Автор: | Волошин М. А., год: 1929 |
Категория: | Стихотворение |
Послания Максимилиана Волошина
"Наше наследие", 1989, No 1
Публикация, вступительная статья и примечания З. Д. Давыдова и В. П. Купченко
Максимилиан Александрович Волошин (1877-1932) славился общительностью и "прочностью своих дружб" (М. Цветаева). Естественно его обращение в своей поэзии к древнему жанру послания. Это "Письмо", "В мастерской" и другие стихи цикла "Amori amara sacrum ", посвященного М. В. Сабашниковой; стихи, обращенные к Ю. К. Балтрушайтису ("К твоим стихам меня влечет не новость...", 1903), В. Я. Брюсову ("По ночам, когда в тумане...", 1903), С. И. Толстой ("Концом иглы на мягком воске...", 1909), Е. И. Дмитриевой ("Пурпурный лист на дне бассейна..." и другие, 1910), М.И. Цветаевой ("К Вам душа так радостно влекома...", 1910), К. Ф. Богаевскому ("Другу", 1915), к матери ("Материнство", 1917) и к жене, М. С. Волошиной ("Заклинание", 1929). Из посланий и стихотворных портретов Волошин собрал цикл "Облики" (1910-1917), включенный им в книгу лирики "Selva oscura" {"Темный лес" (лат.).}
Однако поэт-пантеист обращался со стихами не только к людям, но и к витражам Руанского собора ("Лиловые лучи", 1907), к планетам ("Солнце", "Луна", 1907), к любимому Парижу ("Неслись года, как клочья белой пены...", 1915), к усыновившей его Киммерии ("Полынь", 1907), к России ("Россия", 1915; "Святая Русь", 1917; "Родина", 1918; "Неопалимая купина", 1919), к Богу ("Над законченной книгой", 1915; "Готовность", 1921) и Богоматери ("Хвала Богоматери", 1919). Открытость Волошина всем и всему снова и снова вынуждала его на прямой разговор с окружающим.
Общая черта: все эти послания - либо любовные, либо дружеские, либо молитвенные. У Волошина нет сатиры или памфлета в стихах; прямой сарказм свойственен или его прозе, или белым стихам (см., например, "Буржуй", "Пар", "Машина"). Всего один раз он обратился к пародии ("Серенький денек", 1915), известна лишь одна его эпиграмма ("М. А. Дейше-Сионицкой", 1917).
Мягкий, ненавязчивый юмор, свойственный Волошину в жизни, отразился в его поэзии лишь в стихотворных экспромтах: цикл "Сонеты о Коктебеле" (1911), "Татиде" (1919), "Анчутке" (1924), "Как ты внимательна была..." (1898) и т.п. Эти послания, менее других отделанные или шутливые по тону, поэт не включил в сборники стихов, вышедшие при его жизни. Другие, помещенные в настоящей подборке, не печатались по мотивам цензурной непроходимости ("Л. П. Гроссману" и "Поэту") или чисто случайно ("Напутствие Бальмонту", "Лиле Эфрон").
У каждого из этих стихотворений есть своя история...
В начале 1907 года у Волошина возник конфликт с поэтом Вячеславом Ивановым, обратившим слишком пристальное внимание на его жену. М. В. Сабашникова все больше поддавалась чарам "златокудрого искусителя" - и Максимилиан Александрович, не желая мешать ей сделать выбор, в середине марта уехал из Петербурга в Коктебель. Тоска по жене сочеталась с неизжитым тяготением к Иванову и его кружку - писателям и художникам, собиравшимся на "Башне". И вот 15 апреля 1907 года Волошин посылает В. И. Иванову сонет, приветствующий создание антологии "Цветник Ор" (вышедшей из печати чуть позднее, в мае). В сборнике участвовали Константин Бальмонт, Александр Блок, Валерий Брюсов, Лидия Зиновьева-Аннибал (пьеса "Певучий осел"), Вячеслав Иванов, Маргарита Сабашникова (цикл стихов "Лесная свирель"). Их-то Волошин и приветствовал из далекого восточного Крыма ("Я здесь расту один, как пыльная агава...").
