Завоеванное

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Завоеванное (старая орфография)

ДЛЯ СЦЕНЫ.
СБОРНИК ПЬЕС.
ТОМ ВТОРОЙ.

Издание ВИКТОРА АЛЕКСАНДРОВА.

С.-ПЕТЕРБУРГ.
Типография Шредера, Гороховая, 49.
1890.

Некоторые сцены и лица заимствованы из комедии Бауернфельда: "Krisen".

Николай Андренч Горюнин, - богатый мебельный фабрикант.

Владимир Алексеич Рябушкив, - кавалерийский полковник, бывший сослуживец Осецкого.

Прохорыч, - ларей Осецкого, бывший его деньщик.

Действие происходит в Москве, у Горюниных. Первое в городе, второе и третье на даче.

Между вторых и третьих действием проходит год.

Гостинная у Горюнина с открытою дверью в валу, в которой расхаживают и танцуют гости. - Богатое убранство, блестящее освещение.

При поднятии занавеса, за сценой музыка. Мимическая сцена: некоторые из гостей проходят в залу. Караев вбегает из залы торопливый и обращается то к тому, то к другому, но видимо получает отрицательные ответы; наконец, остается один. Музыка (кадриль) продолжается.

Караев. Кадриль пропала, делать нечего... не могу найти визави! Ох, уж эта Москва... на любом вечере всегда дам больше, чем кавалеров... там барышен по стенке с десяток сидит, не занятых, жаждут, млеют, чтоб их кто-нибудь пригласил танцевать, а пригласить некому... чорт знает, что такое!!.

Горюнин. Что это, Василий Семеныч, уединились? Вы, кажется, прыткий кавалер, танцевать мастер, без устали... что-жь вы это проштрафились?..

Караев. Визави нет, что прикажете делать!.. Вялый народ ваши мужчины московские, не с кем танцевать... я уж было из-за карточного стола экзекутора пузастого вытащил, да на грех, женау него такая дура, вломилась в амбицию, не пускает... ты, говорит, срамиться хочешь... ну, совсем дура!..

Горюнин. Как-же так... ах, Господи! разве мало у нас кавалеров?

Караев. Есть еще и такие: важность на себя напустили, не танцуют. Вон я Осецкого звал, не хочет.

Караев. Разве вы его не видали?.. Здесь... Вон с вашей Елизаветой Николавной разговаривает... Ну, скажите сами, милый Николай Андреич, не глупо это? минут десять я его уговаривал танцевать... ни за что!!

Горюнин. Так ведь что-жь, когда желания нету-с.!

Караев. Отчего его нет? Я вас спрашиваю, отчего его нет?.. Это все ваша Москва делает; здесь всякий живой человек закисает... Павел Сергеич в Петербурге был первый салонный! кавалер... Войдет бывало в залу, так любо посмотреть! гвардейский капитан, - мундир блестит, с иголочки, и сам весь строен, как пальма; - у каждой женщины сердечко так и затрепещет перед ним... любую выбирай, ни одна не устоит... а танцевать бывало пустится... орел так в небе не парит, как он по зале мчался... и за что свою молодость растерял человек!

Караев. А то нет? - конечно, Москва!.. Как только Павел Сергеич сюда приехал, двух месяцев не прожил, вышел в отставку, а там и закис... Ей богу, ведь вы его не знаете, что это за натура была: дуэлист, губитель женских сердец, герой самых эксцентрических свиданий! - а что из него теперь стало? посмотрите: он на сто лет здесь постарел.

Горюнин. Всему время, Василий Семеныч... ведь они уж не первой молодости, - может, остепениться хотят.

Караев. Какие-жь его года, - Христос с вами! Я старше его не десять лет, да ни одной фигуры в мазурке не пропускаю... живой человек наперекор природе должен идти, в душе пылкость чувств сохранять!

Караев. И под снегом иногда бежит кипучая вода!.. А со стороны Павла Сергеича это просто непростительно... одно только могло-бы его извинить: если он влюблен... то есть этак настоящим, серьезным образом влюблен... Если тут любовь, - ну, тогда другое дело!..

. А! Павел Сергеич! благодарствуйте, что пожаловали... а мы тут с Василием Семенычем все о вас говорили...

Осецкий. Не знаю, за какие грехи Василий Семеныч сегодня особенно ревностно мной занимается...

Караев. За какие грехи?! - не могу вас видеть таит Чайльд-Гарольдом, таким Байроном в плаще, разочарованным. всегда мрачен, задумчив и одинок... Не могу видеть, что вас больше не одуряет весь этот увлекательный дурман танцев: музыка, блеск, наряды, разгоревшияся женския лица, чудные плечи!..

