Сатирик

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Сатирик (старая орфография)

САТИРИК.

                                                            Accusare et amare tempore uno

                                                            Ipsi vix fuit Herculi ferodum.

                                                            Petron. Satyricon.

Среди кровавых смут, в те тягостные годы

Заката грустного величья и свободы

Народа Римского, когда со всех сторон

Порок нахлынул к нам и онемел закон,

И побледнела власть, и зданья векового

Под тяжестию зла шатнулася основа,

И светочь истины, средь бурь гражданских бед,

Уныло догорал - родился я на свет;

Но правда и боязнь порока и разврата

В утроб матери со мной была зачата.

С младенчества во мне квиритов древних дух

Проснулся: детских лет к призывам был я глух,

И резвых сверстников не разделял забавы,

Но жажда подвигов и благородной славы

Достигнув возраста кипучих юных дней,

Я убегал пиров и ласки дев прекрасных

И взор свой отвращал от взоров сладострастных.

Смешным казался мне страстей безумных пыл,

Лукавый неги глас мне непонятен был,

И говорил душе моей красноречивей.

Саллюстий, правды друг, иль величавый Ливий.

В часы отрадного безмолвия ночей,

От хартий вековых не отводя очей,

В преданья древности я думой погружался,

И духом праотцев мой дух воспламенялся,

И с новой ревностью я жаждал славных дел,

И в яростной вражде к пороку закоснел.

И ждал я с трепетом, когда придет мне время

Поднять на рамена народной власти бремя,

Закона узами замкнуть пороку пасть.

Иль в медленной борьбе за правду честно пасть,--

И увлечен мечтой в воображеньи юном,

Ужь представлял себя безтрепетным трибуном

Иль мощным ценсором карающим разврат,

И грозно обличал сановников подкупных

И в рабство низводил их жен и чад преступных.

Так юных дней моих пронесся быстрый ток,

И зрелых лет пришел давно желанный срок,

И в дни весенних ид, в обычной тоге белой

Я на площадь предстал перед народом смело.

Речьми лукавыми народу я не льстил,

Ни игр, ни праздников, ни зрелищ не сулил,

И мнил я в гордости слепого заблужденья,

Что нравов чистота средь общого паденья,

Да имя доброе, да предков древний род

Права священные на славу и почет

В народе мне дают. Но правда, доблесть, предки,

В наш век не ценятся в народе, хоть и редки.

И площадь целая, ругаясь и смеясь

Меня отвергнула, - насмешки, камни, грязь

И взгляд ликующий соперника счастливца,

Соседей и друзей сияющия лица -

За ум, высокий род и чистые дела.

Стыдом подавленный и злобою стесненный

От шумной площади в свой дом уединенный

Направил быстро я дрожащия стопы,

При грубом хохоте безчисленной толпы.

И ктожь, о, боги, был мой грозный победитель?

Распутный юноша, безумный расточитель

Отцев наследия на играх и пирах,

Погрязший в праздности, пороках и долгах,

В кругу безстыдных дев и параситов грязных

Проведший жизнь свою средь оргий безобразных,

До дна для прихоти исчерпавший порок,

Разврата гнусных тайн прославленный знаток,

Но в глубине души усталой и холодной,

Безчувственной к добру и славе благородной

Презренной зависти червь безпокойный жил

И сердце низкое блеск почестей манил.

И к цели хитро шел, как честолюбец жадный,

Звериной травлею он тешил без конца, -

И имя там стяжал отечества отца.

И вот развратник, мот и гражданин негодный

Избран торжественно на площади народной,

И тот, кого клеймил молвы всеобщий гул,

Кто пред кредитором смиренно выю гнул,

На поле бранном трус, нахал в толп разгульной,

Возсел торжественно на древний стул курульный,

И, грозных ликторов толпою окружен,

Гражданам суд дает, сановникам закон,

С осанкой гордою, в сенате пркдлагает

И взором как герой увенчанный блистает.

И понял я, что там, где правды луч поблек,

Где безразлично все - и доблесть и порок,

Где власть пристанище корысти и разсчета,

Постыдно требовать народного почета.

И, льстивых почестей оставя шумный путь,

В семейном счастии я думал отдохнуть,

Любовью тихою, но други неизменой,

Пред скромным очагом домашним усыпить,

И участь горькую отчизны позабыть.

И жизнь моя на миг роскошно просияла:

Нашел подругу я... Безвестно разцветала

Она под властию сурового отца,

Квиритов доблестных прямого образца,

Вдали от шумного и суетного Рима,

От взора дерзкого заботливо хранима;

Стыдливой робости и гордости полна

Самой Лукрецией казалась мн она,

И боги счастие казалось мне сулили,--

Но счастья нет в стране, где рушились и сгнили

Твердыни грозные законов, где кругом

Развратом осажден, как язвой, каждый дом,

Где от порока нет ни стражей, ни затворов!