Послание "Ты из камня вызвал мой лик..." (1911) адресовано польскому скульптору Эдварду Виттигу (1879-1941). В ноябре 1908 года в Париже он вылепил бюст Волошина, который так писал об этом произведении: "Он лепит меня в венке с обнаженными плечами и грудью, с наклоненной головой. Выходит совсем Зевс Отриколийский". "Он удивительно похож, - добавляет Максимилиан Александрович в другом письме. - Я не говорю о сходстве, но он сам по себе будет очень крупным произведением искусства". Впоследствии Виттиг перевел бюст в камень - и он был установлен (как парковая скульптура) в одном из парижских скверов.
"Напутствие Бальмонту" написано по случаю отправления друга Волошина Константина Дмитриевича Бальмонта (1867-1942) в кругосветное плаванье. В 1912 году исполнялось 25 лет литературной деятельности Бальмонта, и он решил отметить его грандиозным путешествием. Маршрут его был таков: Лондон - Канарские острова - Южная Африка - Мадагаскар - Тасмания - Южная Австралия - Новая Зеландия - Полинезия - Новая Гвинея - Цейлон - Индия. Упоминая в своем послании полумифические, погибшие в древности материки (Атлантида, Лемурия), Волошин подчеркивал, что Бальмонт "пловец" не только в пространстве, но и во времени...
"Милая Вайолет, где ты?.." обращено к Вайолет Харт - художнице-ирландке, с которой Волошин сблизился в Париже в 1905 году. (Ей также посвящено стихотворение "Если сердце горит и трепещет..."). В. Харт была в Коктебеле в 1907 и 1912 годах, написала два портрета Волошина (один, маслом, остался незаконченным). Критик Евгения Герцык вспоминала позже: "Эта тихая Вайолет так и осталась в России, прижилась здесь, через несколько лет вышла замуж за русского, за инженера, и, помню, накануне свадьбы, в волнении сжимая руки сестры моей, сказала ей: "Max est un Dieu!" {"Макс - это Бог!" (франц.).} О встречах с В.Харт Волошин упоминает и в своем дневнике "История моей души".
Елизавета Яковлевна Эфрон (1885-1976), которой посвящено следующее стихотворение ("Лиле Эфрон") - актриса, режиссер-педагог, золовка М. И. Цветаевой. Ее мать, аристократка Елизавета Дурново, вышла замуж за разночинца Якова Эфрона, еврея (отсюда - "сила токов несогласных..."). Лиля Эфрон бывала в Коктебеле неоднократно, начиная с 1911 года, и стала одной из зачинательниц "обормотского стиля" волошинской дачи. Это подчеркивалось и в незаконченном коллективном стихотворении, второе четверостишие которого написано рукой Волошина (ЦГАЛИ, ф. 2962, оп. 1, ед. хр. 174):
"Лиле Эфрон" - скорее стихотворный портрет, чем послание, и кстати, - один из лучших его образцов. Волошин недаром был художником: его наблюдательность и зоркость оттачивались на тех бесчисленных зарисовках с натуры, которые он делал на парижских бульварах, в кафе, на публичных балах. Летом 1913 года Максимилиан Александрович специально рекомендовал художнице Ю. Л. Оболенской "сажать натуру и писать стихотворные портреты". "У Вас есть то, что утеряно - способность характеристики", - убеждал он ее. Вариант данного стихотворения был опубликован в книге воспоминаний Д. Н. Журавлева "Жизнь. Искусство. Встречи" (М., 1985), где также запечатлен образ "Лили" (с. 116-131).
Стихотворение "Снова мы встретились в безлюдье..." не имеет адресата. В "творческой тетради" Волошина оно датировано девятым августа 1914 года. В это время поэт находился в селении Дорнах под Базелем, где участвовал в строительстве Гетеанума - антропософского центра. Есть все основания предполагать, что стихотворение обращено к Рудольфу Штейнеру (1861-1925) - главе международного Антропософского общества. Немецкий мистик, пытавшийся найти синтез религии и науки в целях самоусовершенствования человека, он играл особую, еще мало изученную роль в формировании Волошина.
Познакомился он с "Доктором" в 1905 году и с тех пор не раз слушал его лекции в Цюрихе, Берлине, Париже. Сообщая A.M. Петровой в марте 1906 года о своем знакомстве "с самым гениальным из современных европейских оккультистов", Волошин добавлял: "Для меня открылся целый мир совершенно нового знания и нового миропонимания". В автобиографии (1925) Максимилиан Александрович назвал Штейнера "человеком, которому я обязан больше чем кому-либо познанием самого себя".
