| Автор: | Вересаев В. В. |
| Категория: | Рассказ |
КАК ОН МЕНЯ УДИВИЛ
Я долго прожил на свете. Мне довелось видеть много людей. Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь: как много существует на свете никем не замечаемых интересных людей! Один - одною стороною, другой - другою; в третьем, может быть, маленькая только черточка, но совсем своя. Мы замечаем и вспоминаем это больше тогда, когда человек умрет. Удивительно, как смерть научает нас переоценивать человека! Вспоминаешь, как относился к нему при жизни,-- отчего я тогда так мало ценил то, чем был он хорош?
Вот вспоминаю сейчас одного инженера. Он умер. Работал в Москве на заводе. Полный, с небольшим брюшком. Треугольничек рыжеватых волос под носом. Был добродушен, но мало развит и мало даровит. На службе им не дорожили. Больше всего любил анекдоты и тщательно записывал их детским почерком в толстую переплетенную тетрадь. Любил и рассказывать их, но рассказывал плохо, и случалось, что забывал такую подробность, в которой была вся соль анекдота. Тогда он конфузился и, улыбаясь исподлобья, сознавался под общий хохот: "У мишки фокус пропал!"
Для меня он был олицетворением безнадежной банальности и неинтересности. Звали его Фома Иваныч.
И вдруг он меня удивил. Один раз, потом другой.
Был он холостой. Жил в одной квартире с женатым старшим братом, врачом-невропатологом, и замужнею сестрою-геологом. Жили очень дружною семьею. Столовались вместе. Хозяйство вела жена старшего брата, общая мама. Все ее и звали "мама Лиза". Я любил бывать у них.
Одно время стал я замечать, что иногда Фома Иваныч после веселого анекдота вдруг перестанет смеяться, поднимет брови и неподвижно смотрит перед собою, потом тряхнет головою и опять оживится.
Был вечер субботы - самое уютное время: завтра спи сколько хочешь, целый день свободный, на душе легко. У них в семье было принято: на субботу и воскресенье ввинчивать над обеденным столом лампочку в двести ватт; было светло, как в солнечный день, и на душе становилось еще веселее.
Вот в такой уютный субботний вечер, когда все уже сидели за ужином, вошел Фома Иваныч и торжественно поставил на стол две бутылки токайского, виноград и большую плетенку с кондитерскими печениями.
- Что это значит?
- Получил место.
- А ты его терял?
Фома Иваныч улыбнулся.
- Семь месяцев был без работы. Сократили.
Все ахнули.
- Как же мы ничего не знали?!
- А для чего вам было знать? Помочь вы мне ничем не могли. К чему было вас расстраивать?
Мама Лиза в негодовании всплеснула руками.
- "Расстраивать"! Просто возмутительно! Как можно было такую вещь скрывать. Ведь тебе было очень тяжело!
- Конечно. Поэтому и молчал.
- Легче было бы, если бы с нами поделился!
- Да, наконец, просто с материальной стороны. Мы могли бы тебе помочь. Как ты эти семь месяцев прожил?
- У меня были небольшие сбережения. Потом... продал новые брюки.
Прямо уже вихрем взвилось возмущение. Сестра-геолог вскричала:
- То-то я заметила, что он эту зиму перестал ходить в театр! Санкюлот несчастный! Уродина мой очаровательный!
Доктор сердито возразил:
- Что очаровательного! Глупо, больше ничего.
Фома Иваныч посмеивался и повторял:
- Остаюсь при своем мнении. Нечего отягощать людей своим горем, если помочь они не могут.
Другой раз Фома Иваныч удивил меня большою естественностью, совершенною логичностью и в то же время полнейшею психологическою невероятностью одного своего поступка.
Получил Фома Иваныч отпуск и решил полететь на самолете в Киев, к другому их брату. Это происходило в середине двадцатых годов, летание было внове, мало кто на него решался, и на каждого, кому довелось полетать, смотрели вроде как бы на героя.
На аэродроме нужно было быть к пяти часам утра. Мама Лиза в половине четвертого подняла Фому Иваныча, напоила кофеем и, сильно за него волнуясь, отправила в дорогу.
Он воротился домой в этот же день к обеду. В чем дело? Фома Иваныч неохотно ответил:
- Полет отложен на завтра.
На следующий день он улетел. Из Киева от него получили открытку с извещением, что прилетел он благополучно. Месяц прогостил у брата, потом воротился.
В уютное вечернее время субботы, когда ярко горела над столом лампочка в двести ватт, Фома Иваныч за ужином вдруг объявил торжественно:
- Ну, товарищи мои дорогие, скажу вам теперь правду. Ведь в первый-то день я тоже летал, пролетел полпути, и самолет наш потерпел в дороге жесточайшее крушение.
Опять все ахнули. Фома Иваныч довольно посмеивался. Любил он удивлять.
Оказалось так: самолет вылетел вовремя, но под Брянском потерял управление, врезался в болото и перекувыркнулся. Пилот и один пассажир были убиты, другому переломало ноги, а Фома Иваныч остался невредим - благодаря тому, что он один выполнил правило, вывешенное в кабине самолета: пристегнулся ремнем к сиденью. Когда самолет перекувыркнулся, Фома Иваныч повис на ремне вниз головой и не расшибся. Администрация оплатила ему железнодорожный билет обратно в Москву и предложила на выбор: либо лететь завтра, либо получить обратно уплаченные деньги.
Фома Иваныч рассказывал:
- Я выбрал первое...
Все еще пуще ахнули. Сестра-геолог кричала, смеясь:
внимательнее осмотрит машину...
- Так-то так... Но все-таки... Как же это?
Да, вот именно: как же это? Вполне естественно и логично: всего труднее ждать двух крушений подряд. Однако после только что избегнутой смерти, под впечатлением окровавленных трупов и стонущих людей с перебитыми ногами, опять довериться незнакомому способу передвижения - для этого нужна была достаточная доза душевной своеобразности.