Бунин И. А. - Бунину Ю. А., 21, 22 февраля 1900 г.

400. Ю. А. БУНИНУ

Юлий! Упорно тебя спрашиваю, что делать? Положение дел все ухудшается. Аня, как она и сказала отцу, видимо, идет напролом. Молчит со мной - ни звука. Я тоже. Вчера я ей сказал: "Ну, Аня, что ж это будет? Ты уходишь из этой комнаты, значит, я тебя выживаю. Меня и так не бывает (я, действительно, с утра пишу в кабинете, затем у художников до обеда, после обеда опять в кабинете, а вечером их нет все равно) - чего ж тебе стесняться". - "Мнения бывают разные", - отвечает она. "Хорошо, говорю, я не навязываю тебе своих мнений, но отчего ты не можешь посмотреть на все попроще и поспокойнее. Ну разошлись - и баста. Зачем же нам как врагам или детям бегать друг от друга и бояться даже слово сказать..." - "Отчего ж не сказать... Да зачем этот разговор?" Я замолчал. Благодаря брому креплюсь и держу себя спокойно и просто. Но, брат, сил нет! Письмо, которое я написал Ане о том, что остаюсь и о том, что она поступила все-таки жестоко и невнимательно, видел нынче у Н<иколая> П<етровича>. Очевидно, давала читать отцу и матери. Вероятно, благодаря этому Элеонора очень суха, даже едва разговаривает со мной. Что за мерзавцы! Я так сдержан, так скромен во всем - и ничего не ценят! Уехал бы, но вот серьезный вопрос: ребенок. Что же в самом деле, я должен расстаться с ним на всю жизнь или она его бросит? Уверяю тебя, я теперь чувствую себя связанным с ней какими-то неразрывными узами. Предложить жить со мной просто товарищами ввиду ребенка - даже на это не согласится.

Н<иколай> П<етрович> мне сказал: "Что ж ребенок. Ведь это взаимное соглашение - у кого из родителей он будет жить". Значит, можно предполагать, что она его бросит! И каково положение - ни о чем этом насущно серьезном нельзя поговорить, даже Н<иколай> П<етрович> и Э<леонора> избегают, да их и не увидишь никогда - так течет жизнь. Но допускаю самое невозможное - она согласится. Могу ли я жить в этом глупом бардаке, где, клянусь тебе, ни слова ни о чем, кроме Апостолу и Мендиороз - буквально ни звука - поверь! А кроме того: что ж, ее будут иметь, а я буду жить при ней товарищем? Даже вот теперь, - может быть, дело изменилось бы в будущем, но как мне жить тут? Сегодня Аня уже опять на репетиции - идет "Жизнь за царя" и "Русалка" каждое воскресенье весь январь в хоре, и его переводят каждую репетицию из басов в тенора и т. д. Т. е. у него ни признака голоса! И не смей сказать, и ничего не могу сделать! Юлий, серьезно говорю - это ужас. Ты пойми же, - ведь мне стыдно, позор, если жену офицер е<...>!

Подумай. 

Вчера конец вечера провел у художника Куровского. Возвратясь около 12, не застал Ани в нашей комнате. Лег спать, часов в 5 утра очнулся - вижу ее нету: втроем с отцом и матерью спит на их кровати, в их комнате. Ушел к вокзалу, пил чай в трактире, возвратясь говорил с Э<леонорой> П<авловной> - просил Э<леонору> П<авловну> сказать Ане, чтобы она поуспокоилась, пока я тут, а уеду, говорю, на днях в Крым, затем возвращусь и поеду в Константинополь. Хочу так и сделать, протянуть время - иначе, чувствую, сойду с ума, если резко соберусь теперь и уеду. Ради Христа, попроси Тихомирова -- ¹.

Печатается по автографу: ОГЛМТ, ф. 14, No 2784 оф.