С образом человека, запечатленного в стихотворении, согласуются высказывания Волошина о Штейнере: "Каждое его слово чувствуешь обращенным лично к себе и всегда о главном"; "То, что дает Штейнер, хорошо каждому нести в молчании собственной души..." Философию Штейнера Волошин называл "освободительной, всеобъемлющей, учащей любить и преображать жизнь". О внешности "Доктора" Максимилиан Александрович писал в 1913 году: "Его лица невозможно передать, потому что оно все - пламя воли, но не неподвижной и не внешней, а горящей изнутри и каждый миг изменяющейся".
По приезде летом 1914 года в Дорнах Волошин долго был в состоянии апатии: "Страшная усталость и сон". О Штейнере он записал в дневнике: "Здесь, среди природы, его фигура кажется маленькой и странно черной", "все черты его лица углубились и заострились за эти годы..." Личная встреча, на которую надеялся Волошин, все откладывалась (она состоялась лишь в ноябре). Отсюда вопросы и догадки в волошинском стихотворении...
О том, как возникло в конце 1915 года стихотворение "Серенький денек", поэт вспоминал весной 1932 года: "По вечерам мы всегда встречались с Эренбургом и иногда просиживали в маленьком кафе у gare Montparnasse {Вокзал Монпарнас (франц.).} до рассвета, читая стихи, и я возвращался в Пасси пешком вдоль линии метро. В этот период Илья писал книгу о "Канунах". Это был ряд набросков и настроений первого года войны, со всею <неразб. - В. К., З. Д.> и ложью, которые уже тогда начинали кристаллизоваться в атмосфере и личностях. Отсюда тот ряд странных образов, которыми обновили стихи модернисты, франц<узские> поэты - Аполлинер, Макс Жакоб и др<угие>. К ним непосредственно примыкал и Илья Эренбург. Как-то раз, проходя около Трокадеро, я стал думать об этих же темах и у меня сложилась пародия на Эренбурга "Серенький денек", которой эпиграфом могли бы служить знаменитые строчки:
"Тощий аскет" - по-видимому, сам Эренбург; "райская гостиная" - салон М. С. Цетлин, меценатки, которой посвящены два следующих стихотворения Волошина.
Мария Самойловна Цетлин (урожд. Тумаркина, 1882-1976), известная московская красавица, была моделью портретов Л. Бакста, Диего Риверы, А. Яковлева, С. Чехонина. В. А. Серов писал ее осенью 1910 года в Биаррице, где у ее мужа М. О. Цетлина была вилла. Но Мария Самойловна была еще доктором философии и членом партии эсеров, политэмигранткой... О встречах с ней в Париже в 1916 году Волошин вспоминал в уже упоминавшихся мемуарах: это был искренний друг поэта.
чему и посвящено стихотворение "Широки окаемы гор..." Тетрадь же постепенно превратилась в подлинную лабораторию поэта: в ней зафиксирована его творческая работа с февраля 1919 года по сентябрь 1931 года.
Летом 1917 года возникла волошинская эпиграмма, посвященная Марии Адриановне Дейше-Сионицкой (1861-1932) - бывшей певице Большого театра, также имевшей в Коктебеле дачу. Эта 56-летняя дама была оплотом благопристойности курортного поселка и резко отрицательно относилась к "обормотскому" укладу волошинского дома: песням, танцам, розыгрышам, пляжной обнаженности. И в знак протеста Волошин изобразил почтенную матрону в виде ведьмы на помеле, выхватывающей с пляжа голых "грешников"! Для восьмистишия, помещенного в углу картины, была использована популярная в те годы "Крокодила" ("По улицам ходила Большая Крокодила...").
Четверостишие, посвященное "Татиде" - скорее шуточный портрет, вложенный в уста самой Татиды - Татьяны Давыдовны Цемах (1890 - ок. 1943), бактериолога и поэта. Сохранились сведения о ее близких отношениях с Волошиным и о том, что оформить эти отношения помешала активная неприязнь к молодой женщине матери Максимилиана Александровича. Во всяком случае, в одном из своих писем (10 октября 1918 года) поэт называет Татиду своей "хорошей знакомой и другом", а в другом (к М. С. Цетлин) - своей "маленькой приятельницей".
