В этот день

В этот день

Почти тысяча дней и тысяча ночей.

Лето семнадцатого года я помню как начало какой-то страшной болезни, когда уже чувствуешь, что болен смертельно, что голова горит, мысли путаются, окружающее приобретает какую-то новую жуткую сущность, но когда еще держишься на ногах и чего-то еще ждешь в горячечном напряжении всех последних телесных и душевных сил.

крик «всем, всем, всем!» — крик Керенского, который, не понимая творимого им, не ведая, что отныне имя его будет проклинаемо всей Россией до седьмого колена, крикнул urbi et orbi^[25]— «мятежник, предатель родины».

Что было потом.

А потом было третье ноября.

горстью юнкеров, целую неделю горевшая и сотрясавшаяся от канонады, сдалась, смирилась. Все стихло, все преграды пали — победители свободно овладевали ею, каждой ее улицей, каждым ее жилищем и уже водружали свой стяг над ее оплотом и святыней, над ее Кремлем. После недельного плена в четырех стенах, без воздуха, почти без сна и пищи, с забаррикадированными дверями и окнами, я шатаясь вышел из дому, куда, наотмашь швыряя двери, с ледяным сырым ветром, уже три раза врывались, в поисках врагов и оружия, ватаги «борцов за светлое будущее», совершенно шальных от победы, водки и ненависти, с пересохшими губами и дикими взглядами, с браунингами в руках, с винтовками через плечо. Вечерел темный, короткий, ледяной и мокрый день поздней русской осени, хрипло кричали вороны. Москва, жалкая, грязная, обесчещенная, расстрелянная и уже покорная, принимала будничный вид. Поехали извозчики, потекла по улицам торжествующая московская чернь. Я постоял, поглядел — и воротился домой. А ночью, оставшись один, будучи от природы весьма склонным к слезам, я вдруг заплакал, и плакал буквально до самого рассвета, плакал такими жгучими и обильными слезами, которых я даже и представить себе не мог.

А потом я плакал на Страстной, уже не один, а вместе со многими из тех, которые поздними темными вечерами, среди темной Москвы, с ее наглухо запертым Кремлем, собирались, подобно первым христианам, по темным, стареньким церквам, скудно озаренным красными огоньками свечей, и плакали, слушая горькое страстное пение: «Волной морскою… гонителя, мучителя под водою скрыша…». Сколько тогда стояло в этих церквах людей, прежде никогда не бывавших в церкви, сколько плакало, никогда не плакавших!

в Орше, имя которой стало отныне для нас символическим, — вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий облик человеческий, буйно и с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были буквально затоплены все станции, начиная от самой Москвы и вплоть до самой Орши.

А потом я пережил тысячи леденящих вестей оттуда, где когда-то была наша «Погибни день, в который я родился, и ночь в которую сказано: зачался человек! Если продлится мой срок, может быть, душа моя, перегорев в этом злом огне, вновь взглянет с высоты на все то земное, низкое и подлое, грязное и кровавое, чем так больно живу я теперь. Но пока я живу им, как страстно хочется порою проклясть день рождения своего! Ибо воистину страшная повесть Иова стала нашей повестью. Ибо воистину мы „вне селения“, вне человеческого существования, на пепле пожарища, на гноище предградия, за пределом всего, чем дышал когда-то, за стенами разрушенного и поруганного Сиона».

А теперь, в этот день, у меня, пережившего все это, слов нет. И они не нужны, все понятно и без них.

Будь благословен Твой ратный путь, Надежда России.

— 1919. — 8 октября (№ 29). — Статья напечатана в номере, почти целиком посвященном приезду в Одессу А. И. Деникина. Ср.: «Записная книжка» (см. с. 126–127 наст, изд.), а также «Окаянные дни», запись от 11 июня 1919 г. (Бунин-1990. — С. 165–166). Печатается по: Бунин в «Южном слове» / Вступ. ст., подгот. текста и примеч. Б. Липина // Звезда. — 1993. - № 9. — С. 125–141.

