Напраслина

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Напраслина (старая орфография)

"...Ох, как осторожно надо со словом обходиться! ох, как осторожно! Не даром изстари ведется пословица, что не стрела оно, а пуще стрелы. Сказать-то легко; а потом и рад-бы воротил, да поздно хватился - как пословица тоже говорит: "слово выпустишь, так и вилами не втащишь."

Вот, к примеру, случай раз какой вышел.... Сама свидетельницей была.... "

Только-что я замуж вышла. Кирила Иваныч мой должность занимал мелкую, жалованье получал маленькое. За мною тоже в приданое-то взял три платья, да ложек серебряных дюжину: полдюжины столовых, да полдюжины чайных, только и всего! Жили бедненько; подчас таки и очень жались.

Квартира у нас была на Петербургской стороне, неподалеку от Крестовского перевозу, переулочек там был узенький, шагов, я думаю, в пятнадцать, не больше.... теперь, может, улица: ведь ужь тридцать лет тому, слишком тридцать, почти сорок. Я с-той поры кажется и не бывала в тех местах. Нанимали у вдовы одной, фамилию теперь забыла, а звали Аглаидой Петровной. Домишка маленький, старенький.... Хозяйка все, бывало, жалуется, что денег нет, не на что ни исправить, ни пристройки сделать. Одну половину мы занимали, в другой она сама жила с племянницей; три наших было окна на улицу, да два её. Года, знать, полтора мы тут прожили, покамест Кирила Иваныч не получил помощника столоначальника в департаменте: тогда ко Владимирской переехали.

Аглаида Петровна женщина была лет под сорок, а, пожалуй, и все сорок выжила. Так с виду казалось; сама же, бывало, выговорит: "вот, когда мне тридцать стукнет".... Очень молодиться любила. Из себя же была куда некрасивая! Росту маленького, худощавая, глаза косили немножко, желтая такая. Встретишь ее, случалось, поутру, как-только-что с постели встанет, ну, шафран, совершенный шафран! Потом-то подбеливалась обыкновенно. И характеру была этакого несносного: круглый день готова кричать да браниться.

Нам-то, само-собой, и дела до этого не было; а вот бедняжке племяннице очень приходилось солоно. Бывало, ни за что, так-таки ни за что оборвет.... Кажется очень ее бесила красота Лизы. Она сама, знаете, все воображала еще, что может нравиться; думала, что непременно найдет себе другого мужа. Франтила ужасно; а племянницу водила так, что просто жаль было девушку: этакая молоденькая, хорошенькая, а ходит в тряпках.

Я, случалось, и говорила Аглаиде Петровне....

- Что это, говорю, Аглаида Петровна? хоть бы новенькое вы платьеце сшили Лизе, совсем ведь она у вас обносилась.

Так что же-с? Только, бывало, руками разведет.

- А по вашему, говорит, куклой ее нарядить? И без тога зазналась, как и не знаю что. Только и дела день-то-деньской, что перед зеркалом изволит охорашиваться да жеманиться. Слишком еще рано в голову глупость-то стала забирать!

И вздор! ах, какой вздор! Девушка была прескромная, другой такой поискать. Вовсе собой не занималась. Никогда её у зеркала не видала. А ужь кому было и посмотреться в зеркало, и полюбоваться на себя, как не ей? Прелесть девушка! Стройненькая такая, высокая, беленькая; на правой щеке родинка.... Расцеловала бы эту родинку!... Когда улыбается, на щеках ямочки. Ну, одним словом, загляденье! Какая коса была! Раза три вокруг головы обернуть можно.... И волосы прекрасные, с золотистым этаким отливом, темно-русые. Носик небольшой, пряменький; глаза открытые, живые, веселые; ресницы длинные... просто, душечка!