В Одессе в 1919 году Волошин познакомился с литературоведом Леонидом Петровичем Гроссманом (1888-1965). Автор целого ряда исследований о Ф. М. Достоевском (любимом писателе Волошина!), он писал также стихи. Книжечку сонетов "Плеяда", изданную в Одессе, Гроссман надписал Волошину 22 августа 1919 года: "Дорогому Максимилиану Александровичу Волошину, изваявшему сонет о Диане де Пуатье, знак дружбы и ученичества". Ответом на присылку этой книги и стал, по-видимому, приводимый ниже сонет.
Стихотворение "Анчутке" обращено к Анне Александровне Кораго (1890-1953) - скромной учительнице из Твери. В 1924 году она жила у Волошина с весны, но мало кто обращал внимание на молчаливую старую деву, носившую прозвище Анчутка. "Одно уже имя давало право на какое-то поспешное отмахиванье от нее", - вспоминала одна из гостей. Но однажды после очередного чтения в мастерской Волошин подозвал к себе Анну Александровну и спросил собравшихся, знают ли они происхождение ее прозвища? И оказалось, что незаметная Анчутка - человек по-своему героический. Она отказалась от личной жизни, так как на руках у нее туберкулезная сестра, которую она содержит в санатории. Заработок учительницы для этого мал, и Анна Александровна берет работу на дом: до глубокой ночи кроит, шьет, мережит. И Анчутка значит "Анна чуткая".
"Макс взял бережно Анчутку на ладонь и показал нам ее в таком свете, в такой глубокой человечности, что она стала сразу яркой и близкой нам", - вспоминала Л. В. Тимофеева.
Вдобавок оказалось, что Кораго - внучка Тютчева и племянница Гаршина, что она прекрасно знает французский язык и даже перевела несколько романов (один из них, Жоржа Куртелина, вышел через два года в издательстве "Земля и фабрика"). И вот перед отъездом домой все, от "маститых" до сорванцов-отроков, наперебой несли свою лепту - стихи, рисунки, добрые слова - в тетрадочку "Прощание с Коктебелем", заведенную для Анчутки Волошиным. Начиналась она стихотворным посвящением "Анчутке"...
Стихотворение "Поэту" - " своего рода программная декларация", как определил сам Волошин в письме к К. И. Чуковскому от 20 ноября 1923 года. Для нас это один из образцов высокой принципиальности поэта, его верности самому себе. Вспомним, что в 1923-1924 годах он подвергся ожесточенным нападкам напостовцев в "Правде" (П. Сосновский), в "Молодой гвардии" (Г. Лелевич), в журнале "На посту" (Л. Авербах, С. Родов, В. Скуратов, Б. Таль). Его причислили к "чужим", поэзию его определили как "контрреволюцию в стихах". Но для Волошина это была "толпа", которую он не уважал и которой не боялся. ("Слава - это солнце мертвых" - выражение Оноре Бальзака, любимое Волошиным).
Стихотворение "Мистеру Хью" обращено к Елизавете Сергеевне Кругликовой (1865-1941) - художнице, давнему (с 1901 года) другу Волошина, его первому учителю в живописи. Летом 1926 года в Коктебеле она участвовала в импровизированном спектакле "Путями Макса" (или "Саша-паша"), исполнив роль американского туриста "мистера Хью". В 61 год Елизавета Сергеевна поражала окружающих своим жизнелюбием, легким отношением к трудностям быта, юмором.
"Владимирская Богоматерь" - по сути, последнее поэтическое свершение Волошина: в конце 1929 года его постиг "удар" (инсульт), и после этого он уже не создал ни одной законченной вещи в стихах...Икону Владимирской Божьей матери поэт увидел впервые весной 1924 года в Историческом музее. По воспоминаниям Т. В.мелевой, он приходил "на свидание с иконой" несколько дней подряд, стоял перед нею часами. Вернувшись из поездки в Москву и Ленинград домой, Волошин писал: "Лишь два момента подлинной жизни<...> я пережил и унес с собою сюда: Лик Владимирской Богоматери и рукопись Аввакума". (Письмо к С. А. Толстой-Есениной от 24 мая 1924 года). Фоторепродукция с иконы стояла с весны 1925 года на рабочем столе Максимилиана Александровича; "все эти дни живу в сиянии этого изумительного лица", - писал он С. З. Федорченко 9 апреля.