Караев. О! я просто теряюсь, когда чувствую у себя на руке чудную талию милой женщины, когда слышу её молодое дыхание. (Осецкий зевает.) Он зевает! он может зевать! - да вы неизлечимы, вы разлагаться начинаете!..

Караев. Я вот сейчас говорил Николаю Андреичу, - одно может извинить: если вы серьезно влюблены...

Горюнин. Что вы, в самом деле, все влюблен да влюблен! Павел Сергеич не первой молодости человек, у них совсем не то теперь в голове... они теперь заняться делом хотят, хозяйством.. А? Павел Сегеич, правда?... в деревню ехать хотят, там у них фабрика...

Караев. В деревню! фабрикой, заниматься? ну уж дальше идти нельзя, это предел!.. Что за блажной народ, подумаешь, эти богатые люди!! (Оседлому.) Оденьтесь вы лучше в трепанный: халат и ступайте в Ташкент или Хиву; отрежут вам голову, на шест наткнут, или на кол посадят,. - по крайней мере, развлечение современное и утонченное.

Караев. Живет себе, как у Христа за пазухой, управляющий ему деньги аккуратно присылает, - нет! нужно самому ехать хозяйствовать! Не видал он всех этих рабочих дрязг, да ссор, да ругани, да пьянства, да драк... Как хотите, - вы влюблены и больше ничего; иначе я! вас совершенно не понимаю.

Осецкий. Как надоел мне этот дурак; назойлив, как муха.

Горюнин. С какою: уверенностью они это утверждают-то, Павел Сергеич, - про любовь-то вашу... ведь это-с он так, врет, с пустого места?.. ведь это неправда? вы не того... не влюблены?

Горюнин. Ну, я рад, что это неправда... потому что, милейший Павел Сергеич... потому что, говорят, при этом состоянии всякая этакая нравственность теряется... а мне надо вас просить, то есть спросит у вас надо совета... или лучше так сказать...

Осецкий. Дорогой Николай Андреич, говорите прямо.

Горюнин. Да, позвольте прямо говорить... я не умею так излагать, чтоб с разными околесными... знаете, какое наше воспитание; ну, да все равно... Дело в том, что у нас дочь... единственная дочь, все наше счастье и радость... я вдруг с ней приключается этакое... Сердце ведь отцовское, оно кровью обливается...

Горюнин Павел Сергеич, простите откровенности: мне родитель покойный сосватал... вот, мол, из немецкой семьи, из купеческой, тебе невеста солидная и образованная, - я и пошел под венец... и бог, меня благословил за мое сыновнее послушание, я свой век счастливо прожил, - дай Бог всякому... и теперь, такое нам благословение божие наша Лиля.

Осецкий. Вы про нее-то и хотели говорит, - не тяните, пожалуйста.

Горюнин. (Таинственно.) Влюблена!!. Можете себе представить: влюблена!.. Я тут ничего не понимаю, но мать, умная женщина, так говорит... Помилуйте; все девочка как-то тоскует, все какое-то недовольство... Да ведь не выскажет, а внутри себя все скрывает... Мы, знаете, уж, кажется-бы ничего ей не отказали, - так ничего не просит; а по всему вот этак, показывает, что уж не тот человек... Вот вечеринку сегодня устроили, думали развлечь ее... и ведь посмотрите: танцует, говорит, что ей весело: но, нет... уж нас, родительское-то сердце, не обманешь... вам-то оно видно, что все это так... словно на показ делано.... только этак в роде что лаком покрыто...

Осецкий. Так-с, очень может-быть!.. а если уж умная мать тоже говорит, так и наверно... И в кого-же, по вашему мнению, она влюблена?

Горюнин. Вот в этом-то и есть вся закорючка!.. Мы с матерью перебирали всех знакомых - и то есть никого подозревать не можем.

Горюнин. Никого... то есть совершенно никого...

Горюнин. Я и решился обратиться к вам, дорогой Павел Сергеич... Вы человек уже не первой молодости...

Горюнин. Притом, так много на своем веку перезнавали женщин... все это любовное мастерство вам известно в подробности...

Горюнин. Я вас привык считать как друга... и родным, - даром, что мы всего с год знакомы... Лилечка вас и уважает, и любит; вы ей, как-бы этакий друг, старший брат - ей богу, так на вас смотрю... Будьте-же добренький, погорите с Лилей... Может, она вам что-нибудь и скажет, Что ее тревожит, или...

Осецкий. Вы хотите, чтоб я об этом с ней говорил?

