Переводы из: Рубена Дарио, Альфреда Вольфенштейна, Геррита Энгельке, Эрнста Толлера

Владимир Пяст

Переводы

РУБЕН ДАРИО (1867-1916)

МЕТЕМПСИХОЗА

Я солдатом был и спал на царском ложе

Рядом с Клеопатрой. Белизна царицы,

Взор ее астральный, взор ее всевластный -

Были всем, что было.

Этот взор! и тело! Это ложе страсти,

Где блестела эта белизна нагая!

Мраморная роза, властная!.. Не это ль

Было всем, что было?

Под моей рукою гнулся позвоночник;

Ради ласк атлета был забыт Антоний...

Этот взгляд - и эта белизна - и ложе

Были всем, что было.

Руфус Галл, недавний раб, я был солдатом,

Родиной была мне Галлия... Мгновенье

Смелого каприза королевской телки -

В судороге страсти почему клещами

Бронзовыми пальцев я не сжал для шутки

Белой королевы мраморное горло?

Всё, что было, было!

Сослан был в Египет я, и цепь на шее

Там носил, - и съеден сворой псов голодных

Был однажды... Звался Руфус Галл я. Это

Было всё, что было.

КОЛУМБУ

Адмирал несчастных, знай: твоя Америка,

Дева-индианка с кровию клокочущей,

Жемчуг снов и грез твоих - только лишь истерика

В судороге женщины, бледной и хохочущей.

Реет дух погибели над твоей страною...

Где народ с дубинами прятался в пампасы,

Ныне там бессменною братскою войною

Вновь уничтожаются племена и расы.

Идола из камня ныне замещает

Идол же из плоти, как владыка адский;

Только кровь и пепел на могиле братской.

Королей презревши, мы себе законы

Издали под звуки труб и гром орудий;

Короли же черные заняли все троны,

Побрататься с Каином, попустив Иуде.

Мы полуиспанскими туземными устами

Тянем все французскую влагу огневую,

Масельезу целыми распеваем днями,

Чтобы Карманьолой их кончать, танцуя.

Нет у нас преград для зависти великой,

Звонкие свободы мы давно попрали, -

Так не поступали древние касики,

С гор они пернатые стрелы, стрелы брали.

Были они гордыми, благородно-смелыми,

Вкруг голов их перья, а у бедер скальпы...

Ах, когда бы люди были снежно-белыми,

Вот как Моктесумы и Атауальпы!

С дней, когда Америке в чрево пало семя

Расы той железной из Кастильи пламенной,

С силою индейца, с горной цепью каменной.

Было б в воле Господа, чтобы воды сонные

Ввек не отражали парусов тех белых;

Чтоб не увидали звезды удивленные

Смуглых моряков твоих, плывших в каравеллах!

Как орлы, свободные, по кустам на склоны

Лезли вверх туземцы, раздвигая ветки;

И от них испуганно пумы и бизоны

Прятались, познавшие, как их копья метки...

Ибо много доблестней вождь крутой и резкий,

Чем солдат, что походя честь в грязи заложит

И стонать заставить под своей тележкой

Инков древних мумии ледяные может.

Крест, что нам припас ты, в униженьи ныне,

Революций волны смыли след законов;

Пишущая сволочь пачкает святыни

Языка Сервантесов, речи Кальдеронов.

Бледен и болезнен бредет Христос, и шибче

Бьет рабов Варрава в красных аксельбантах;

Дикие пантеры - в кружевах и бантах.

Войны, лихорадка, бедствий сонм ужасный

На пути поставлены нашем злой судьбою,

Христофор Колумб, - о, адмирал несчастный,

Помолись за мир ты, что открыт тобою.

АЛЬФРЕД ВОЛЬФЕНШТЕЙН (1888-1945)

ПРОКЛЯТАЯ ЮНОСТЬ

Из дома прочь, по площадям,

Неведом никому, ни вам,

Как небо я высок и быстр,

Без слов лечу сквозь шум и гам.

Всё прочь! Прекрасно - одному.

И никого здесь нет, к кому

В соседстве тесном и тупом

Лицо с испугом подниму.

Отвергнуты любовь, уют...

Здесь бьются - или продают,

И улицы одни к другим

Гигантскою волной плывут,

Людская каша всё черней,

Как будто мечутся дома

От крика, свиста и огней.

Стук быстрых ног по мостовой

Разрушит каменный покой,

И ламп калильных свет так тускл

Над этой тусклою толпой.

Здесь лица зверские странны,

Глаза как в лед погружены,

Глаза - и видят лишь себя,

Здесь лица пустотой страшны.

Мою ты кожу размети

И сердце в прах мне преврати,

Безбожная, - слепи, глуши,

О улица, мне нет пути!

ГЕРРИТ ЭНГЕЛЬКЕ (1890-1918)

БЕТХОВЕН

До уха мощных труб госнулся гуд, -

Воспрял я к тем звукам, что дрожали.

Навстречу грозно дальнему врагу.

Там он стоял! На высочайшем пике

Трубил он, гневный, - мощный, он трубил,

Распространяя гул и свет великий,

И чудом звуков мозг мой подавил.

Я в бездне был на самом дне,

И рот открыл я в полусне.

А звук все бух, и пух, и пух;

Мутился в зыби шаткий взор,

И был разрушен громом слух,

И задрожали скаты гор.

Впились друг в друга облака,

И буря потрясла скалу,

Она смывала старика

С гигантской кафедры во мглу,

И к свету тьма была близка.