Посвящено это стихотворение Александру Ивановичу Анисимову (1877 - ок. 1932), искусствоведу и реставратору. Работая в Комиссии по охране культурных и художественных сокровищ России, он руководил расчисткой иконы Владимирской Богоматери от позднейших наслоений и посвятил ей отдельную монографию (Прага, 1928). В 1921-1929 годах А.И. Анисимов возглавлял отдел церковных древностей в Историческом музее в Москве. Осенью 1930 года ученый был арестован и погиб в лагере на Медвежьей горе в Карелии. Сбылись, увы, слова Волошина о "горестной судьбе", поставленные в конце "посылки"...
I. ВЯЧЕСЛАВУ ИВАНОВУ1
Я здесь расту один, как пыльная агава, |
На голых берегах, среди сожженных гор. |
Здесь моря вещего глаголящий простор |
И одиночества змеиная отрава. |
А там, на севере, крылами плещет слава, |
Восходит древний бог на жертвенный костер, |
Там в дар ему несут кошницы легких Ор2... |
Там льды Валерия, там солнца Вячеслава, |
Там снежный хмель взрастил и розлил Александр, |
Там лидиин "Осел" мечтою осиян |
И лаврами увит, там нежные Хариты |
Сплетают верески свирельной Маргариты... |
О, мудрый Вячеслав, χαιρή {*}! - Максимильян. |
15 апреля 1907
{* Привет (греч.).}
II. ЭДВАРДУ ВИТТИГУ3
Ты из камня вызвал мой лик, |
Ты огонь вдохнул в него божий. |
Мой двойник - |
Он мне чужд, иной и похожий. |
Вот стоит он - ясен и строг, |
И его безликость страшна мне. |
Некий бог |
В довременном выявлен камне. |
1911
III.НАПУТСТВИЕ БАЛЬМОНТУ4
Мы в тюрьме изведанных пространств... |
Жаждущему сказочных убранств. |
О, поэт пленительнейших песен, |
Ты опять бежишь на край земли... |
Но и он - тебе ли неизвестен? |
Как ни пенят волны корабли, |
Как ни манят нас моря иные, - |
Воды всех морей не те же ли? |
Но, как ты, уже считаю дни я, |
Зная, как торопит твой отъезд |
Трижды древняя Океания. |
Но не в темном небе Южный Крест, |
Не морей пурпурные хламиды |
Грезишь ты, не россыпь новых звезд... |
Чтоб подслушать древние обиды |
В жалобах тоскующей волны, |
Ты уж спал на мелях Атлантиды. |
А теперь тебе не суждены |
Лемурии5 огненной и древней |
Голос пламени в тебе напевней, |
Чем глухие всхлипы вод... |
И не ты ль знойнее и полдневней? |
Не столетий беглый хоровод - |
Пред тобой стена тысячелетий |
Из-за океана восстает: |
"Эллины, вы перед нами дети"... |
Говорил Солону древний жрец. |
Но меж нас слова забыты эти... |
Ты ж разъял глухую вязь колец, |
И, мечту столетий обнимая, |
Ты несешь утерянный венец. |
Где вставала ночь времен немая, |
Ты раздвинул яркий горизонт. |
Лемурия... Атлантида... Майя6 |
Ты пловец пучин времен, Бальмонт! |
Париж. 22 январа 1912
IV. ВАЙОЛЕТ ХАРТ7
Милая Вайолет, где ты? |
Песни, что ветром напеты, |
Вместе здесь слушали мы. |
Каждая рытвина в поле, |
Каждый сухой ручеек |
Помнят глубоко, до боли, |
Поступь отчетливых ног. |
Помнят, как ты убегала |
В горы с альпийским мешком, |
С каждою птицей болтала |
Птичьим ее языком. |
Помнят, как осенью поздней |
Жгли на горах мы костры... |
Дни были четко-остры, |
Ночь становилась морозней. |
1912
V. ЛИЛЕ ЭФРОН8
Полет ее собачьих глаз |
Огромных, грустных и прекрасных, |
И сила токов несогласных |
Двух близких и враждебных рас, |
Вскипающий, как сноп огней, |
Неволит всех спешащих мимо |
Шаги замедлить перед ней. |
Тяжелый стан бескрылой птицы |
Ее гнетет, но властный рот, |
Но шеи гордый поворот, |
Но глаз крылатые ресницы, |
Но осмугленный стройный лоб, |
Но музыкальность скорбных линий |
