He первый случай

Ларионова, пьесу которого ставили в одном из петербургских театров, никто не знал. Имя его - пустой, ничего не говорящий, звук для публики.

- Какой-то Ларионов ставит у нас пьесу! - рассказывал актер с красивой внешностью на роли героев. - Надоели нам эти Ларионовы, которых заставляют разучивать. Наша близорукая дирекция делает глупости! Разве это репертуар!

- Кто такой этот Ларионов? - интересовался комик Шаров, - говорят, лесничий! Сочинил какую штуку! Маленький, плюгавенький, но кто-то ему ворожит у нас.

- Сумел понравиться! Лесничий! Я слышал хуже! - чуть не фуражками торговал во Пскове.

До несчастного Ларионова эти отзывы доходили чрез друзей, которые всякую гадость передадут с затаенным наслаждением.

И без того невзрачный Ларионов смотрел бледным, трепетал, конфузился на репетициях и, удаляясь куда-то в уголок, около задней кулисы, плакал. Слезинки блистали часто на его впалых глазах.

Каждая репетиция была пытками для Ларионова: ему попадало ото всех, начиная с режиссера и кончая Волдыревым, актером, получавшим за выходные роли двадцать пять рублей в месяц. И этот пытал Ларионова, открыто ему заявляя: "за что вы, господин драматург, нас мучаете? Это подло".

- Автор, где тут автор? - пренебрежительно и важно спрашивала тяжеловесная премьерша Людмила Ивановна, ища глазами Ларионова. - Дайте мне сюда моего злодея!

- Ларионов, вас просит Людмила Иванна, пожалуйте... - окрикнул его следивший за выходами помощник режиссера. - Сама зовет вас.

- Здесь я, Людмила Петровна! - нашелся Ларионов и подал голос о себе.

- Не Петровна, а Иванна... Спросите, как звали моего отца! Ну да впрочем, это неважно. Заключительный монолог третьего акта я вам переделала - сделала его более спокойным.

- Виноват, Людмила Пет... Людмила Иванна, - но тут нарастание, наслоение...

- Тогда играйте сами! я ваших книжных монологов произносить не буду. Чем бы благодарить, что об вас заботятся, вы пытаетесь что-то возразить.

- Г. Ларионов, - успокаивал его режиссер, - хуже не будет, а будет лучше! Я вам сцену свидания в первом акте отлично свел.

- Что это значит? - удивленно смотрел Ларионов.

- Это по-нашему значить - сократил. Вы там нагородили вздору, лишнего много...

- Вчера было решено, что останется так, как у меня.

- А потом мы, в ваших же выгодах, передумали.

комик Модестов, заменивший сцену Ларионова, буквально, своей собственной.

- Боже мой, - едва не плача, возражал автор, - но что же будет? Моего ничего не останется!

- Чем меньше - тем лучше! - пробормотала как бы про себя Людмила Ивановна.

Что совершенно ошарашило Ларионова, - это заявление героя, что он ни за что не умрет в конце пьесы, что ему необходимо пожить еще.

- Нельзя-с, нельзя! протестую! - нервно отвечал Ларионов. - Апеллирую к г. режиссеру! Подобное отношение к творчеству, может быть и мелкому, бездарному, но все-таки к чужому - недопустимо.

Губы у Ларионова подергивало.

- Нельзя так... бросить лучше... измочалили меня... это не постановка! Он возвысил голос.

- А что же это по-вашему?

Герой наступал на него выпуклой грудью, готовой раздавить крошечного, как пескарь, по сравнению с китом, автора.

- По-моему? по-моему это, милостивые государи...

- Ну что? что? Договаривайте...

- Вовлечение в невыгодную сделку!

- Просто, господа отказаться от ролей и кончено дело предлагал кто-то из исполнителей.

- Постойте, постойте... Тише господа... Озеров, молчите! - вступился главный режиссер, желая склонить всех к миролюбивому соглашению. - И вы не правы и он не прав... Здесь я хозяин... Господин Ларионов, вы положитесь на мою опытность, я за ваши интересы, я их отстаиваю. Господа - никаких изменений текста без моего соглашения не допущу!

- Автору нехорошо, дурно!

Со всех сторон закричали и потащили Ларионова, который был в обмороке, в ближайшую уборную.

- Есть у нас Валерьяновые капли в аптечке? Дайте ему.

- Ничего у нас нет, кроме арники и гигроскопической ваты...

- Воды, дайте ему воды. Послушайте господа, как режиссер, заявляю вам, что если кто-нибудь нарушить репетицию, я всех оштрафую...

- Вы сами говорили, что пьеса кустарная и скверная...

- Это мое мнение, но я ее ставлю! Раз дирекция выбрала ее, я должен ставить.

