. Ты их предполагаешь дурными потому, что они субъективны. А я думаю, что они по этому-то самому и хороши. В объективном ты, мне кажется, не можешь быть силен. Но статься может, что я и вру. Да субъективность-то твоя исполнена глубокого общечеловеческого содержания. Жму тебе руку от всего сердца. Я беспрестанно невольно напеваю твои «Die alten Bilder» etc.

В. Боткин.

Рукой Н. X. Кетчера:

Не упоминая о штрихе, а просто по желанию Н<аталии> Ал<ександровны> рисую тебе портрет Василья Петровича, и в то же самое время доказываю, что штрих у меня хоть куда. Облик сей снят в мгновение жаркого трактата о героической симфонии, и по сему случаю он хочет примкнуться и говорит, что ты выводишь из этого целую историю, и в глубоком чувстве восклицает, что Бетховен переводил историю на музыку. И все заключено велемудрым изречением, что всякий человек образует вокруг себя свою собственную атмосферу, как Петрушка у Гоголя.

Экстренное, чрезвычайное прибавление: я (т. е. Вас<илий> Петро<вич> люблю, ей-богу, люблю класть асафетиду в суп.

Рукой Т. Н. Грановского:

Здравствуй, Огарев! Герцен дал мне это письмо с требованием, чтобы я приписал, а я писать не в духе. Напишу после длинное письмо. До свидания.

Грановский.

«На Ог<ареве> много пятен, а черт знает куда ни повернись, а его недостает, ну вот все бы на свете дал, чтоб он был тут». — Прощай, друг. — Может, я к осени уеду в Крым, если того потребует здоровье Наташи. Прощай — много еще на душе, но не хочется больше писать.

Кстати на обороте портрета — Бот<кин> влюблен и не на шутку. Страшно за него. Хоть бы грозный пример твой их научил. Языков в том письме написал: «Я женюсь, стало, нынешним летом будет много жито, т. е. не в амбаре, а в груди».

А. Герцен.

23 апреля/ 4 мая.

Примечания

ЛБ). Впервые опубликовано: РМ, 1890, № 3, стр. 3—4.

В письме рисунок Кетчера: голова Боткина. Около рисунка знак сноски, текст которой, написанный рукой Герцена, сохранился только частично: «Надобно за <...> вич отр <...>» (отрезано). Слева на полях помета: «Действитель<но>». Под рисунком одно слово не поддается прочтению.

Дата поставлена Герценом в конце письма; при переводе ее на новый стиль им допущена ошибка — нужно: «5 мая». Слова Кетчера: «Вчера писали тебе много чрезвычайно острого» относятся, очевидно, к письму от 18 апреля (см. комментарий к письму 147). Возможно, что комментируемое письмо было начато 19-го, а последнюю запись Герцен сделал 23 апреля.

РМ, 1889, № 12, стр. 7—12).

...что в море купаться, то Данта читать— Строка из стихотворения С. П. Шевырева «Чтение Данта» (1830).

Языков в том письме написал ∞ не в амбаре, а в груди». — М. А. Языков в апреле 1843 г. писал Огареву: «Боткин просил меня по заказу сострить: тебе известно, что я вступаю в законный брак и провожу все лето в деревне и надеюсь, что будет много жито, т. е. не в амбаре, а в груди» (РМ, 1892, № 7, стр. 98).