Весной

Нина Петровская

Тоска по той, что ушла из моей жизни навсегда, каждый год возвращается вместе с весной.

Весна всегда приходит в январе. Говорят, что она начинается в марте, но это неправда. Уже после нового года в слишком алых закатах проступает её воскресающий лик. В прозрачных сумерках длинного, тонко-звенящего январского дня я чую её нежную поступь и говорю: слышите - весна!

Не верят, смеются как над безумным. Улицы в снегу и холодно - какая весна!

Пусть! Я дышу ею с января, они позже - не все ли равно.

Эта весна третья без неё, а душа все печальна и верна. По-прежнему висит её портрет, только я плотно закрыл его белой кисеей.

Точно из гроба, смутно выступает высокий лоб, потемнели и впали глаза. Плечи, платье, нежная шея слились, их не различает взгляд.

Не нужно смотреть, довольно вспоминать. Мое горе смирилось и стихло за годы.

Но весной какой-то странный обман овладевает душой. Знаю, что не увижу, но жду. Приношу цветы, - тоненькие мучительно пахнущие нарциссы, спускаю зеленые шторы, по утрам не выхожу из дома, - жду. К вечеру розовые отблески прощального солнца тихо догорают в небе. Над головой оно высокое, бледно-зеленое, как хрусталь, а горизонт в крови. Улицы такие широкие, словно раздвинулись чтобы дать дорогу весне. На снегу воздушно-синие тени близкого вечера.

В этот час колокола поют нежными серебряными голосами, в этот час под темными сводами церквей зажигают высокие желтея свечи, а в голубеющие четыреугольники высоких окон вдумчиво и грустно смотрит весна.

Хожу и жду ее. Разве невозможна встреча? Так просто. Вот в толпе мелькнет её тонкая неловкая фигурка. Черная шапочка слегка сдвинута на затылок, нежный очерк бледного лица. В синих глазах весенняя ясная даль.

И кажется, что плывет она выше земли, такая далекая грубой улице, где звенят конки, кричат извозчики и из хлопающих дверей булочных пахнет свежим хлебом.

Я забылся, я странно вышел из круга точных впечатлений. Она впереди идет навстречу.

Черная шапочка, тонкая фигурка. Ты! - вдруг безумно дрогнет сердце.

Проходит близко. У этой розовые щеки, черные глаза и рядом ребенок. В толпе я не заметил ребенка.

Встречаемся. Проходит молча, чужая. Не знает, что один миг была чьей-то прекрасной мечтой.

Еще одна. Опять острый толчок в груди и грустный смех на губах.

Иду. В холодном мраке издрогло сердце. Улицы вновь тесны. Кое-где блеснули фонари, снег морозно горит.

Кто сказал, что весна? Просто зимний вечер и час обеда. Вхожу в ресторан. Режущий свет электрических ламп больно ударяет в глаза. Стонет румынский оркестр. Эстраду украсили камелиями, а их не бывает весной.

В руках длинный листочек меню. Все так просто.

Но ведь третья весна без неё. Сегодня вспомнил, что за три года не целовал ни одной женщины, и рассмеялся.

Опять были сумерки. Колокола звонили, небо гасло, тени близкой ночи ложились на снегу. Вспомнил её глаза, губы - детские розовые губы с приподнятыми уголками вспомнились так ясно.

- Не узнаете меня? Мы встречаемся целую неделю каждый вечер, и вы ни разу не поклонились мне.

Вежливо извиняюсь, жму маленькую руку в белой перчатке. Остановились под фонарем. Тень падает ей на глаза. Какие они? Черные, синие, серые - не знаю.

Вообще я ничего не знаю о ней. Кажется, ее зовут Ольгой. Где-то встречались, и я никогда не сказал с ней ни слова. Тень закрывает её глаза, освещены только губы и подбородок.

Грустно изогнутые розовые губы с тонкими уголками, - я никогда не замечал их.

Смотрю на них, улыбаясь, и говорю:

- Вы знаете, я три года не целовал ни одной женщины.

- Правда? - спрашивает она серьезно.

- Правда, - отвечаю я грустно.

Идем рядом.

- Весной хочется умереть, - говорит она. Самое жестокое и горькое вспоминается весной - вы замечали?

Молчу.

- Какая тоска! - говорит она, стискивая зубы. - Нужно жить, чтобы от каждого мига где-то расцветали цветы. А вот мы с вами каждый вечер выходим на улицу и ждем чего-то. Может быть, нас много, но мы редко узнаем друг друга. Ходим и ждем. Чего ждем?

Останавливаемся у какого-то подъезда.

- Зайдите, - говорит она, отворяя дверь.

Поднимаемся по лестнице. Электричество ярко, - не смотрю ей в лицо.

В незнакомой комнате темно, только из окон печальный пепельный свет. Садимся рядом, близко. Беру её руки. Они нисколько не напоминают тех, о которых я тоскую три года, но от теплых пальцев струится такая нежность, такая нежность...

- Нужна ласка, ласка, - говорит она, прижимаясь к моему лицу.

Не твоя ко мне, не моя к тебе. Не знаю чья - все равно. Ласка и нежность, как дар нашей неведомой судьбы.

Если она не будет приходить, нас злобно стиснут стены, задушат улицы, нас убьет одиночество, и нашего крика не услышит никто...

Говорит, а тонкие волосы, лаская мой лоб, договаривают что-то печальное и важное, чего не смеют сказать слова.

Пепельный свет тонким дымом окутал близко склоненное лицо. Что-то пронзительно-грустное, как надорванная струна, звенит в незнакомой комнате.

Немо, беззвучно, томительно длинными поцелуями мы рассказываем друг другу трагедии наших одиноких дней.

Мягкие волосы незнакомой женщины, прикасаясь к лицу, поют печальные мелодии.

Я понял. Благодарю, - говорю я, прощаясь. От ее пальцев струится такая нежность.

Первая публикация: "Новь", 2 марта, 1907 г.