Ей тогда лет семнадцать исполнилось. В самом цвету девушка. А это и было Аглаиде Петровне что нож вострый. Кажется, если бы её власть....впрочем что я говорю? вся её власть была над Лизой; а кабы добрых людей не совестно, она бы ее на три замка заперла, и посмотреть не дала никому. Не видывала я завистливее глаз. Пуще всего боялась, что ей-то дорогу перейдет. Просто, и горе и смех! Это, вот, как я бы на старости лет вздумала голову кружить молодым людям. Ну, кто посмотрит? Досадно на нее становилось, как начнет, бывало, наряжаться да брови себе подщипывать перед зеркалом.

"Найдет же", думаешь, "этакое ослепление на человека! Ведь вот перед зеркалом стоит.... В пугалы огородные и ничего бы; а она воображает, что всех своей красотой помрачила."

Теперь даже, как вспомню, досада во мне кипит.

Лиза, как только переехали мы, увидала, что у меня сердце не лежит к её тетке. Да ужь я и не знаю, право, был ли хоть один такой человек, чтобы ее любил. Я годами тремя была старше Лизы. Само-собой, ужь коль могла подружиться, так-с ней, а не с тетенькой. С первых же дней стала я разговаривать больше все с Лизой. И не замечаю, что очень это приходится не по нраву Аглаиде Петровне. Мне разумеется она ничего не говорит; но то-и-дело бранит племянницу.... Просто, проходу бедной нет; и то не хорошо, и это гадко; не знает, как сесть, как стать"

Я думала, что всегда между ними там; еще больше стала заговаривать с девушкой; стараюсь приласкать ее, из сожаления, знаете; а с Аглаидой Петровной обращаюсь холодно, сухо. Лиза однакожь, вижу, все дичится меня, боится как-будто.

"Вот", думаю: "загнала, запугала девушку эта яга."

Только вскоре, как-то вечером, Аглаида Петровна в гости отправилась, приходит Лиза ко мне. Напоила ее чаем, разговорились о том, о сем.... Лизе как-будто не по себе что-то: разсеянная такая, отвечает не впопад. По всему замечаю, хочется ей сказать мне что-то, да верно совестится при Кириле Иваныче.

- У тебя, Кирила Иваныч, говорю, писать было что-то к завтрему. Полно тебе трубку-то курить! Шел бы да занимался; а то опять до полночи досидишься со своими бумагами. И надымил здесь полну горницу.

Сам ушел Кирила Иваныч в другую комнату, я и спрашиваю:

- Вы, Лизынька, как будто что-то мне сказать хотите?

Лиза покраснела.

- Угадала я?

- Угадали-с.

- Что же такое? спрашиваю.

- Мне право так совестно, говорит (и у самой слезы на глазах): не знаю, как вам это сказать.... Пожалуста, Марья Лавловна, не разговаривайте со мной при тетеньке.

- Почему же? спрашиваю.

Признаюсь, удивила она меня: я и не весть какой секрет думала услыхать.

- Ради Бога, говорит: - прошу вас, не обращайте на меня никакого внимания при тетеньке! Это ей очень неприятно.

- Пожалуй, говорю: - только мне странно это. Отчего же так?

- Вы еще её не знаете, отвечает: - она желала бы, чтоб со мной и слова никто не сказал. Лучше я буду к вам по вечерам приходить.... Вы такия добрые ко мне.... И станем разговаривать.... Только при ней ни полслова, ради Бога! И этого не говорите пожалуста, что я сегодня-то у вас была.

- Хорошо, говорю, - хорошо, душенька.Только разъясните вы мне, что это за странный такой характер у Аглаиды Петровны!

Принялась мне Лиза разказывать.... Слезы так и дрожат на ресницах.

Признаюсь, и есть от чего! И до тех пор не нравилась мне Аглаида Петровна; а тут я просто возненавидела ее.

