Семья Чемерицыных

Продремав после обеда около получаса, и по-прежнему чувствуя себя усталым, разбитым, Сергей Петрович Чемерицын лежит в своем кабинете на жестком диване, вытянувшись всем тощим телом, и медленно курит, рассеянно глядя за расплывающимся в скупо освещенной комнате табачным дымом.

Курит, - и думает о том, что сегодня в гимназии у него опять было столкновение с директором, помешавшемся на том, будто все гимназисты до невероятия распущены. Думает о том, что если бы малейшая возможность, - если бы было можно пристроиться на службу в городской банк, в редакцию какой-нибудь большой и довольно обеспеченной газеты, куда-нибудь - надо было бы "с треском" выйти из гимназии. Но уйти некуда: гимназия дает почти три тысячи годовых. Покуда он - учитель гимназии, - у него всегда будут уроки в богатых домах, где платят по пяти рублей за час. Уйдешь - все это потеряно.

Будь одинок, - плюнул бы на все, ушел бы: нервы не выдерживают. Душа горит.

Или... Или будь Аглая иною. Будь Аглая такой, какой она казалась ему до брака, - какой она притворялась: бодрой, жизнерадостной, энергичной, трудолюбивой и готовой жить скромно, по-студенчески, и готовой, если понадобится, делать какую угодно работу, не морщась, не жалуясь. Но за два-три года совместной жизни, Аглая переродилась, Аглая опустилась, и... и распустилась. Дом теперь - полон чужих людей, - чужих и не нужных. И все труднее работается теперь Чемерицыну дома.

Раньше Сергей Петрович работал по ночам: писал диссертацию. Аглая решила:

- Но это безумие! Работай днем! Я так устрою, что тебе никто мешать не будет!

И "устроила": работа потянулась через пень в колоду. Потом стала. Доведенная до половины рукопись валяется где-то. И... и на нее глядеть не хочется...

Опять догорела папироса. Надо брать новую. Или не брать? Ведь, собственно говоря, свободного времени нет...

- Ты не спишь? - раздается в дверях голос жены. - Боже, накурил как! Не продохнешь!

Аглая Викторовна входит и садится на кресле рядом с диваном, на котором лежит ее муж.

Одного взгляда на Аглаю довольно для Чемерицына, чтобы его собственное тяжелое настроение еще разрослось: у Аглаи наморщен лоб, ее карие глаза заметно косят, кожа полного лица сделалась шероховатой. И, сидя, Аглая беспокойно шевелит концом туфельки, описывая ногой маленькие круги. Все это - признаки волнения: Аглая опять расстроилась.

- Что случилось? - неприязненным тоном, искоса поглядывая на жену, спрашивает молодую женщину муж.

- Ничего особенного! - отвечает она тусклым голосом. И, помолчав, заявляет: - Боюсь, что Таська умрет от... от гнойного отравления крови!

Чемерицын дергается всем телом, испуганными глазами смотрит на жену, приподнявшись на локте, потом снова опускает голову на подушку и смотрит на потолок.

- Тебе, конечно, все равно! - продолжает дрожащим голосом Аглая. - Но, ведь, я - мать! Мне мой ребенок дороже всего на свете! И если этот ребенок сваливается, отравившись какой-то ядовитой гадостью...

- Таська съела что-нибудь ядовитое? - снова дергается всем телом Сергей Петрович, чувствуя, как холодеют концы пальцев рук и ног.

- Не съела, но... но вымазалась с ног до головы! Обе щеки себе натерла до крови. Щеки распухли, как подушки! И отрава уже, должно быть, вошла в кровь через поры кожи.

- Отрава? Откуда у нас в доме может быть отрава?

- А... а про зубной порошок ты забыл? Ну, а Таська стащила коробочку зубного порошка, и... Хорошо еще, что я заметила вовремя и отняла! А то бы... Поблагодари свою благовоспитанную Янину!

- Почему Янина "моя", и причем тут она вообще?

- Она, конечно, ни при чём! Проклятая польская тихоня! А только, когда девка начинает сходить с ума, когда она готова повеситься на шею первому встречному... Когда она бесстыдно штукатурит свою поганую рожу, не стесняясь присутствием невинного ребенка... Таська видела, как твоя Янина размалевывает свое рыло, ну и вот... Нет, - ты за нее всегда заступаешься! А когда я ей сейчас сказала, что красятся только проститутки, она...