Горюнин. Не откажите, дорогой мой!.. Я и с матерью, признаться, на этот счет советовался... Ну что, говорю, человек он не первой молодости...

Осецкий. Стало быть, и она!.. и Анна Федоровна желает, чтоб я поговорил?..

Горюнин. Очень желает, очень... Хоть-бы знать только... Мы уж для нея ничего не пожалеем. Слава богу, люди не бедные; а она у нас одна... вся тут наша жизнь и счастье...

Горюнин. Вот танцы кончились, так я вам Лилю сюда пришлю... этак будто не к вам, а сюда зачем-нибудь... здесь не так людно... (Жмет ему руку.) Благодарю вас... добрый!.. (Целует его.) Хороший... (Идет и возвращается.) А какая у меня для кабинета мебель новая сделана... по французскому рисунку... пришли-бы в магазин взглянуть... ах, какая прелесть... резьбой все!.. (Конфузится.) Так я сейчас Лилю пришлю.

Осецкий. (Один.) Не в бровь, а прямо в глаз.. Что-жь это? - нарочно, что-ли, всю эту историю подводят?.. Старик-то, конечно, по наивности, но умная мать не могла не заметить, в кого влюблена её Лиля... и все-таки умная мать, хочет, чтоб я переговорил, стало-быть, прямо делает все авансы, хочет, чтоб я женился.... Ну что-жь? - ведь это уж у меня дело решенное; - стало-быть, формальности эти сами собой облегчаются!.. Надо-же когда нибудь жениться; а лучшей невесты мне не дождаться... в ней, по крайней мере, есть что-то самостоятельное, честное, искреннее, - человек виден! - тогда как все эти салонные барыни...

Задумывается, сидя у стола.
Входят Караев и Сарьянова.

. Ну, что? - не моя правда была? не говорил я вам, как мы его застанем? - задумчив и одинок!

Сарьянова. Павел Сергеич... (Осецкий оглядывается.) Простите, я помешала вам мечтать...

Караев. Возьмитесь-ка, сударыня, расшевелите этого заснувшого льва!.. Вы одни в состоянии это сделать... пред властью красоты ничто не в силах устоять!

Сарьянова. Ну, здесь, кажется, власть моей красоты будет безсильна... расшевелить такого человека, как Павел Сергеич, не легко!.. Правда, Павел Сергеич?.. Скажите, кто еще может вам доставить что-нибудь особенно приятное?

Осецкий. (Указывая на Караева.) Попросите, пожалуйста, вот этого господина, чтоб он пошел танцевать с вами... пред властью красоты ничто не устоит! - он, конечно, не осмелится отказаться, и я опять останусь один.

. Ей богу, Василий Семеныч, вы меня совсем погубите своим участием.

Караев. (Обиженно.) Гм... Павел Сергеич... вам стоило прямо сказать, я-бы не стал обременять вас моей беседой... Я ухожу-с, и даже оставляю вас не одного, а в приятном обществе.

Сарьянова. Вы меня совсем не щадите, Павел Сергеич.

Сарьянова. Будто вы не знаете, что это первый здешний сплетник? - разсердившись на вас, и оставляя нас так вместе, он наговорит на право на лево всякого вздору, и если дойдет до моего мужа...

Осецкий. Этому помочь легко: ступайте за ним, и он не будет вправе сказать...

Сарьянова. (Обиженно.) Разве и мой разговор вам в тягость?

Осецкий. О, женское честолюбие! Чуть не польстишь ему, сейчас и обида.

Сарьянова. (Встает.) Сухой вы человек, холодный! не лести ждут от вас, а...

Я совсем не такой бука и нелюдим, каким кажусь... Я только немножко устал жить, обленился, - не хочется волноваться.

Сарьянова. (Садясь.) Не стоите вы, чтоб вас любили... Господи, чего-бы я не дала, чтоб выгнать вас из моих мыслей!..

Осецкий. Милая красавица, мне тридцать шесть лет; а в первый раз я сошелся с женщиной девятнадцати, - стало быть, семнадцать лет практики... семнадцать лет! - и практики, скажу вам, самой разнообразной... Неужели-же вы думаете, что я теперь в ком нибудь могу обмануться?.. Вы не раз говорили мне, что меня любите, - неужели я стану вам верить?

Сарьянова. (Встает и отходит.) Вы отвратительны сегодня! я не хочу с вами говорить.

Сарьянова. Отдайте мой веер! Отдайте, я вам приказываю...