Прекрасны. Ей родиться шло б |
Цыганкой или герцогиней. |
Все платья кажутся на ней |
Одеждой нищенской и сирой, |
А рубище ее порфирой, |
Спадает с царственных плечей. |
Все в ней свободно, своенравно, |
Обиды, смех и гнев всерьез, |
Обман, сплетенный слишком явно, |
Хвосты нечесанных волос, |
И мстительность и доброта... |
Но несказанна красота |
И нет в моем портрете сходства. |
29 января 1913
VI. <РУДОЛЬФУ ШТЕЙНЕРУ>9
Снова |
Мы встретились в безлюдьи. И как прежде |
Черт твоего лица |
Различить не могу. Не осужденье, |
Но пониманье |
В твоих глазах. |
Твое уединенье меня пугает. |
Твое молчанье говорит во мне: |
Ты никогда ни слова |
Мне не сказал, но все мои вопросы |
В присутствии твоем |
Преображались |
В ответы... |
Ты встречный, ты иной, |
Но иногда мне кажется, |
Я сам. |
Ты приходил в часы, |
Когда отчаянье молчаньем просветлялось. |
Тебя встречал я ночью, или |
На закате... и ветер падал. |
Ты живешь в пустынях, |
Пути усталости вели всегда к тебе. |
О, если б иначе тебя увидеть, |
Если б ты пришел |
В момент восторга, |
Чтоб разглядеть я мог |
Твое лицо. |
9 августа 1914
VII. СЕРЕНЬКИЙ ДЕНЕК10
И. Г. Эренбургу
Грязную тучу тошнило над городом. |
Шмыгали ноги. Чмокали шины. |
Шоферы ругались, переезжая прохожих. |
Сгнивший покойник с соседнего кладбища |
Отнял у девочки куклу. Плакала девочка. |
Святая привратница отхожего места |
Варила для ангелов суп из старых газет: |
- Цып, цып, цып, херувимчики... |
Цып, цып, цып, серафимчики... |
Брысь, ты, архангел проклятый, |
Ишь, отдавил серафиму |
Хвостик копытищем... |
А на запасных путях |
Старый глухой паровоз |
Кормил жаркой чугунной грудью |
Младенца-бога. |
В яслях лежала блудница и плакала. |
А тощий аскет на сносях |
Волосатый, небритый и смрадный, |
В райской гостиной, где пахло |
Духами и дамской плотью, |
Ругался черными словами, |
Сражаясь из последних сил |
11 |
И со скорпионами, |
Ухватившими серебряной лапкою сахар. |
Нос в монокле, писавший стихи, |
Был сораспят аскету, |
И пах сочувственно |
Пачулями и собственным полом. |
Медведь в телесном трико кувыркался. |
Райские барышни |
Пили чай и были расстроены. |
А за зеркальным окном |
Сгнивший покойник во фраке, |
Блудница из яслей, |
Бог паровозный |
И Божья матерь, |
Грустно мешая ногами навозную жижу |
Шли на запад, |
К желтой сусальной звезде, |
Плясавшей на небе. |
10 декабря 1915
12
Нет, не склоненный в дверной раме, |
На фоне пены и ветров, |
Как увидал тебя Серов, |
Я сохранил твой лик. Меж нами |
Иная Франция легла: |
Озер осенних зеркала |
В душе с тобой неразделимы: |
Булонский лес, печаль аллей, |
Узорный переплет ветвей, |
Парижа меркнущие дымы |
И шеи скорбных лебедей. |
В те дни судьба определяла, |
Народ кидая на народ, |
Чье ядовитей жалит жало |
И чей огонь больнее жжет. |
В те дни невыразимой грустью |
Минуты метил темный рок, |
И жизнь стремила свой поток |
К еще неведомому устью. |
IX. ЕЙ ЖЕ
Широки окаемы гор |
С полета птицы, |
Но еще безбрежней простор |
Белой страницы. |
Ты дала мне эту тетрадь |
В красном сафьяне, |
Чтоб отныне в ней собирать |
Рифмы и грани. |
Каждый поющий мне размер, |
Каждое слово - |
Отголоски глухих пещер |
Мира земного, - |
Вязи созвучий и рифм моих |
Я в ней раскрою |
И будет мой каждый стих |
Связан с тобою. |
Одесса. 14 марта 1919
X. М. А. ДЕЙШЕ-СИОНИЦКОЙ
Не Дейша ль будет злейшей? |
Чуть что не так - |
Проглотит натощак... |
У Дейши руки цепки, |