Аглая Викторовна тихо ахает, бледнеет, потом говорит четко и ясно:

- Подлец! Ах, какой ты гнусный, грязный подлец!

Сергей Петрович тянется дрожащими руками к портсигару, добывает, папиросу, раскуривает.

- Ты позволяешь всякой дряни позорить твой дом! - снова начинает после минутного молчания Аглая Викторовна. - Неточка Голубева, когда пришла ко мне с визитом в прошлое воскресенье, - так и ахнула, увидев, с каким декольте, чуть не до пояса, разгуливает у нас - при детях разгуливает! - эта грязная тварь, Янина! Чуть не до пояса! Неточка так прямо и сказала: "Хочет, видимо, показать товар лицом?".

Сергей Петрович молчит. Он думает о том, что Янина - молоденькая бонна, - всегда тихая, скромная, безответная, - еще недавно любимица Аглаи Викторовны, - теперь навлекла на себя ее ненависть. И думает, что это кончится, как кончались все подобные истории: Янина уйдет. Покорная, чистоплотная, любящая детей и честная девушка - уйдет. А на ее место попадет какая-нибудь новая бонна. И через две - три недели Аглая возненавидит и эту новую, и будет ее поедом есть, и выживет. И будет твердить:

- При Янине этого, по крайней мере, не было...

Но, ведь, с этим ничего не поделаешь: раз Аглая Викторовна взъелась на кого-нибудь, - капут. Она будет точить, пилить, травить... Янину надо несомненно рассчитать. Придется попросить у Шаблюков рублей пятьдесят авансом, чтобы с Яниной расплатиться. Жалко девчонку!

- Потом, - продолжает, чертя круги носком туфельки, - я все молчала! Ведь, когда я говорю что-нибудь, разве ты мне веришь? Ты, ведь, правило себе создал такое: всякой дряни верить. Только не жене... Вот, ты тут спал, а я писала письма. Слышу, что-то подозрительно тихо в столовой... Пошла туда, - смотрю, - Финченко держит твою Янину в объятиях и что-то шепчет ей... А Таська смотрит на них во все глаза!

- Ты-то, в самом деле, видела? - тревожится Чемерицын.

Финченко - дальний родственник, бедняк студент. Его мать когда-то помогла немного самому Сергею Петровичу стать на ноги. Теперь Чемерицын держит студента у себя дома, на правах своего человека. Финченко - трудолюбив и упрям. Еще год, полтора и кончит курс, и станет на ноги. Не дай Бог, - свяжет себе руки, сойдясь с кем-нибудь, женясь... Но странно: Финченко вообще не ловелас. К женщинам никогда не льнул. Возможно ли, чтобы Финченко позволил себе такую... гадость? Тут, дома, на глазах у всех?

- Ты это, в самом деле, видела? - допытывается Сергей Петрович.

Аглая брезгливо пожимает плечами и смотрит мутными глазами на лениво шевелящийся кончик своей туфельки.

- Вот, когда она тут станет таскаться с брюхом, да начнет устраивать скандалы, тогда и ты увидишь, но будет поздно! - бормочет она.

- Я поговорю с ним и с нею! - говорит, поднимаясь, Сергей Петрович.

- Так они и признаются?! - злобно усмехается Аглая Викторовна. - Глупы они, что ли? Твоя Янина - в тихом омуте черти водятся! Невинность маргариновая! Проститутка!

- Ну, ты уж очень!

- Да, да! Все они, твари, таковы: если не телом, так душою! Проститутка! Проститутка! И хитрая: это она сообразила, Финченко твой, идиот, через два года врачом будет. Вот, она и ловит! Все-все на карту поставить готова! Разумеется, поймает! Он, дурак, жалостливый! Он и тому поверит, что он был ее первым... Ха-ха-ха!

Сергей Петрович нехотя, лениво умывается и медленно одевается. В голове гудит. Душою мало-помалу овладевает странное настроение.

Вот оно, в двух шагах - окошко. Квартира на четвертом этаже. Внизу - каменный тротуар. Если... Если разбежаться, распахнуть окно, и... В соседней комнате раздается звонкий смех пятилетней Таськи, чей-то тихий и ласковый говор. Аглая Викторовна, поджимая губы, встает и величественным шагом выходит из кабинета мужа.

В зале гремит рояль и слышны оживленные голоса. В столовой кухарка Фиона и бонна Янина готовят к ужину. Звенит посуда. Сверкает белизною скатерть. На хрустале и серебре играют блики света большой висячей лампы. Из кухни несется довольно явственно чад жарящейся снеди.