Деникин –1947) — генерал-лейтенант (с сентября 1915 г.). В марте 1917 г. при Временном правительстве, назначен помощником начальника штаба Верховного Главнокомандующего, а в мае того же года — главнокомандующим армиями Западного фронта. В июле 1917 г. назначен главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта. В ноябре 1917 г. в Новочеркасске участвовал в организации и формировании Добровольческой армии. 30 января 1918 г. назначен начальником 1-й Добровольческой дивизии. Участник 1-го и 2-го Кубанских походов в 1918 г. После гибели Корнилова вступил в командование Добровольческой армией; 25 сентября (8 октября) 1918 г. после смерти генерала Алексеева стал Главнокомандующим Добровольческой армией. С 26 декабря 1918 г. — Главнокомандующий Вооруженными силами Юга России. Потрясенный катастрофой во время эвакуации Новороссийска, передал командование генералу Врангелю, и отбыл за границу: сначала в Англию, затем в Бельгию, где приступил к работе над своим 5-томным трудом «Очерки русской смуты». В конце мая 1922 г., когда Деникин был проездом в Париже, Бунин подарил ему свою новую книгу «Чаша жизни» (Париж, 1921) с дарственной надписью: «Антону Ивановичу Деникину в память прекраснейшего дня моей жизни — 25 сент<ября> 1919 г. в Одессе — когда я не задумываясь и с радостью умер бы за Него. Ив. Бунин Париж, 1922 г.» (см.: Лехович Д. Белые против красных: Судьба генерала Антона Деникина. — М., 1992. — С. 293, а также факсимиле между с. 272 и 273). В 1926 г. Деникин переехал во Францию и занялся литературным трудом, с 1936 г. начал издавать газету «Доброволец», часто выступал с докладами на политические темы, автор нескольких книг и многочисленных статей. В конце ноября 1945 г. уехал в США.

Лето семнадцатого года я помню… — лето и начало осени 1917 г. Бунин провел в имении родственников Глотово Орловской губернии. В письме к П. А. Нилусу от 27 мая 1917 г. Бунин писал: «Жить в деревне и теперь уже противно. Мужики вполне дети, и премерзкие. „Анархия“ у нас в уезде полная, своеволие, бестолочь и чисто идиотское непонимание не то что „лозунгов“, но и простых человеческих слов — изумительные» («Устами Буниных». — Т. 1. — С. 160). 25 июля 1917 г. Бунин писал Нилусу: «До ярости, до боли кровной обиды отравляемся каждый день газетами. Порою прямо невыносима жизнь и здесь» (Там же. — С. 167).

…огромными буквами ударил в глаза истерический крик «всем, всем, всем!» — крик Керенского… — Бунин записал в дневнике 30 августа 1917 г.: «…в Измалково. На почте видел только „Орловский вестник“ 29-го. Дерзкое объявление Керенского и еще более — социалистов-революционеров и социал-демократов — „Корнилов изменник“. Волновался ужасно». 31 августа Бунин записывает, что ездил в Предтечево, где читал «Новое время» и «Утро России»: «Ошалел от волнения. Воззвание Корнилова удивительно! Вечером газеты — „Русское слово“ от 29 и „Р<усский> г<олос>“ от 30-го. Последняя поразила: истерически-торжественное воззвание Керенского: „Всем! Всем! Всем!“ Таких волнений мало переживал в жизни. Просто пришибло» (Бунин-1990. — С. 35). В газетах была опубликована радиограмма А. Керенского ко всему фронту: «Всем! В тяжкое время борьбы нашей родины с упорным и сильным врагом 26 августа я получил от бывшего главнокомандующего Корнилова требование немедленно передать ему диктаторскую власть над всем государством. Временное правительство сменило генерала Корнилова и приняло все меры к ограждению и защите до конца прав отныне и навсегда свободного народа. Офицеры и солдаты! Жалкие попытки Верховного Главнокомандующего, ослепленного предательской клеветой, в моих глазах и в глазах свободного народа, не могут ложиться и не ложатся бременем тяжкой ответственности на доблестные армии и флот в лице героев — офицеров, солдат и матросов. Родина верит в разум своих лучших свободных сынов. Родина знает, что пред лицом смертельной опасности верные и беззаветно преданные ей офицеры, солдаты и матросы не поддадутся предательской попытке кучки ослепленных или обманутых людей. Родина требует от всех своих сынов найти в себе достаточно мужества и патриотизма, чтобы отбросить сомнения, вражду и взаимное недоверие, теснее сплотиться и оберечь ее от гибельных ударов полков германского императора. Будьте на страже! Не дайте врагу воспользоваться безумием немногих для нового удара на фронте». (Утро России. — М., 1917. — 29 авг. (№ 209). — С. 2).