Лиза к ней еще десятилетняя в руки попала, как осталась сиротой. Деться больше было некуда. Аглаида Петровна разумеется всем хвалиться начала, что вот взяла на свое попечение сиротку-племянницу, воспитывает ее. А какое воспитание! что дома-то девочка грамоте знала, все перезабыла у тетки; только и было дела, что со свечкой стоять да светить, как тетка перед зеркалом косу себе фальшивую подвязывает. Об одеже и говорить нечего. У последней судомойки, я думаю, дети чище ходят; только-что босиком по морозу не бегала. Хоть бы какая была забота об девочке: рукоделью бы какому учили, что ли, если ужь не наукам.... И этого нет. Как стала я Лизу знать, ни за что и взяться не умеет; только разве чулки вязать: дело-то ужь очень немудрое. Ну, а вы сами посудите, что такое значит бедная девушка, как иглы у нея в руках не бывало. У самой-то и было желанье чему нибудь выучиться, да где с этакой родственницей, как Аглаида Петровна? Как сошлась Лиза со мной, я стала-было ей кое-что показывать; да тут у нас эта история случилась, о которой я вам разказать хочу, так все и расклеилось.

Плохо было ей жить, как она девочкой была; а стала в лета входить, еще приходилось плоше. Ужь чем только, чем не донимала ее эта... ведьма, прости Господи! Сама-то, знаете, с каждым днем стареет да стареет; а племянница что ни день хорошеет и расцветает. Верите ли? в церковь, бывало, девушка отпроситься не может. Как пустить? Одну нельзя, неловко; а с собой взять - на самое-то никто и посмотреть не захочет. Ужь я не говорю, на гулянье куда нибудь. Лиза и сама на гулянье не просилась. Срам в люди-то показаться: у всякой, я думаю, девки дворовой одежа приличнее. И дома-то хорошо веселье! К окну не смей подойдти.... Сейчас брань:

- Вывеска у нас новая проявилась. Милости прошу, господа покупатели!

А сама старая кочерга, как только дома, все у окошка. Вид этакой сделает скромный, губы сожмет. Как будто рукодельем занимается, глаза опущены, а сама на улицу их скосила. Вспомнить-то даже противно.

по гостям, ох, какая охотница была рыскать!).... как она из дому, Лиза ко мне, либо я к ней. Очень подружились. Девушка доброго такого сердца, и не глупенькая; только как не видала-то ничего - дикарка большая. И понятия этакия странные!

- Как это так сделать, спрашивает меня раз: - чтобы ни под чьей властью не быть?

- Замуж выходи! говорю.

- Хорошо вам это говорить, отвечает: - как у вас муж такой, как Кирила Иваныч. А вдруг навяжется сокровище этакое в роде тетеньки. Да нет, говорит: - я и замуж никогда не выйду.

- Это почему?

- Никто не возьмет меня.... Некому и взять: кто меня видит?... И не хочу замуж. Я хотела бы как птица быть!

- И птицы в клетку попадают, говорю.

- Ну, пускай попадусь! По крайности, полетала бы на воле. А что, говорит, Марья Павловна, обмирает у вас сердце когда нибудь?

- Как так обмирает? спрашиваю.

- Да вот сидишь этак, и ничего, только вдруг за сердце словно кто ухватит, и сожмет.... Кажется и биться оно перестанет.... А в ушах: у! у! у! Точно как вот угоришь когда.

- Может, с угару и есть.

- Как же! говорит: - с угару! То само по себе. И смешно мне, и больно ее слушать.

Аглаида Петровна, как увидела, что я при ней с Лизой не так ласкова, как будто и попритихла немножко.... Очень впрочем мало. При мне, по крайней мере, не так ужь накидывалась.

Переехали мы туда, на Петербургскую, в исходе зимы... Скучновато было, признаться. В окошки только и видно, что снег да снег. От скуки смотришь только, что у соседей делается, из окошка в окошко. Надо вам сказать, на Петербургской там ничего от соседей не утаишь. Всем до тебя дело.... Пусто, знаете, глухо, разнообразия никакого нету: Хоть этим заняться!

Супротив нас жило семейство одно небогатое - сам-то был. Где-то учителем...Так же, как и мы, в двух комнатах жались. Тихо жили, смирно. К концу великого поста и тут опустело. Место другое вышло этому учителю, что ли, в средствах ли он поправился... только переехали на другую квартиру. Бывало, все хоть на детишек полюбуешься: у окошка сидят; салазки по двору возят... Славные такие были ребятишки... А тут одни ставни видишь закрытые.