У Дейши зубы крепки. |
Не взять нам в толк: |
Ты бабушка иль волк? |
1917
XI. ТАТИДЕ14
Безумной, маленькой и смелой |
В ваш мир упала я, |
Чтоб мчаться кошкой угорелой |
По коридорам бытия. |
1918
XII. Л. П. ГРОССМАНУ15
В слепые дни затменья всех надежд, |
Когда ревели грозные буруны |
И были ярым пламенем Коммуны |
Расплавлены Москва и Будапешт, |
В толпе убийц, безумцев и невежд, |
Где рыскал кат и рыкали тиуны, |
И складки белых жреческих одежд. |
Душой бродя у вод столицы Невской, |
Где Пушкин жил, где бредил Достоевский, |
А ныне лишь стреляют и галдят, |
Ты раздвигал забытые завесы |
И пел в сонетах млечный блеск Плеяд16 |
На стогнах голодающей Одессы. |
12 сентября 1919
XIII. АНЧУТКЕ17
За то, что ты блюла устав законов |
И стопы книг на полках и в шкафах; |
За то, что делала "наполеонов" |
На тезоименитных торжествах; |
За то, что ты устраивала сборы |
На "желтый гроб", на новые заборы, |
И, всех волошинцев объединив, |
Ты возглавляла дачный коллектив; |
За то, что ты присутствовала скромно |
На всех попойках и вносила пай, |
Упившимся бурдою невзначай; |
За то, что ты ходила за больными |
Поэтами, щенками... и за то, |
Что, утаив пророческое имя, |
Нимб святости скрывала под пальто; |
За то, что соглашалась выйти замуж |
За жуткого ветеринара ты, |
За то, что как-то признавалась нам уж, |
Что хромота есть признак красоты; |
За то, что с осиянными очами |
От Белого ты не спала ночами, |
В душе качая звездную метель; |
За то, что ты была для всех - Анчуткой, |
Растрепанной, нелепою и чуткой, - |
Тебя благословляет Коктебель! |
1924
XIV. ПОЭТУ18
1
Горн свой раздуй на горе, в пустынном месте над морем |
Человеческих множеств, чтоб голос стихии широко |
2
Остерегайся друзей, ученичества шума и славы. |
Ученики развинтят и вывихнут мысли и строфы. |
Только противник в борьбе может быть истинным другом. |
3
Слава тебя прикует к глыбам твоих же творений. |
Солнце мертвых, - живым она намогильный камень. |
4
Будь один против всех: молчаливый, тихий и твердый. |
Воля утеса ломает развернутый натиск прибоя. |
Власть затаенной мечты покрывает смятение множеств! |
5
Если тебя невзначай современники встретят успехом, - |
Знай, что из них никто твоей не осмыслил правды: |
Правду оплатят тебе клеветой, ругательством, камнем. |
6
В дни, когда Справедливость ослепшая меч обнажает, |
В дни, когда спазмы любви выворачивают народы, |
В дни, когда пулемет вещает о сущности братства - |
7
Верь в человека. Толпы не уважай и не бойся. |
В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога. |
Коктебель. <1923-1925>
XV. МИСТЕРУ ХЬЮ19
Е. С. Кругликовой
Хоть полвека на земле цветем, |
И дрожат серебряные струны |
В волосах и в сердце молодом. |
Мир любить, веселием согретый, |
Вольных гор синеющий уют, |
И чертить немые силуэты - |
Беглый след несущихся минут. |
Знать лишь то, что истинно и вечно, |
Красотою мерить жизнь свою |
И над жизнью танцевать беспечно, |
Как изящный мистер Хью. |
9 сентября 1926
XVI. ВЛАДИМИРСКАЯ БОГОМАТЕРЬ20
А. И. Анисимову
Не на троне - на Ее руке, |
Левой ручкой обнимая шею, - |
Взор во взор, щекой припав к щеке, |
Неотступно требует... Немею - |
Нет ни сил, ни слов на языке... |
Львенок-Сфинкс к плечу ее прирос, |
К Ней прильнул и замер без движенья |
Весь - порыв и воля, и вопрос. |
А Она в тревоге и в печали |
В мировые рдеющие дали, |
Где престол пожарами повит. |
И такое скорбное волненье |
В чистых девичьих чертах, что Лик |
