Обыкновенная история

Когда вечером Тихон Петрович возвращается домой со службы, по его звонку дверь отпирает Феня, недавно взятая новая прислуга, молодая и миловидная девушка, своею опрятностью напоминающая немочку. Вместе с Фенею в прихожей находится и Валя, с первого же дня очень подружившийся с новою прислугою.

- А ты, папа, - шепчет Валя многозначительно, - обедать будешь один!

- Почему, детка? - осведомляется Тихон Петрович, - Мама разве ушла?

- Тсс, не кричи! - предостерегает отца мальчик. - У мамы головка болит! Мама разделась и легла!

- Кто там? - слышится из спальни слабый голос Маруси. - Это ты, Тиша? Ио чем это всегда шепчетесь у меня за спиною?

Голос крепнет, в нем явно слышатся раздражённые нотки. Ступая осторожно, на цыпочках, Тихон Петрович входит в спальню. Там - полумгла. Смутно видна убранная кисейным пологом постель Маруси. На подушках - голова молодой женщины, обмотанная полотенцами. Пахнет уксусом, Воздух спертый, душный.

- Что с тобою? - участливо осведомляется Тихон Петрович, приближаясь к постели жены.

- Ничего! - умирающим голосом отвечает Маруся.

- Как - ничего? - удивляется Тихон Петрович. - Валя говорит, что у тебя голова болит!

- Д-да, болит! Ужасно болит!

- Простудилась, что ли? Температура как?

Вместо ответа, Маруся пожимает плечами и изнеможенно закрывает глаза.

- Пирамидон пила? - допытывается Тихон Петрович.

- Пирамидон? - как будто не понимая вопроса, переспрашивает Маруся умирающим голосом. - Ах, да! Нет, не пила!

- Почему нет?

- Так! не... не поможет!

Опять скорбный вздох, изнеможенный взор. Потом Маруся прерывающимся голосом шепчет:

- Я без тебя не хотела... говорить... ей!

- Кому? - удивляется Тихон Петрович.

- Этой... как ее? Ну, Фионе!

- Потому, что я могла не выдержать. Если бы она мне ответила по обычаю дерзко...

- Феня?

- Д-да! Я бы Бог знает до чего дошла, Тиша! Мои нервы больше не выдерживают! Не могу, не могу больше!

- Да в чем же дело? Что такое сделала Феня?

- Она знает, что я не выношу крепких духов! Я столько раз ей говорила, что не выношу, не выношу! Но эта грязная тварь плевать хотела на меня! Она меня ни в грош не ставит! С тех пор, как Николай Иванович при ней сказал, что она совсем похожа на барышню, - она совсем спятила! Разве она признает меня за хозяйку в доме? Разве кто-нибудь вообще меня признает за хозяйку в доме? Опять же, вчера какой-то там... пришел, а она, Фенька, дверь открыла. А он ее, тварь, паршивую горничную, спрашивает:

- Супруга вашего могу видеть? Это что же значит? А?

- Постой, Маруся! Ты о духах начала! Значит, Феня душится крепкими духами, запаха которых ты не переносишь?

- Да, да! И духи... и... и... все, все. Этот визитер счел ее не за прислугу, а за хозяйку. Да. Значит, теперь все, решительно все считают, что она - твоя жена! А я как же? Не могу, не могу!

Тихон Петрович морщится болезненно и устало.

- Деточка! - говорит он. - Постой! Я решительно ничего не понимаю! Ты уж как-нибудь по порядку! Феня, очевидно, чем-то провинилась. Я хочу знать, чем именно!

- Всем, всем! - почти кричит Маруся. злобно сверкая глазами.

- Обвинение слишком неопределенное! Формулируй точно!

- Воровка она!

- Что украла?

- Деньги! Да, да! Откуда у неё деньги берутся, чтобы по целым фунтам конфеты покупать?

- Конфеты? А ты откуда знаешь, что ока конфеты покупает?

- Потому что эта тварь, бравируя, Валечку закармливает! Опять же, на что Анна Андреевна не любит в чужие дела вмешиваться, а и та заметила!

- Что заметила Анна Андреевна?

- А то и заметила! Я себе набрала светло-серого, - она себе набрала светло-серого. Почему? Потому что хочет тебе понравиться! Знает, что ты любишь светло-серый цвет! А Анна Андреевна и говорит: "Конечно, ваш Тихон Петрович - примерный муж. А только он все же мужчина...". А Милочка, так та прямо поражается: "Как это ты, - говорит, - Мэри, позволяешь этой раскрашенной деве тротуарной перед твоим мужем мелким бесом рассыпаться? Все, все замечают! И, опять же, Марья Львовна, та прямо говорит: "Я, - говорит, - на вашем месте никогда бы в доме шпионку не держала!"

- Шпионку? - теряется Тихон Петрович. - Феня - шпионка?