Пасха в тот год была поздняя, очень что-то поздняя. Как теперь помню, на шестой неделе стали мы зимния рамы выставлять.

Позвала я к себе Лизу помочь мне... тетки конечно дома на было... Пришла она... Люди бедные - сами за этим хлопотали: стекольщиков нанимать не на что. Дешевле пяти копеек за окно и не возьмет ни один.

- Слава Богу! говорит мне Лиза: - теперь хоть посветлее у нас будет... И прохожих, проезжих больше - как станут на дачи перебираться.

Стоим мы, болтаем этак. Вдруг у самых окон едет какой-то молодой человек - бекешка на нем не новая, но франтовская такая, в рюмочку стянутая, шляпа на бок немножко. Красивый довольно из себя, только худ что-то очень; черные, густые усы. Тотчас же я подумала: отставной военный. Пристально на нас поглядел... На Лизу, конечно, больше: я и молодая-то хороша не была - так, толстушка...

Лиза мне говорит:

Я говорю:

- Да, ничего себе!

Не успели мы этого сказать, глядим - опять он мимо идет - назад ужь... тише прежнего гораздо, и еще пристальнее к нам в окно смотрит. Вижу - на Лизу.

- Это он, говорю, на вас, Лизынька, загляделся.

- Нет, на вас, говорит.

- Нет, на вас.

Заспорили мы.

Вдруг звонок у дверей. Пошла я отпереть. Отпираю - и что же? Он-то и есть.

Признаюсь, и испугалась я, и злость меня взяла.

"Какая", думаю, "наглость! забраться к незнакомым людям!"

Не хотела даже впускать; но он ловко как-то проскользнул.

- Извините, говорит, сударыня!

Я брови сдвинула, и прямо ему:

- Что вам угодно, милостивый государь?

Первыми же словами, знаете, хотела его осадить.

- Здесь, говорить, кажется, квартира отдается?

Я ему отвечаю:

- Никакой квартиры тут нет, милостивый государь. Верно, вы попали не туда куда хотели.

А сам косится на Лизу. Взорвало это меня.

- Милые мы дамы, или нет, говорю ему, - об этом вашего мнения не спрашиваем, и не желаем знать. Не угодно ли вам быть вежливым и удалиться?

- Удалиться, удалюсь, отвечает: - но в чем же невежливость моя?... Я зашел только потому, что на воротах прибито объявление о квартире.

Тут Лиза вмешалась.

- У нас, говорить, квартиры не отдается; а вот напротив, через улицу.

- Покорно вас благодарю, говорит, барышня. Стал раскланиваться.

Дверь эта у нас очень туго на крючок запиралась; я, бывало, никогда не слажу... И говорю Лизе:

- Потрудитесь, Лизынька, дверь запереть за господином. У вас силы больше.

Как подошла она, молодой человек этот, уходя, слышу, сказал ей что-то. Заперла дверь. Смотрю я, раскраснелась моя Лиза так, что на поди.

- Что это он вам сказал? спрашиваю.

- Ничего.

- Однако жь...

- Так, пустяки!

- Разве секрет?

- Ах, какой секрет? говорить: - ничего, так... глупость! Сказал, что у меня глаза хорошие.

- Только?

- Да, только.

Ну, только, так только. "Комплимент обыкновенный!" думаю: "Лизе-то это в диковину".

Часто этакие случаи бывают, что заходят ошибкой квартиру спрашивать... Иной и нарочно; да что

Только по утру на другой день подхожу к окну - глядь, в доне насупротив ставни открыты (где учителя-то квартира была), и наш франт вчерашний стоит у окошка, в архалучке каком-то пестреньком, в вязаной бисерной ермолке, покручивает себе усы да покуривает трубочку.

Признаюсь, очень я удивилась. Думаю, еще кланяться пожалуй станет, как старый знакомый. Мне-то что, а за Лизу побаивалась. Сконфузит, думаю, девушку совсем; да и тетка-то расходится так, что не унять.

Он однако жь не показал и виду, что невзначай познакомился с нами накануне. Понравилось мне это; похвалила я его в душе.