Средь общей гибели и я от наглых взоров

Не в силах был сокрыть мой драгоценный клад,

И в сердце нежное тлетворный страсти яд

Рим целый говорил вслух о моем позоре.

Я много от судьбы ударов перенес,

Но духом не слабел, не пролил капли слез,

И взрыв отчаянья смиряя волей твердой,

Стоял я под грозой безтрепетно и гордо,

Но новый сей удар душе смертелен был,

И перенесть его во мне не стало сил.

Бедой подавленный, безславием покрытый,

С душой обманутой и скорбию разбитый,

Униженный стыдом, не смел я глаз поднять,

Страшась в очах других позор свой прочитать,

И гневом я дрожал безсильным, и впервые

Познал отчаянья мученья роковые.

О, горе тяжкое! Как быть? Куда бежать?

Как гнусное клеймо безчестия сорвать?

Как вырвать из души воспоминаний жало?

Где скрыться от тоски? Куда главой усталой

Склониться, и душе покой и мир обресть?

Где счастье? Где семья? Где родина и честь?

На жизнь я осужден без славы и без цели?

Ужель мне ничего в ней рок не сохранил?

Ужель не обрету в душ я новых сил,

И Римский гражданин, как раб тупой, безгласный

Безсмысленно пройду я жизни путь несчастный?

Нет! мне оставили святые боги в дар

Святого мщения неугасимый жар,

Громовый, мощный стих, речей поток сердитый,

И жало тонкое насмешки ядовитой.

Вот все, что я сберег средь бедствий и утрат,

Чем горд и силен я, вот мой единый клад,

Оспорить и отнять его никто не может,

Не сокрушит пожар и ржавчина не сгложет!

Да, знай и трепещи великий, гордый Рим,

Не все подавлено величием твоим,

Не все подкуплено твоим всесильным златом,

Потоплено в крови, усыплено развратом!

Ты грозен и могуч, прославлен, вознесен,

Ты вождь и судия безчисленных племен,

Не заглушит в сердцах глас правды благородный,

И легионы сил безчисленных твоих

Не покорят тебе мой непреклорный стих,

И повесть темную всех дел твоих презренных

Он грозно прогремит в потомствах отдаленных.

Так тяжкой скорбию и злобою томим,

Тебе я мщением грозил, могучий Рим,

И слово я сдержал, и правды голос мочный

Раздался пред тобой, и неги сон порочный,

И совесть он смутил в сердцах твоих сынов,

И злобой отравил веселье их пиров.

И бедный гражданин, народом позабытый,

Я в бой с ним выступил упорный и открытый,

И ненавистен всем, и славен, силен стал,--

И шумный глас молвы торжественно признал,

Что свыше одарен я злой насмешки даром -

И понял я, что в свет родился я не даром.

С тех пор все силы я, всю жизнь свою обрек

С тех пор заботливо, неутомимым оком,

Как за роскошною добычей, за пороком

Повсюду следую, ловлю чуть видный след,

И взору моему преград и тайны нет.

Ни в темной улице, ни в терме потаенной,

Ни под личиною философа смиренной,

Нигде порок и страсть себя не утаят,

Повсюду их пронзит мой безпощадный взгляд.

Как смелый рудокоп, корыстью увлеченный,

Нисходит в недра гор за глыбой драгоценной,

Так погружаюсь я всей мыслию моей

В пучину мрачную пороков и страстей.

Сбираю жадно в ней, как перлы дорогие,

Деянья низкия, движенья сердца злые,

И тайны гнусные домашних очагов,

Лелею в памяти... И в час ночных трудов,

Пергамент развернув, и мыслию спокойной

Окинув зол людских весь хлам и сброд нестройный,

Я резвой Талии лукавый слышу глас

В речах безжалостных сограждан обличаю,

И на позорище народу выставляю.

И всюду дверь мосй сатире отперта:

Молва передает мой стих из уст в уста,

На рынках, площадях, порой в сенате самом

Все внемлют с жадностью летучим эпиграммам,

Упрекам, остротам и жалобам моим;

Намеки смелые, с весельем сердца злым

Друг другу на ухо тихонько повторяют,

Все жертвы славные мои по именам.

Слова мои дошли и к чуждым племенам,

И из конца в конец империи великой:

В Афины пышные, в край Галлов полудикий,

Чрез горы и моря пронесся голос мой.

И сердце веселю я мыслию отрадной,

Что словом праведным сатиры безпощадной,

Перед лицом толпы я развенчал порок;

Что, пробудив в сердцах глас совести сердитой,

Подлил я горечи в напиток сибарита,

И злого мытаря смутил безпечный сон,

И ложе мягкое преступных дев и жен

Что страшен голос мой временщикам могучим,

Что в неприступные дворцы и термы их

Ворвется силою мой разъяренный стих,

И грозно огласят роскошные палаты

Н. Алмазов.