И грозно грохот грома грянул,

Но тверд властитель звуков мировой,

Воронку скал он проникал трубой,

А великан трубил...

Но молния пронзила мглу,

И в первый раз ударил гром в скалу,

И сбил

С вершины человека.

О, трубный треск!

Небесный блеск!

О, звуков звук, о, плесков плеск...

Где было все? Где сам я был?

МИРОВОЙ ДУХ

* * *

Наверху, где в гаванях шум и торг бушует,

Где в эллингах и доках строящиеся суда сжаты,

Где пароходы гигантские грузы фрахтуют;

Наверху, где тысячи труб дымовых над городом подъяты,

Где чадящих поездов далеко слышатся раскаты,

Там неистовствует сила, в работе вихревой:

Эта сила - дух мировой.

Где в ангарах самолеты, готовые подняться на воздух,

Вот натянуты канаты, пропеллер ход свой круговой

Все ускоряет, и внезапно с треском вверх несутся

Наклонно птицы шумные, - и вот потонули в звездах;

Где воздушные корабли и торпеды гремят и трясутся,

Где в сплошное жужжанье все небесные шумы сольются, -

Там летит, побеждающий тягу земли, беспокойно-живой,

Дух, пути указующий новые самой орбите земной,

Мировой.

КНИГА ВОЙНЫ

Мой друг, ты раздавленным глазом глядишь,

Похожим на око подбитого зайца, -

Таким и холодный предатель глядит,

Двенадцать мы лет против ветра боролись вдвоем,

Делили без спора и книги и хлеб,

И в школе сидели за тем же столом;

Стучалась к двоим одновременно в дом

Нужда; и отраду в ученьи одном

Мы черпали, друг, - и взор твой ослеп.

Поэтому в трауре идет твоя мать,

Скользит она в сутолоке, с унылым рыданьем;

Поэтому младшие братья и сестры твои

Так рано знакомиться стали с невзгодами чадными жизни,

И с властною смерти косою.

И ложе пустует в каморке твоей,

Пустует и место твое за обедом;

Поэтому, так как никто тебя больше не ждет,

Седая, печальная мать твоя тихо бредет.

Ты мог бы и корнем, и семенем быть,

Упорным ростком в бороздах новой жизни,

Отцом бородатым прелестных детей,

Но поле, что болью распахано было, тебя погубило;

И сеятель мудрый и вечный тебя растоптал.

Кто смеет тебе говорить о чьей-то вине?

Ты семенем был бы, и мог бы родителем быть.

* * *

Ты семенем был бы, а сделался жертвой.

Один милиграмм окровавленной плоти,

Ты лег на горе обескровленных трупов,

Но смерть твоя - вовсе не больше, чем чья бы то ни было смерть.

Ритмическим шагом их тысячи тысяч шагали в ничто,

В мучительно-черную ночь,

Полки, и бригады, и армия армий,

В кровавое, славное царство солдат убиенных, -

Ты сделался жертвой.

* * *

Голо на вершине Бримона, и вырублен лес,

Ни одной не осталось сосны, чтоб срубить из нее тебе крест,

И тупо лежишь ты в разрытой снарядами почве,

Задавленный сном без видений,

Не вождь, не герой, а безвестный солдат.

Разрушатся кости от ветра.

Но блеск легионов бессчетных блаженного Мира,

Увидишь, и шаг их услышишь!

Так слушай! И жди!

ЭРНСТ ТОЛЛЕР (1893-1939)

ХРОМЫЕ СОНЕТЫ

I

ТРОПА К МИРУ

Мы чужды шуму городскому,

Его горячки мы не знаем;

Мы любим тишь и странствуем по дому,

И милому и скрытому внимаем.

Последние любы нам капли дождевые,

Цветные пятна милы изразцов блестящих,

И в добродушном взгляде сторожа - живые

Приливы братских чувств мы ловим настоящих.

Весь космос в стебельке, вся полнота земная,

Цветок больной для нас - что хворое дитя,

И пестрый птиц полет - лишь сторона иная

Великого всего, что, тайно нас сплетая,

Из дали манит нас улыбкой ветровою

И музыкою звезд пьянит нас мировою.

II

ЛЕСА

Молчите вы в вечернем ветерке,

Подвержены как бы моей тоске,

Моей тюрьмы минутам уязвленным.

Чело к столбам железным прижимаю,

Руками неподвижность их потряс,

Беднее я, чем жалкий странный пес,

Как в клетке зверь, я жалобно взвываю.

Вы, рощи буков, храмы угнетенных;

Как песнь родная, сосны, голос ваш!

Мне, отроку, в долинах потаенных,

Бывало, ткали дивный вы мираж...

Всё жду, когда ж под шелест ваш глубокий

Внемлю псалмам лесной души высокой...

III

СУМЕРКИ

Ромэн Роллану

Так рано гаснул свет в твоей вечерней келье

И с серых стен ее толпа теней слетала,

Ты яростно кричал, потом мечтал устало,

Коричневая тишь качала колыбелью.

Вставали образы далеких лет веселья,

В плаще безмолвия плясало дня похмелье,

Но долгий сложный звон во тьме образовался.

То был твой тихий вздох, единственный твой зов...

Шуршали сторожа. Ты пригласил их в гости,

Товарищ-вечер ужин дать готов.

Но те, ворча, к глазку висок свой продвигали...

Нет зовов, что в сердца б их проникали.