Вечером приходит ко мне Лиза, и веселая такая.

- Видели? говорит.

- Что такое?

- Да капитан-то...

- Какой капитан?

- А что вчера квартиру смотреть приходил.

- Да почему вы знаете, что он капитан?

- Тетенька, говорит, ужь все разведала.

- Ну так что же? говорю: - что видеть-то?

- Да он тут...

Показывает на окно; а сама покраснела.

"Фу ты, пропасть!" думаю: "неужто он ей так с первого разу понравился?"

Потом впрочем и то сообразила: не видала никого девушка, никто и слова ей никогда не сказал из мужчин... Не удивительно!... И пора же её такая, самая для этого пора.

Гляжу, и Аглаиду Петровну новый сосед заинтересовал. Только и знала, что по гостям рыскать; а тут сделалась домоседкой. Между тем с утра наряжается словно в гости. Бархатки к косе пришпиливает; шарфики пестренькие в ход пошли, воротнички разные шитые... И все у окна сидит, все у окна. Вечера тут наступили светлые: весна на дворе и по вечерам дома. Лизе ко мне и заглянуть нельзя; только в сенях как нибудь встретимся, перекинемся словечком, другим. Зашла к ним как-то... Аглаида Петровна говорит, говорит со мной, да нет-негь и закинет паза через улицу.

А у капитана этого дела, видно, по уши было. С утра трубку курит да посвистывает.

Зимния-то рамы у него выставили - решительно все в квартире видно. Убрана ничего, не дурно: зеркала два, диванчик мягкий, стол перед ним, шитой салфеткой покрыт. Чай вечером станет пить у окна - рому бутылка. Видно, что без нужны человек живет, хоть и достатку особенного незаметно.

Проходит так день, другой. Лиза моя, смотрю, в тревоге какой-то; допросить же ее возможности нет: Аглаида Петровна почти на шаг не отпускает из горницы. И ворчит без умолку. К окошку, бедная, и шагнуть не смеет.

Или:

- Кому себя показывать изволите? Что и говорить: известная красавица! Все это знают.

Потом стала и подозренье показывать...

- Ужь вы что-то очень часто ныньче к окошку лезете! говорит: - нет ли у вас там фиглей-миглей с кем?

Лиза, как смирная этакая девушка, робкая, только отойдет от брани, сядет подальше. Иной раз и слезы на глазах, а старается не плакать - удерживается. Потому, еще больше содому выйдет.

Пошла как-то ко всенощной Аглаида Петровна, прибегает Лиза ко мне.

- Ну, слава Богу! говорит. - Насилу-то я от надзору избавилась: можно мне поговорить с вами на свободе.

А сама тотчас к окну. Стала, впрочем, с боку, чтоб её не видно было. Смотрит...

Капитан наш тут как тут, словно на часах. И вдруг новость: снимает со стены гитару (я и не замечала, что у него гитара есть), начинает бренчать, и запел : "Среди долины ровные"...

Лиза моя вдруг в слезы.

Я к ней:

- Лизынька, что с вами?

Отводит мои руки, сама не перестает плакать. Да ведь как-с? Просто, на взрыд.

- Вы хоть от окна-то, говорю, отойдите? заметит неравно.

Усадила ее на диван.

- Что это, говорю, с вами?

Перестал наш певец. Как будто Лиза и поуспокоилась немножко.

- Ах, говорит, какой у него голос!

- Не дурен, говорю.

- За самое сердце берет.

- Да полноте вы, утешаю я ее. - Есть об чем!

- Ах, отвечает мне она: - вы ничего не знаете, Марья Павловна.

Сама схватила меня за руки, и начинает жать. Я, признаюсь, и струхнула немножко.

- Что? что такое? спрашиваю.

- Марья Павловна, голубушка! говорит: - ведь я его очень люблю.

- Ах, Лиза! отвечаю я: - какие глупости, мой друг! Видели вы его всего один раз; ни словечка даже не сказали с ним... Так только кажется вам. Какая любовь! Понурилась моя Лиза.

