Гаршин В. М - Гаршиной E. С., 26 мая 1877 г.

97. Е. С. Гаршиной 

Дорогая мама! Пишу к вам из Альбешты, но пошлю это письмо только со следующей станции, из Плоэшты, так как здесь нет почтовой станции. Пока мы в Румынии, я легко могу посылать вам письма через здешнюю почту, но из Болгарии будет трудно. Военная почта ходит очень медленно, да и писать-то через нее неудобно.

Наши офицеры, сообщившие нам маршрут, ошиблись, Баниас (Banjas) вовсе не на Дунае, а версты две-три к сев<еру> от Букареста. Мы придем в Баниас 1 июня и будем стоять в нем, по крайней мере, две недели.

Чтобы вы могли досмотреть на карте, где мы идем, вот вам некоторые пункты: Кишинев, Леово, Фальчи, Берлад, Текуч, Фокшаны, Рымник, Бузеу.

Иду я бодро, выдерживаю поход хорошо. Ни разу не отставал и не садился в фуру. Впрочем и Вася ехал в ней только 4-версты, и то оттого, что у него живот заболел.

До сих пор еще из штаба дивизии не пришел приказ о нашем зачислении на службу; поэтому мы еще не получаем казенного "довольствия": хлеба и сухарей. В строю мы недавно и уже знаем все построения, так что завтра в Плоэшты будем на смотру. Будет смотреть сам государь. Он обогнал нас третьего дня: мы шли пешком, а он по железной дороге, которая, начиная с Текуча, идет рядом с нашим шоссе. Ужасно досадно смотреть на обгоняющие нас поезда с войсками. С привала, где мы отдыхали, нас подняли, вывели к полотну, выстроили в две шеренги (бригада заняла больше версты), и простояв часа полтора, мы увидели царский поезд. Сам государь не показался, чем солдаты были крайне огорчены.

Итти вообще довольно трудно, особенно когда большие переходы. А у нас были подряд два перехода: 45 и 40 верст. Впрочем, физические трудности мне и не кажутся трудностями; внутренние мучения, как оказывается, гораздо мучительнее.

Никогда мне не приходит в голову мысль раскаяться в том, что я пошел в поход. Это такая хорошая школа, особенно для меня, которому нужно воспитание характера. Как я и ожидал, материалов для наблюдения оказалась бездна. Если бог вынесет, я буду знать, что делать. В том, что я сумею писать и буду иметь успех, я почти не сомневаюсь.

Сегодня дневка: приказано приготовиться к смотру. Всё чистится, моется. Солдаты купаются в речке: вода ниже колен, так что все лежат в ней на брюхе, и мутная, как везде в Румынии. Белье моют прямо в реке, потом кладут на травку сушиться. Можете представить, как оно чисто. Солдаты вообще мне очень нравятся. Офицерство (не отдельные офицеры, а офицерство) - чорт знает что такое! Мордобитие до сих пор процветает., Даже наш бригадный генерал бьет солдат в лицо и ругается скверными с<лов>ами. Вообще уважения к себе в солдатах эта публика не внушает никакого.

Наш ротный, Иван Наз., мне очень нравится и как офицер: не дерется и видит в солдатах людей. Впрочем он - одно из немногих исключений.

Об этом всем будет время поговорить подробно, и не с вами одними.

В 4-й роте у нас есть прекурьезный субъект: горный инженер бар. Киль, остзейский немец, учившийся в Берлине и Фрейберге. Он поступил по доброй воле, чтоб "участ в поход". Говорит по-русски хуже Феллера. Был записным студентом; четыре раза ранен - две пулею и два рапирою. Служил у нас на Дону. Рожа глупая, бычачьи глаза, бакенбарды. Впрочем, добрый малый. Он догнал полк в Текуче и пока еще не привык к походу: часто отстает.

Едим мы ужасно много; втроем с нашим ротным съедаем порядочный чугун каши и выпиваем целый самовар чаю. С тех пор, как кончились дожди, водка вышла из употребления, но красное вино (10--15 коп. бутылка) потребляется в страшном количестве.

Жары стоят больше 25®. Мы уже переоделись в белые рубахи и штаны; на голове белые кэпи с подзатыльниками. Посылаю Раисе свой портрет, приблизительно нарисованный мною самим. Пусть она вам его покажет.

мама! Писал бы больше, но если бы вы знали, как неудобно писать. Пишу на колене, сидя па земле, солнце жжет нестерпимо. Да к тому же несут уже обедать.

До свиданья, дорогая моя! Крепко цалую вас. Всем поклон.