Керенский –1970) — один из лидеров партии эсеров. С 2 марта 1917 г. министр юстиции во Временном правительстве, с 5 мая — военный и морской министр в 1-ом коалиционном правительстве, с 8 июля — председатель Временного правительства с сохранением поста военного и морского министра. С 30 августа 1917 г. — Верховный Главнокомандующий.

Корнилов –1918) — генерал от инфантерии, принимал активное участие в февральском перевороте, руководил арестом императорской фамилии в Царском Селе. С 18 июля 1917 г. — Верховный Главнокомандующий. В ближайшем окружении Корнилова и с его участием разрабатывались планы установления в России новой формы правления. Во главе страны предполагалось поставить Совет народной обороны, при котором должно было существовать правительство с широким представительством политических сил. Через посредников Корнилов вел переговоры с Керенским, стремясь добиться мирной передачи ему всей полноты власти. 26 августа 1917 г. через В. Н. Львова Корнилов потребовал от Керенского передать ему всю власть, военную и гражданскую. В этот же день на заседании Временного правительства Керенский квалифицировал действия Корнилова как мятеж. Утром 27 августа Керенский направил в Ставку телеграмму об отстранении Корнилова от должности главковерха. Тот не подчинился и был объявлен Керенским изменником родины. К 30 августа движение корниловских войск на Петроград было остановлено, Корнилов арестован, главковерхом назначен Керенский.

…потом было третье ноября… — 3 ноября (ст. ст.) 1917 г. завершилось Октябрьское вооруженное восстание в Москве (см. коммент. на с. 472).

…после недельного плена в четырех стенах… — во время вооруженного восстания в Москве Бунин находился в забаррикадированном доме, где он жил с В. Н. Муромцевой (Поварская ул., д. 26, кв. 2). В вестибюле дома было организовано дежурство, в котором принимал участие и Бунин. 4 ноября 1917 г. Бунин записал в дневнике: «Вчера не мог писать, один из самых страшных дней всей моей жизни. Да, позавчера был подписан „Мирный договор“. Вчера часов в одиннадцать узнал, что большевики отбирают оружие у юнкеров. <…> Выйдя на улицу после этого отсиживания в крепости — страшное чувство свободы (идти) и рабства. Лица хамов, сразу заполнивших Москву, потрясающе скотски и мерзки. День темный, грязный. Москва мерзка как никогда» (Бунин-1990. — С. 57).

…потом я плакал на Страстной, уже не один… — в мае 1918 г. В. Н. Муромцева-Бунина записала в дневнике: «Мы с Яном были у заутрени в церкви „Никола на Курьих Ножках“. Родители не рискнули пробираться в темноте… Маленькая уютная старинная церковка была полна народом. Когда мы вошли, пели „Волною морскою“ и слова „гонители“ и „мучители“ отзывались в сердце совершенно по-новому. Настроение было не пасхальное, — многие плакали. И первый раз за всю жизнь „Христос Воскресе“ не вызвало праздничной радости. И тут, может быть, мы впервые по-настоящему поняли, что дышать с большевиками одним воздухом невозможно» («Устами Буниных». — Т. 1. — С. 170).

25. городу и миру