Поднимает потом голову, говорит:

- Нет, не кажется, Марья Павловна; а точно я его люблю. - Ведь надо же, говорит, любить кого нибудь? А я до сих пор никого не любила.

- Так, отвечаю ей на это: - что и говорить? Без любви веку мы проживешь. Да отчего же, говорю, непременно вот его полюбить?

- А отчего же, отвечает, непременно не его?

Резонно ответила. Не знала я, что и сказать на это

- И почему жь его не любить? говорит: - чем он дурной человек?

- Так-то, так, Лизынька, отвечаю: - любить сердцу не запретишь. Да почему вы знаете, что человек-то хороший? И притом вас-то полюбит ли он? Может быть вы ему и не нравитесь вовсе.

- А что мне говорить-то?

- Э-эх, мало вы свету видали! Что глаза-то ваши похвалил? Так это ужь все мужчины такие: ничего им не стоит миндальничать.

Опять было задумалась Лиза; потом спрашивает:

- А зачем супротив нас квартиру нанял?

- Так пришлось, говорю.

- А зачем к нам все на окна смотрит?

Нисколько, однако, не убедила Лизу своими словами. Твердит одно: "Люблю" да "Люблю".

Даже жалко мне ее стадо.

"Что", думаю, "изо всего этого выйдет? Мало что-то на доброе надежды".

Стала я с этого времени замечать за соседом: есть ли с его стороны какое внимание? Точно, сидит день-деньской у окна, и с хозяйкиных окошек глаз не сводит. Ничего однако жь особенного не замечаю...И трудно, по-правде сказать! Кабы Лиза еще одна жила; а то он её пожалуй и не видит... Одна Аглаида Петровна перед окошком торчит.

И ведь этакая глупость! Можете себе представить - вообразила, что капитан в нее до безумия влюблен, и на нее по целым дням любуется. Вот ужь подлинно в правду говорится, что в эти года - извините за выражение - бесово ребро в человеке играет. Тот поет там, с гитарой:

"Кольцо души девицы

Я в море уронил..."

А она думает с дуру, что это к ней относится.

За Лизой же ничего не замечает; между тем та совсем сама не своя.

Как встретится со мной, начнет обнимать меня, целовать, разказывает, что ночей не спит. Точно, похудела даже, бедненькая, в эти дни.

"Не шуточное это дело!" думаю..

А как устроить, ума не приложу. Однажды... вечер удался такой, что Лиза могла ко мне... засиделась у меня долго как-то, и не слыхала, как пришла домой Аглаида Петровна.

То-то пыль столбом поднялась!

У нас дверь в их комнаты только столиком была заставлена: все, что там ни говорится, до слова слышно.

- Где, раскричалась Аглаида Петровна, где изволила пропадать?

Та отвечает:

- У Марьи Павловны.

- Врешь!

- Спросите у нея, говорит.

- И спрашивать не хочу; знаю, как ты к Марье Павловне ходишь! За воротами у тебя Марья Павловна. Прохожих пленять! Ах, говорит, безстыдные глаза, безстыдные!

- А кого капитан у ворот дожидался?

Лиза в слезы. Пошла я на выручку. Уладила кой как: знаю, ни на минутку девушка от меня не выходила.

Ну, как вы думаете? ведь, кажется, пустяки были сказаны; а это и запали Лизе в голову.

Говорит мне как-то:

- Что? не моя правда?

Я с разу-то и не поняла.

- Что, какая правда?

- А то, что он, говорит, меня любит, любит. Ужь в этом теперь никто меня не разуверит.

- Да отчего вы это думаете?

- А кого, говорит, у ворот он дожидался? тетеньку, небось, скажете?

- Тетеньку не тетеньку, да может, и не вас. Мало ли кого мог дожидаться! Не только свету, что в окошке. Да и что ему дожидаться? говорю: - видит, я думаю, что вы никогда ни шагу из дому...

И слушать не хочет. Наконец говорю ей:

- Кабы он точно вас любил, и честные у него намерения были, нечего бы ему, как вору, по ночам, перед домом шляться, или в окно вас высматривать... Пришел бы, познакомился, и дело с концом. Хорошее нечего крадучись делать. Только злые люди потемки любят.