Осецкий. (Подходя к ней.) Позвольте мне кончить... Будем откровенны и правдивы, Наталья Львовна!.. Сознайтесь сами, разве вы способны искренно увлечься, искренно любить?! Вам делать нечего; у вас глупый, старый муж, вам и хочется затеять амурную интрижку... вас интересует таинственность полуслов, взглядов украдкой, тайных пожатий руки... но на что нибудь действительно пылкое и энергичное вас не хватит... а мне, признаться, вся эта игра вздохов и намеков куда как надоела...

Осецкий. Я ничего не хочу. Я говорю о том, что вижу.

. Нет, нет, нет... я сказал вам, что мне ничего не угодно.

Сарьянова. Какую-же мне энергию выказывать, когда муж мой ревнив и ненавистен мне, а тот, кого я люблю, меня знать не хочет?.. (С негодованием.) Вы молчите? в вас даже нет деликатности возразить мне... Подите!! вы мелкий эгоист и больше ничего... Отдайте мне мой веер, и я пойду...

Осецкий. (Улыбаясь.) Какая вы красивая... Вам ужасно идет злоба и негодование.

Сарьянова. (Подойдя и протягивая руку чрез кресло.) Дайте-же веер, перестаньте шалить... я не должна так долго оставаться с вами наедине... давайте.

Осецкий. Кокетка, знает, что у ней прелестные плечи!

Отдает веер и целует ее в плечо, в то же время Лиля и появляется у средней двери. Общее смущение. За сценой музыка - вальс.

Сарьянова. Ах, Лилечка, ваши гости невыносимо дерзки!

Лиля. (Осецкому.) Не смущайтесь! - чего вы смущаетесь?

. (Прохаживаясь.) Я не смущалось, я только удивлен вашей заботливостью... следить стали за мной...

Лиля. Кому нужда следить за вами, когда вы так откровенно целуетесь, чуть не на глазах у всех.

Осецкий. Елизавета Николаевна, позвольте вам дать добрый совет: когда случайно на глаза нам попадается что нибудь такое, что видеть не следует, то известный такт обязывает постараться этого не заметить.

Лиля. Я не решалась думать; что между вами и этой женщиной могла; быть какая нибудь тайна.

Осецкий. Этой женщиной! Чем-же эта женщина хуже других?.. Я-с к людям не строг и не считаю себя лучше и честнее всех на свете.

Лиля. Павел Сергеич, если-б я знала, что ни мне так будете отвечать...

Осецкий. Что-жь особенного в моем ответе, - и как-же вам отвечать?.. Вы, кажется, привыкли ко мне, и столько мне горьких истин уже высказали, что при вашем печальном мнении обо мне никакой ответ мой не должен вам быть новостью.

Осецкий. По тому, что я от вас постоянно слышу и мне стоит сделать малейшую шалость, поцеловать хорошенькую женщину, и вы сейчас из этого делаете уголовное преступление... видите тут и пошлость, и фатовство...

Осецкий. Ваши глаза мне это сказали... ведь довольно встретить вот этот взгляд, чтоб понять вас.

Осецкий. Стало быть, это неправда?.. Говорите-же, отрицайте мои слова... Стало быть, вы подумали обо мне совсем не то?,

Лиля. Павел Сергеич, будьте сами, себе судьей... Зачем вы это делаете? - радость вам, что-ли, какую особенную это доставляет? увлечены вы, что-ли, её красотой?.. Нет, - вы очень хорошо знаете, что это одна из множества кокеток, совсем в роде всех тех, с которыми вы на своем веку сходились без любви, разставались без горя... лишний номер в списке ваших легких побед... неужели-же из-за такой победы в ваши лета с вашими способностями, можно так безжалостно тратить свое время? подвергать себя разного рода риску и неприятности?.. так, зря, только по привычке... неужели эта игра так заманчива, что на нее вам своей жизни не жаль?

Осецкий. Заманчива не игра, Елизавета Николавна... заманчиво вырваться из под всеобщей опеки...

Осецкий. Я с некоторого времени решительно превращаюсь в какого-то школьника; во имя участья все мне читают наставления... чего! Даже Караев и мой старый деньщик, - и те нравоучать меня стали. Это скучно, - и, право, иной раз готов наделать глупостей нарочно, чтоб меня только оставили в покое...

Лиля. Постойте... я шла сюда совсем не затем, чтоб ссориться... Извините меня, - я вас оставлю в покое..

Отходит и садится грустная. Он мнется.

Осецкий. Ну, ну... вот вы сердитесь, а я со всем этого не хочу.... Ну, скажите сами: что-жь-бы, я был за человек, еслиб у меня даже никакой воли не было? еслиб я все поступал, как мне другие прикажут? - разве такого человека можно уважать... нельзя-же в мои лета... (Путается. