| Автор: | Гаршин В. М. |
| Категория: | Письма |
242а. Е. С. Гаршиной
<4 апреля 1882 г.>
Дорогая мама! вчера получил ваше письмо о военной службе, об учительстве и прочем. О вашем проекте сказать вам определенного ничего не могу ни за, ни против. Чувствую только, что я совершенно не способен и не приготовлен к педагогической деятельности. Тех детей, которых мне случалось учить, учил я скверно и - скажу больше - недобросовестно, хотя и мучился этим. Все мои знания - говорю о знаниях основательных настолько, чтобы не краснея передавать их другим - ограничиваются тем, что я умею правильно писать по-русски, а затем - О русской грамматике я имею самые поверхностные сведения (право, это не фраза - я разбора простого предл<ожения> не умею сделать), об арифметике и говорить нечего: если мне придется экзаменоваться на учителя, то я даже и по приготовлении рискую провалиться; ведь и из гимназии-то я вылез только благодаря милосердию доброго Владимира Федоровича. Наконец, и что самое важное - методов я не знаю никаких. Как мне вести класс? Я чувствовал бы себя менее бесстыдно поступившим, если бы завтра же сел судить за мирового судью, чем если б взялся за трудную обязанность учителя. Александр Яковлевич <Герд> меня очень любит, в чем я уверен, насколько человек может быть уверен, но я уверен также, что и он в душе вряд ли пожелает каким бы то ни было детям такого негодного и беспутного учителя. Знаете, мама, в гимназии, в VII классе, товарищи, видя мое вечное ничегонеделание (или вернее занятия посторонними книжками и всяким вздором), прозвали меня в шутку "тунеядцем". Об этом можете спросить у Николая Сергеевича. Это слово до такой степени верно определяет мою физиономию, что... да что уж тут говорить! Этот "симпатичный" Всеволод рос-рос и вырос никуда негодною вещью, которой хоть забор подпирай. Разве на войне только годятся такие экземпляры, заткнуть убыль в людях. А вы хотите, чтобы я учил детей! Разве может любить кого-нибудь человек, который ненавидит и презирает самого себя! В 20--21 год это, конечно, было бы с моей стороны только фраза, но в 27, когда волосы редеют и морщины по всему лицу, это уж не фраза.
А в полк мне действительно итти страшно. Будь война, другое дело.
Все мои рассуждения, конечно, не имеют никакой цены в том случае, если А. Я. одобрит ваш проект и признает его исполнение возможным (в чем я сомневаюсь по многим причинам). Но опять-таки, ведь это все гадательно, мама.
" бы очень хорошо. Только все-таки я чувствую себя негодным на это дело. А честно ли браться за такое дело, на которое чувствуешь себя негодным - предоставляю решить вам. Добро бы не было людей, а ведь на эти 20 мест наверно будет 120 конкурентов - и отогнать от места какого-нибудь действительно нужного человека только потому, что у меня есть "протектор", А. Я., мне кажется чем-то не совсем опрятным.
Дядя, которому я сказал о вашем письме, не имеет против вашего предложения ничего.
то нам грешным и бог велел. Когда приеду, пересмотрю и переправлю рассказы и пойду продавать. Напишите, имеет ли понятие Женя о том, сколько за них взять можно? Дядя что-то говорил о том, что за книжку можно брать 80 коп., стоить она будет всего 30. Будто бы вы с Женей так ему говорили. Я немного имею понятие об этих делах по гердовским изданиям. Он брал 20% с номинальной цены. Т. е. если книжка будет стоить рубль, то двугривенный. Но ведь это за новую, ненапечатанную работу. А мое уже раз оплачено. Так что, если за все получим рублей 150, то и слава богу. Достоевский своего "Вечного мужа" продал Базунову за эту цену, а в нем около 10 листов.
"Устоев" не получал. А письмо получил и очень за него благодарю.
Голубушка моя, простите меня за то, что расстраиваю вас, у шторой и без меня так много горя. Но что же делать, когда на душе кроме скверного ничего нет. Поневоле его и выкладываешь. Болезнь навсегда выработала из меня какого-то "скалдырника" (у Диккенса в Пиквике) с отвратительнейшим взглядом на вещи, по той причине, что моя собственная высокая особа чувствует себя не совсем удобно устроившею свою жизнь. Это всегда бывает.
Здесь дела плохи: засуха и нет никакой почти надежды на поправление. Голодный год ожидается; дядя утешается только тем, что долгов нет и что их, следовательно, наделать можно.
"считаю своего такого поступка за честный. На это есть пословица: "что за честь, коли нечего есть". Ах, мама, мама, скверно все это! Тоска! Простите меня, голубчик, не сердитесь на меня. Крепко, крепко цалую вас.
Любящий вас В.
Жене поклон.
P. S. С тех пор как я вам писал, уроки мои с У. С. прекратились. У нее, действительно, глаза болят. Я писал вам, что купил платье, так что денег у меня теперь как раз в обрез, чтобы доехать до П<етербурга>.