Как живой меняет выраженье. |
Кто разверз озера этих глаз? |
Не святой Лука-иконописец, |
Как поведал древний летописец, |
В раскаленных горнах Византии, |
В злые дни гонения икон |
Лик Ее из огненной стихии |
Был в земные краски воплощен. |
Явленных искусством, - он один |
Уцелел в костре самосожжений |
Посреди обломков и руин. |
От мозаик, золота, надгробий, |
Ты ушла по водам синих рек |
В Киев княжеских междуусобий. |
И с тех пор в часы народных бед |
Образ твой над Русью вознесенный |
И в темнице - выход потаенный. |
Ты напутствовала пред концом |
Воинов в сверканьи литургии... |
Страшная история России |
Не погром ли ведая Батыев - |
Степь в огне и разоренье сел - |
Ты, покинув обреченный Киев, |
Унесла великокняжий стол. |
В прель и глушь Владимирских лесов |
В тесный мир сухих сосновых срубов, |
Под намет шатровых куполов. |
И когда Железный Хромец предал |
Кто в Москву ему прохода не дал |
И на Русь дороги заступил? |
От лесов, пустынь и побережий |
Все к Тебе на Русь молиться шли: |
Цепкие сбиратели земли... |
Здесь в Успенском - в сердце стен Кремлевых |
Умилясь на нежный облик Твой, |
Сколько глаз жестоких и суровых |
Простирались старцы и черницы, |
Дымные сияли алтари, |
Ниц лежали кроткие царицы, |
Преклонялись хмурые цари... |
Девичья светилась пелена, |
Что осьмивековою молитвой |
Всей Руси в веках озарена. |
И Владимирская Богоматерь |
На порогах киевских ладьям |
Указуя правильный фарватер. |
Но слепой народ в годину гнева |
Отдал сам ключи своих святынь, |
Из своих поруганных твердынь. |
И когда кумашные помосты |
Подняли перед церквами крик, - |
Из-под риз и набожной коросты |
Светлый Лик Премудрости-Софии, |
Заскорузлый в скаредной Москве, |
А в Грядущем - Лик самой России - |
Вопреки наветам и молве. |
Древний Кремль, и не цветут цветы: |
Нет в мирах слепительнее чуда |
Откровенья вечной красоты! |
Верный страж и ревностный блюститель |
Два ключа: златой в Ее обитель, |
Ржавый - к нашей горестной судьбе. |
26 марта 1929
ПРИМЕЧАНИЯ
1
2 Оры - богини, ведавшие сменой времен года (в древнегреческой мифологии).
Печатается по авторизованной машинописной копии, хранящейся в Доме-музее М. А. Волошина в Коктебеле (ДМВ).
4 ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 140.
5 легендарный древний материк, погибший (подобно Атлантиде) при извержении вулкана.
6 Майя. Имеется в виду культура древних индейских племен майя. В 1905 году Бальмонт, посетив Мексику, описал почти все наиболее выдающиеся памятники древнемексиканских культур. Результатом этой поездки стала книга "Змеиные цветы", в которой среди стихов и путевых очерков, были и переводы мифов ацтеков и майя. Эта книга вышла спустя пять лет после его путешествия в 1910 году.
7 ИРЛИ, ф. 562, оп. 1 ед. хр. 144.
8
9 ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 144.
10 Там же.
11 Феликс Валлотон (1865-1925) - швейцарский график и живописец. Работал во Франции.
12 Печатается по авторизованной машинописной копии, хранящейся в ДМВ.
13
14 ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 144.
15 Печатается по авторизованной машинописной копии, хранящейся в ДМВ.
16 Волошин имеет в виду вышедшую в Одессе в 1919 году книгу сонетов Л. Гроссмана "Плеяда". Открывалась эта книга "Русским сонетом":
{* Вячеслав Иванов.
** Гроссман имеет в виду цикл сонетов Волошина "Термидор", в центре которого Максимилиан Робеспьер.}
17
18 Там же.
19 Там же.
20 Там же.