- Шпионка, шпионка! - злобно кричит Маруся. - Ей хочется и то понимать, о чем мы с тобою иной раз по-французски говорим. А я шпионку в доме держать не хочу, не хочу! И не буду, не буду!

Крик переходит в визг, Маруся бьется в подушках, стонет, стихает и только скорбно шепчет:

- Успокойся! - ласково уговаривает ее Тихон Петрович. - Зачем волноваться?! Ну, разумеется, если Феня такая...

- Такая, такая!

- Если обвинения справедливы, то, конечно, нам придется с нею расстаться, хотя, признаться, я так измучился неурядицами с прежними прислугами, что, право...

- Ну, да! Ну, конечно! - вспыхивает Маруся. - Если развратная девчонка перед вами и грудью, и плечами, и бедрами вихляет, если она вам чуть в рот вскочить не хочет, то, понятно, как же вам расстаться? Конечно, нашли сокровище! А жена законная? Ха-ха-ха! Кто же теперь с законною женою считается? Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

У Маруси - истерический припадок. Впрочем, он скоро проходит. Тихон Петрович советует успокоиться, не волноваться, предоставить ему разобрать дело спокойно после, ну, хоть завтра.

Но Маруся томно шепчет:

- Нет, нет! Уж лучше разом! Отстрадать, и успокоиться!

Тихон Петрович отправляется в столовую и зовет туда Феню. У Фени испуганный и смущенный вид. Губы её побелели и руки дрожат.

Тихон Петрович, как человек методичный, выкладывает все обвинения по порядку.

- Вам, Феня, барыня говорила, что она не переносит крепких духов, что от крепких духов у неё обмороки бывают, а вы душитесь!

- Я? - вспыхивает Феня, как маков цвет. - Побей меня Бог, барин! Да откуда же мне духи брать, да еще крепкие?

- Но сегодня вы надушились! Я и сам слышу!

- Так это же, барин, Валечка баловался! Барыня отдали ему пустой флакон от своих духов. А Валечка набрал в флакон воды, да и брызнул...

Тихон Петрович ежится: в самом деле, пахнет, слабо, чуть слышно пахнет от Фени - любимыми духами самой Маруси.

- Откуда вы берете деньги, Феня, чтобы покупать конфеты? - напустив на себя строгий вид, допытывается Тихон Петрович,

- Конфеты? Какие конфеты? - недоумевает Феня.

- Те самые, которыми вы Валечку угощаете!

- Господи! - ахает Феня, всплеснув руками. - Один всего раз и угостила, и то самой маленькой конфеткой. Как мы тогда с Валечкою вместе за сухариками для барыни бегали, а в кондитерской - новый хозяин. Обходительный такой! - Будьте, говорит, нашей постоянной покупательницей, барышня! - Да и сунул мне три конфетки. Я одну себе, а две - Валечке. Одну он по дороге еще скушал, одну дома...

Валечка подтверждает сказанное.

- Барыня не желала бы, чтобы вы носили платья из светло-серой материи! - продолжает несколько неуверенно Тихон Петрович.

- Слушаюсь! - покорно соглашается Феня. - Оно, конечно, это платье светло-серое еще месяц я бы проносила, как оно еще не совсем порвалось...

- Стойте! Вы, кажется, на днях купили или заказали себе светло-серое платье?

- Потом, - совсем неуверенно говорит Тихон Петрович, - видите ли, Феня! Вы - совсем молодая девушка! М-м! Мне неловко входить в такие подробности, но... Но я категорически против того, чтобы в моем доме румянились, белились, притирались...

У Фени глаза полны слез и губы дрожат.

- Видишь, Валечка?! - с горьким упреком говорит она насупившемуся мальчику. - Тебе играть хотелось, а мне...

- При чем тут Валя? - недоумевает Тихон Петрович.

- Это я ее... накрасил! - угрюмо говорит мальчик. - Давай, говорю, Феня, я тебе лицо так раскрашу, как мама!

Тихон Петрович сам чуть бледнеет. Брови его сдвигаются.

- А... а откуда ты румяна и белила добыл?

- У мамы в туалетном столике! - тяжко вздохнув, признаётся мальчик. - Только я самую капельку взял! Там еще много осталось!

Тихон Петрович сердито машет рукою на мальчика:

- Иди, займись чем-нибудь! Феня! Займите его, пожалуйста!

И уходит в свой кабинет. Там он перебирает в памяти весь ход событий. Совершенно случайно вспоминает: Феня служит три недели. Милочка уже полтора месяца назад уехала в Крым. Значит, она не могла говорить ничего Марусе насчет Фени. Значит, Маруся...

Солгала! - хочется сказать Тихону Петровичу. Но вместо этого резкого слова он выговаривает другое:

- Вообразила.

...Однако, есть еще обвинение в шпионстве. Обвинение серьезное. Держать шпионящего человека в собственном доме... Нет, покорно благодарю! Однако, каким же образом Феня шпионит? И что шпионит? Ах, да! У кого-то допытывается значение каких-то французских слов. Надо спросить ее самое, зачем ей понадобилось это!.. Феня!