- Ну уж позвольте, я немножко знаю, что можно и чего нельзя сократить. А вы готовы всю пьесу вычеркнуть. Звоните Евдокимов, - продолжать будем. Людмила Иванна выходите... на места, господа! Автор отдышится.

- Запрягли в такую пьесу, - негодовала Людмила Ивановна, - исковеркают актрису! Есть на чем учиться...

- Без слов... к делу! Пожалуйте... пока автор лежит, пойдем скорее... без него лучше...

Продолжали репетицию и обращались с пьесой по хирургически: отнимали, потрошили, пришивали и кой-как наладили, игнорируя все ремарки.

Когда Ларионов пришел в себя, около него сидел режиссер, а все разошлись, и репетиция кончилась.

- Успокойтесь, все прошло отлично, и я вам ручаюсь, что пьесу разыграют гладенько. Молодежь всегда нервирует, но у сцены свои условия, верьте мне, надо самолюбие в карман спрятать.

- Лучше бы снять! - стонал Ларионов.

- А вы знаете, на сколько билетов продано? На тысячу рублей! А вы снимать хотите. Ступайте домой, завтра на генеральной репетиции пьесы не узнаете. Конфеткой покажется!

Ларионова спровадили и он захворал дома, не явившись на генеральную репетицию, на которой его опять проклинали, чернили, бранили все и тот же режиссер негодовал, который обещал подготовить конфетку. Дирекция сваливала все на режиссера, этот на Ларионова, - словом, было ясно, что все виноваты и все правы.

Пьесу еще исковеркали с добрыми намерениями и решили играть. На представление Ларионов явился и спрятался в темную ложу, где сидели свободные в этот вечер актрисы, актеры, драматург, журналист, вообще случайная публика, которой предложили не проданную ложу.

Тут Ларионов опять наслушался приятных отзывов: его не знали в лицо и авансом вышучивали и поносили, так что он ерзал на стуле и менял часто место.

- Вот моих вещей не ставят-с... плохи! а какого-то Ларионова показывают публике. А ведь мои пьесы - это обогащение для театра! Недаром вся Европа переводить их собирается! Но я ведь ух какой! Я не поклонюсь! Мне поклонись, погни спину, да пониже поклонись! Подумаю и, может быть, дам!

Так говорил важный драматург, Ему вторили соседи и соседки.

- Мою третий год не ставят! Обещали поставить драму и все за нос водят! А вот бездарность, посмешище...

- Тут, мой милый, бюрократизма..., рука руку моет. Ларионов им выгоден, никакой постановки, дорожиться не станут! Сдерут сбор...

- Кому нужен этакий Ларионов? Говорят, на репетиции стыдно было смотреть.

- Тс... - шепнул журналист в очках. - Тут автор! Драматург, говоривший только что о своих пьесах, переменил тон.

- Посмотрим, часто ведь и ошибаются! А вдруг пьеса хорошая! Кого не бранили в начале карьеры? Даже меня бранили! Ей-Богу, меня бранили. Только у меня характер спокойный: брани, думаю, я тебе покажу - что я такое! После успеха попрятались все. Что, голубчики, сели меня? Доехал я их потом.

Настроение сменилось сожалением к автору. На него смотрели, как на осуждённого.

Начался спектакль, - пьеса смотрелась недурно, раздавались аплодисменты, но Ларионов оставался мрачным.

- Говорят, ваша!

- Чья-нибудь, но не моя... Они сочинили новую. Говорят то, чего я не говорил. Чужая пьеса!..

- Да ведь нравится...

- Чужая пьеса, незаконнорожденная... я ее не признаю... Ну, посмотрите! Я не писал этой пьесы! Мерзость.

- Тише, тише... Обращают внимание.

- Мерзость! - повторил взволнованный автор.

"автора".

- Г. Ларионов, пожалуйте! - произнесла голова, высунувшаяся в дверь ложи.

- Что случилось? - недоумевал Ларионов.

- Скорее, скорее...

Ларионов недоумевал, убедившись, что шла пьеса не его.

Он машинально вышел и его, словно волна могучая, несколько человек увлекли на сцену.

- Занавес! Выходите! Автора зовут.

- Не пойду!

- Идите, пока голоса не смолкли... Ловите момент!

- Занавес!

Подняли занавес и Ларионова, неожиданно для него, вытолкали на сцену.

Море голов, свет рампы, какие-то дикие крики... свист... Что делать? Назад бежать? Невозможно.

- Милостивые государыни и государи, автора в театре нет! - произнес он, и убежал.

А на другой день Ларионова разделывали в газетах, причем один из рецензентов утверждал, что автор отлично сделал, не явившись на представление.

В настоящее время Ларионов популярный драматург и его пьесы идут при иной обстановке.

Впервые: журнал "Пробуждение" No 2, 1908 г.