Вернувшийся с урока Шаблюков, утомленный и, должно быть, схвативший простуду Сергей Петрович, извинившись перед гостями жены, прошел прямо к себе в кабинет - переодеться.

Следом за ним вошел туда же Финченко.

"хитрый хохол"? - шутливо спрашивает его хозяин. - Что вы сегодня угрюмы, как черт?

"Хитрый хохол" угрюмо и зло улыбается кончиками губ, расхаживает угловатыми шагами из угла в угол, неловко и бесцельно потрагивает лежащие на письменном столе предметы.

- Дела - ничего! - говорит он, избегая взглянуть на Чемерицына. - А только... только, Сергей Петрович, надо мне, значит, от вас выбираться!

- Это почему? - удивляется неприятно Чемерицын.

- Так, - упрямо трясет головою студент. - Не могу я больше! Вы меня извините, а, ей Богу, не могу! Думал хоть до конца экзаменов продержаться, - нет, не могу! Потому что тут у вас Бог знает что творится! Вы меня извините, но когда обижают невинного человека... Да еще девчонку, которая отпора дать не может...

- Это вы, хохол, про Янину? - морщась, как от зубной боли, спрашивает упавшим голосом Чемерицын.

- Про Янину: черт меня дернул - списал ей слова романса "Посмотри: в лазури ясной...". Знаете? То, что ваша... Аглая Викторовна сейчас разучивает. С того и пошло: Аглая Викторовна и мне, и Янине такую здоровую сцену закатила! И, вы меня извините, такого нагородила... Тычет Янине в лицо: - Хамка! Хамка! Горняшка, которая в барыни лезет!

- Стойте! - еще более морщась, говорит Чемерицын. И лицо его мучительно краснеет, а руки дрожат. - Стойте, Петя! Только по совести! Какие у вас отношения с Яниной?

- Гос-споди! - искренно удивляется тот. - Какие же могут быть у нас отношения? Да никаких!

- Вы... вы не ухаживаете за Яниной?

- Господи!

- Вы сегодня не... не обнимали ее? В столовой? Когда я спал после обеда?

глазах все! Хотите, честное слово дам! А вы, ведь, знаете: если я честное слово даю...

Сергей Петрович несколько минут думает.

- Ну, ладно! - говорит он измученным голосом. - Тут, явно, ничего не поделаешь! Для Янины я найду другое место. Вам уходить - нет резона...

- Нет, что уж?! - твердит Финченко. - Вы только не обижайтесь, Сергей Петрович! Такая, видите, атмосфера у вас в доме... Задыхаюсь я! Право же, задыхаюсь! Спасибо вам за все! Хороший вы человек, Сергей Петрович! Только...

Финченко делает характерный жест рукою. Потом, внезапно оживившись, посветлев, весело восклицает:

- В чем дело? - тоже улыбаясь, осведомляется Чемерицын, с удовольствием глядя на некрасивые, но полные какого-то особого благородства черты лица "хитрого хохла".

- Ей Богу, удеру я штуку! Женюсь на Янине! Чтоб я лопнул, женюсь! Вы меня на эту идею и натолкнули! В голову не приходило смотреть на Янину, как на женщину! Просто милое и безропотное, бодрое существо, и больше никаких! А вы мне глаза раскрыли!

- Вы с ума сошли, хохол?

- По-нашему - с глузду съехал? Ха-ха-ха! И пускай!

- Завтра же поговорю с Янинкою: ой, хто до кого, а я до Параски! Бо у мене чорт-ма штанив, а у ней - запаски! Ха- ха-ха! Мне тут кондиция одна навертывается. На лето - в имение к одному пану. Сто карбованцев на полном содержании. Янинку подготовлю, аттестат зрелости выкрутим. Пущу на курсы. Буду я земским врачом в Кобеляках, она - акушеркою! Здорово! Нет, побей же меня лиха година, если не здорово! И как это мне в голову не приходило до сих пор? Затуркали вы меня тут? Кислоты уж очень много...

ее тонкая и стройная девичья фигурка. И рядом всплывает образ Аглаи Викторовны. Взять бы Таську, взять Янину и... уйти, оставив Аглаю.

Сергей Петрович встряхивает головою и упавшим голосом говорит "хитрому хохлу":

- И - ну, что же, голубчик? Вам, ведь, виднее!

Первая публикация: журнал "Пробуждение" No 9, 1914 г.