Не без труда удается допытаться, в чем дело. Оказывается следующее:

Галантный приказчик-балагур из соседнего магазинчика, где Феня покупала вчера ленточку для косы за двадцать копеек, сказал:

- Эта ленточка, мамзель будет вам не какое-нибудь обыкновенное что-нибудь, а настоящий французский кэльк-шоз!

И, вот, заинтригованная Феня пришла и у самой Маруси спросила, что значит "французский кэльк-шоз".

Вечером происходит объяснение, с личной ставкой, со свидетелем в виде Валечки.

Маруся криклива. Когда одно её обвинение за другим рушится, она волнуется и, перебивая, кричит визгливо:

- Ну, да! ну, конечно! Эта тварь поганая - хитрее змеи! Да! Гадюка!

- Маруся!

С уст Маруси срывается такое крепкое словечко, что Тихон Петрович болезненно морщится.

- И если вам ваша любовница дороже жены, - визжит вне себя Маруся, - то я, конечно, конкурировать с грязною площадною тварью не могу, не могу! Я уеду к мамаше! И я... я отравлюсь! И, кроме того, я удавлю, да, удавлю Вальку! Чтобы эта грязная тварь, ваша любовница, не научила и его всяким гадостям!

- Маруся! Маруся!

Но Маруся уже бьется в истерике. И кто-то из соседей настойчиво звонит у парадной двери, допытываясь, что случилось, кого в доме режут или грабят.

Призванный швейцар милостиво соглашается разрешить рассчитанной Фене за полтинник переночевать у него: нельзя же, в самом деле, выгонять молодую девушку ночью?

Утром Феня торопливо собирает свои вещи. Тихон Петрович сидит дома: ведь, Маруся больна, и надо отпустить Феню и принять новую горничную, которую обещалась экстренно прислать спрошенная по телефону справочная контора.

- Пусть она этими вещами подавится! - из-за двери кричит Маруся.

Но Феня напрягает память, зовет Валю, и тогда выясняется, что один стакан лопнул при мытье, в присутствии самой Маруси, другой стоит сейчас в комнате Вали: Валя "раскрашивает картинки", и ему понадобилась вода. Третий только вчера разбил приходивший утром Николай Иванович.

Вилка разыскивается: кто-то засунул ее в щель в диване. Оттуда же извлекается и салфеточка. Нет только тряпки. Феня покорно соглашается, чтобы за пропавшую тряпку было высчитано из её жалованья. Торжественно высчитывается:

- Тряпка была куплена за двадцать копеек. Прослужила шесть, не то семь месяцев. Теперь оценивается в... Во сколько можно ее оценить? В десять? В пять копеек?

- Ставьте, барин, все двадцать! - говорит она.

Смешно и... и страшно стыдно и самому Тихону Петровичу.

- Оставьте, Феня! - говорит он тихо. - Бросьте! Вы сами видите, что...

- Вижу! - тихо отвечает Феня. И вдруг её глаза наполняются слезами. - Жалко! - бормочет она.

- Нет, что место?! - отмахивается она. - Валечку жалко! И... и вас жалко!

Что-то горячее волною наплывает на сердце Тихона Петровича. Хочется что-то сказать, но... Нет, не надо!

Когда все счеты покончены, и Феня прощается, Тихон Петрович украдкой сует Фене десятирублевую бумажку. Феня отнекивается, Тихон Петрович настаивает. Феня берет деньги.

... Феня рассчитана. В доме водворяется Настя. Она - то, что называется "мордоворот". Через две недели ее изгоняют, ибо обнаруживается, что она пьет, как сапожник, и ругается, как извозчик, и учит сквернословить Валечку.

- Та, как ее? Ну, Фиона, что ли... Та хоть была воровка и тоже развратная тварь, но она, по крайней мере, не пьянствовала и не сквернословила! Уж что правда, то правда!.

После Насти служит солдатка Ириша. Её муж - пехотинец. Но на кухне почему-то по вечерам оказываются представители российской армии всех сортов оружия, не исключая и авиаторов. И однажды между высоким казаком и толстым драгуном происходит форменное сражение. После этого Иришу выгоняют, а Маруся вспоминает:

- Вот, когда эта, как ее? Ну, Феська, что ли? Ну, когда она служила, то хоть тоже была развратница, но, по крайней мере, виду не показывала! Рядилась, бегала куда-то, а дома - ни-ни! Что, правда, то правда! Если бы только не воровала...

Месяца через четыре, рассчитав седьмую или восьмую прислугу, которая действительно обворовала весь дом, Маруся вздыхает и говорит:

с нею можно было бы ужиться! Все-таки, что ни говори, она ни пьяницей не была, ни воровкой, ни развратницей! Что, правда, то правда!

Тихон Петрович отмалчивается.