Никаких резонов не принимает; чуть еще не разсердилась.

Тут же, на днях, как-то, вижу, сосед наш раскланивается через улицу; ермолку свою за кисточку приподнял; лице этакое умильное; улыбается.

Я к Лизе... Аглаиды Петровны опять дома не случилось.

- Вот ужь, говорю, как у вас! раскланиваться начали...

- Что жь в этом дурного? отвечает: - даже вежливость того требует. Поклонился человек, не отвернуться же.

- Я только для того сказала, говорю, - что боюсь, как-бы мне от Аглаиды Петровны не досталось за это.

- Послушайте, говорю, Лизынька! все я хоть немного да постарше вас... Примите мой совет!.. Вы мужчин вовсе не знаете. В этих делах они самый лукавый народ. Дай им шаг сделать, они и два сделают. Раз ему поклонись, он в другой раз, пожалуй, и ручкой...

Не дала мне и говорить.

- Ах, Марья Павловна! что же мне делать, говорит, коли я его больше всего на свете люблю?

Что ей на это скажешь?

Думаю только: обойдется как нибудь дело; попривыкнет она что ли; угомонится немножко. Приходило мне даже на мысль подослать к капитану моего Кирилу Иваныча, чтобы познакомился, да поразведал, что он и как. Да, во первых, Кирила Иваныч был у меня такой мямля, покойник, не тем будь помянуть! что, думаю, толку никакого не добьешься. Притом и капитан-то может пожалуй поступок наш по своему объяснить. Скажет: завлекаем его, обойдти хотим. Бывает, что и этак женихов ловят.

Предоставила все воле Божией.

Начались у них эти поклоны да улыбки очень часто. Аглаида Петровна увидала, знать, что на нее сосед никакого внимания не обращает, опять принялась по гостям расхаживать. А нашим голубкам это и с руки. Тот, как видит, что Лиза одна, сдвинет ермолку на ухо, сядет против окна со своей гитарой, и начнет завывать либо:

"Кончен, кончен дальний путь,

Вижу край родимый"...

либо был какой-то романс, что

"Слеза повисла на реснице

И канула в бокал".

Глаза закатит, что одни белки видно; голос этакой дикий... Думаю, испивал... Хорошо еще, что переулок-то нелюдный, когда-когда кто пройдет. А то что бы сказали?

Раз, замечаю, точно, как и предсказывала я, посылает Лизе поцелуй по воздуху.

Опять таки я не вытерпела: начала говорить ей. Только все понапрасну. Как к стене горох. Напротив, рада еще... Разумеется, шалость; но что же из этой шалости вышло?

Вскоре как-то это случилось... В самую ту минуту, как завели они из окна в окно этакой разговор, как вот глухонемые объясняются, и воротись домой Аглаида Петровна. Никто её не ждал, не гадал; вошла потихоньку.

Слышу, разразилась гроза. Пошел дым коромыслом!

- Вот ты какова! кричит: - вот какова! Любовниками успела обзавестись! Давно пора!

И окошко захлопнула, чтобы погромче кричать, на улице бы не слыхали.

- Не даром, говорит, замечала, что ты притихла нынче особенно как-то... Изподтишки, видно, да за еловые шишки? Ах ты, тварь безсовестная!

"Я жду тебя!.."

Аглаида Петровна еще пуще взбесилась.

- Слышишь? говорит: ждет тебя ненаглядный-то твой! Что же сидишь? Беги к нему, к своему сокровищу! Кинься ему в объятия! Давно, чай, не видались... со вчерашняго вечера.

Так вот и режет, так и режет.

А тот горлопан заливается со своей гитарой:

"Я жду тебя!.."

Так по струнам и колотит, того и гляди, полопаются.

Тут же собаченка пристала Аглаиды Петровны любимая, Розкой звали, тявкуша этакая несносная. Как, бывало, Аглаида Петровна кричать, Розка эта лаять. Как барыня в азарт входит, так и она.

