Я и собака

Нина Петровская

Ждем ее - я и собака.

Дрогнем в ноябрьском тумане - две жалкие черные тени. Я на скамейке, Локи у ног. Мое пальто отсырело и тяжело давит плечи. Локи грязен, как бесприютный уличный пес.

Ждем ее четвертый вечер, четвертую ночь.

В поздний час в конце бульвара меркнет желтый четыреугольник кафе. Кто-то маленький и юркий быстро гасит длинную цепь фонарей, и над нами опускается серый безрадостный мрак.

Тогда мы уходим до завтра. По тротуару тянутся две медленные тени, - моя и собачья, с смешными вытянутыми лапами, с уродливо-мохнатой головой.

Дома нас не ожидает никто. На столе четвертую ночь стоят нетронутые приборы и полная бутылка вина. А на постели мертвыми углами белеют несмятые подушки.

Дни исчезают. Я не знаю, куда деваются дни. Может быть, сплю я днями, и мне видятся странно-блаженные сны. А как стемнеет, мы опять на бульваре.

Я жду, потому что она сказала "приду".

Если бы Локи умел говорить, в эти смертельно-холодные безжалостные ночи мы вели бы длинные, печальные беседы. Одно и то же каждый раз.

Мы говорили бы о страданье, о темном терпеливом человеческом горе, вспоминали бы прошлую радость - её синие глаза, её руки... Жестокие нежные руки в колючих сверкающих кольцах, которые ласкали мои волосы и его мягкие, кудрявые уши.

Быть может, мы плакали бы вместе горестно, тихо и сладко. Но Локи молчит, и в тоскливо-красивых собачьих глазах лишь мертво дробятся желтые веселые огни.

...Она пришла, когда я перестал уже ждать.

Так же ярок был четыреугольник кафе, так же бледен и холоден туман.

Локи бросился к её ногам. Я взял руку и укололся о кольца.

Стоим под фонарем. Вижу лицо её. Страшное лицо женщины, которая перестала любить.

- Я еду на один вечер, - говорит она небрежно и смотрит дерзко, прищурив глаза.

- Отчего ты молчишь, точно не радуешься нашей встрече? Убери собаку, - просит она, с отвращением подбирая шелестящие юбки. - Не понимаю, зачем ты всюду таскаешь его за собой!

Мне хочется схватить и сломать её руки. Вот так, - сжать выше локтя и услышать хруст костей. Хочется дико закричать, сцепиться в один безобразный клубок и валяться по грязи вместе с ней, красивой, нарядной, в шумящих шелковых юбках.

Хочу боли, ужаса и уродства, но складываю губы в спокойную, приветливую улыбку. Закуриваю папиросу и отвечаю: "Правда, Локи мне самому надоел. Я подарил его одному приятелю, и он возьмет его на днях".

Но она уже забыла о собаке и смотрит в лицо мне острым подозрительным взглядом, как пойманный хищный зверок. Может быть, она думает, что я хочу ее убить. Но вид у меня безопасный. Я не прячу рук и вообще не похож на убийцу.

Все обошлось так просто. Она успокаивается и небрежно бросает:

- Ну, прощай! Как-нибудь зайду к тебе. Ты бываешь дома по вечерам?

Я наклоняю голову церемонным поклоном:

- Конечно, и очень часто. Я начал одну большую работу и к тому же, кажется, немного простудился. Ты застанешь меня в любой час.

Чуть касаюсь губами руки. Веду до экипажа. Заботливо укрываю пледом платье, снимаю шляпу и смотрю, как, быстро вращаясь, исчезают в тумане желтые спицы колес.

Мы стоим долго. Может быть, слишком долго для прощального приветствия на улице.

Домой мы не идем, а едем. У меня явилась упорная мысль - в эту ночь хочу быть там, где она.

Одеваюсь долго и тщательно. Черный сюртук сидит на мне, как хорошо прилаженный футляр.

Черные сюртуки так сидят на покойниках, - думаю я, оглядывая себя в зеркало. - А надевают мертвым белые галстуки? Совсем не знаю, принято ли надевать им белые галстуки?..

- Прощай, Локи, - говорю я и беру его тонкую, мокрую лапку. У него влажные печальные глаза.

Я приехал поздно. Уже кончался их веселый праздник. По белой лестнице спускались нарядные женщины, но из зала еще неслась музыка.

Прислонился к высокой колонне, В зеркале напротив моя прямая траурная тень.

Глаза со странной верностью отыскали ее.

Кто-то высокий и стройный уверенным движением обнимал её талию, и всякий раз, как на повороте совсем у моих ног легким облаком взлетало её платье, сердце делало острый безумный толчок, и, чтобы не упасть, я плотней прислонялся к колонне.

Последние медленные звуки нежно вздохнули на эстраде.

Она совсем рядом. Вижу лицо её - бледное, с слишком алыми жадными губами, с знакомым выражением в опьяненных счастьем глазах.

Она увидала меня.

- Ты здесь? - говорит она, стараясь улыбнуться. - Зрачки её сузились, губы побледнели.

- Но ведь у тебя большая работа и ты болен?..

- Все это правда, - отвечаю я просто, - но мне вдруг захотелось увидеть тебя еще!..

В её глазах вспыхивает что-то низкое, трусливое.

Наверно, она думает, что я хочу ее убить. Может быть, ей хочется позвать на помощь того, нового. Мои руки в карманах. Что я там прячу?

Я медлю, улыбаюсь, мне нравится эта игра.

Наконец, вынимаю руки и поправляю волосы. Ничего нет. Её губы складываются в презрительную усмешку.

- Уже поздно, - говорит она и ищет кого-то глазами в редеющей толпе.

Тот высокий и красивый, что будет ласкать, ее до утра, накидывает ей на плечи пушистый мех.

- Уже поздно, - повторяю я за ней и в последний раз укалываюсь о кольца.

По лестнице за ними я иду медленно и важно.

Но почему я один в опустелой прихожей? Кто-то с длинными торчащими усами держит мое пальто. Долго не могу попасть в рукава. С трудом застегиваю пуговицы и выхожу.

Туман совсем закутал улицы и дома. От тусклых отсветов фонарей он кажется желтым и густым, точно липнет к телу и лицу.

- В такую погоду ужасно легко простудиться, - говорит кто-то около меня.

- В такую погоду ужасно легко простудиться, - повторяю я а смеюсь. - У меня совсем мокрая голова. Я опять забыл надеть шляпу.

Я иду. Мне кажется, что тянется все одна улица. Все будет длиться ночь, никогда не увижу ни солнца ни неба. Мне холодно. Мне так холодно, что пальцы мои перестали двигаться и стали как деревянные. Я так одинок, что, если я умру сейчас, то завтра никто не вспомнит моего имени.

Вспоминаю о Локи и ускоряю шаги.

- Локи, - говорю я серьезно, - мы будем ждать ее и сегодня, и завтра, и всегда. В светлое безумье ожиданья превращу я всю мою жизнь. Может, быть, она вернется, может быть, туда, где дико ликует пьяная страсть, холодным, нежным облаком приникнет к изголовью моя покорная любовь, и она вспомнит меня и тебя, и эту комнату, и розовые блески камина на белой постели... Может быть, Локи?

Первая публикация: "Столичное утро", No 33, 7 июля, 1907 г.