Такой поднялся содом! Пенье это, лай, Аглаида-то Петровна на весь дом голосить, совсем жидовская школа! Только и остается, что уши заткнуть.

Лиза прежде, бывало, хоть слово поперек скажет; а тут молчит, точно и нет её. Аглаиду Петровну это ещебольше бесит.

Прокричала до поздней ночи. И не думайте, чтобы для Лизиной пользы - из ревности, главное: как не на нее самое внимание обратили! Она бы первая кажется готова на шею повеситься. И то очень хорошо знала, что между племянницей и капитаном никакого знакомства не было, кроме, что в окошко кланяются; а взвела на Лизу и невесть что.

На другой день та же история, с самого утра. Откуда только слов набирает! И все безпрестанно слышишь: "любовник" да "любовник". Слушать противно. И усталости не знает.

Я все жду, вымолвит Лиза хоть словечко: никакой за девушкой большой вины нет... Кажется могла бы ответить. Замолчать не заставишь, a все поприсмиреет немножко... Что-жь это в самом деле?

Так нет-с! ни гу-гу... словно все, что ей тетка ни вычитываеть, всякую небывальщину, все сущая правда.

И хоть бы плакала! Не слышно и этого.

Пилила ее таким образом Аглаида Петровна дня два без отдыху, можно сказать.

На третий, к вечеру, приходит Лиза ко мне. Смотрю, лица на девушке нет - бледная, как смерть, под глазами черно... Видно, что и не спит совсем... точно убитая какая.

Спрашивает меня:

- Слышали?

- Как же! говорю. Да вы-то что же молчите?

И подает мне бумажку какую-то.

- Это что?

- Посмотрите!

Развернула я. Записка. Пишет "Страдаю, влюблен", и назначает свидание. Как только съумел записку переслать! удивление!

- Зачем это вы мне показываете? спрашиваю.

- Так, говорит.

- Что же? отвечать хотите?

Она засмеялась.

- Чего, говорит, отвечать? Сама пойду.

Я так и всплеснула руками.

- Лизынька! говорю: - что вы это?

А она все смеется.

- Пусть, говорит, хоть не даром любовником называют!

Я было уговаривать ее начала, представляю ей разные резоны, доказываю, что из этого ничего хорошого не выйдет. Смеется себе, и только!

- Пусть хоть правда будет! говорит, - а не напраслина!

Странная какая-то. Смотрит все либо в сторону, либо в потолок.

Я думаю: "пусть себе не слушает!" Все таки говорю... "Teперь", думаю... "не хочет моих советов принимать, так хоть после придут ей в голову. Авось, не доведет себя до погибели". Продолжаю...

Посидела она; ушла. Я все утешаю себя, что одумается.

На другое утро ранехонько подняла меня Аглаида Петровна.

- Бежала ведь, говорит, сокровище-то мое!.. Какова! точно, правда это, что в тихом омуте черти водятся!

- И вы, кричит, с ней за одно! Погодите! Я со всеми разделаюсь. Сейчас-же, говорит, отправлюсь в полицию, объявлю.

Уговорила наконец.

Глядь-поглядь, к вечеру насупротив опять ставни закрыты, опять квартира отдается.

Аглаида Петровна сначала побесилась дня два, а потом как ничего и не бывало... Я думаю, даже рада была, что избавилась от племянницы.

Очень меня занимало, что сделалось с Лизой; да узнать-то было не от кого.

Слово за слово.

- А ведь капитан-то, говорит, надул.

Сердце у меня перевернулось.

- Как так? спрашиваю.

- Боже мой!

Даже слезы у меня из глаз,

- Как же она теперь?

- Осталась, говорит, ни при чем.

- Да не бойтесь, говорит, за нее! Не пропадет!

И из-за чего это вышло? Из-за слова напрасного. Не попрекай девушку даром каждую минуту, разве бы это случилось?

* * *

Выслушав разказ Марьи Павловны, я заметил ей, что не одна же напраслина, взведенная Аглаидой Петровной на Лизу, была причиной погибели девушки.

- Знаете, я думаю тоже от необразования это.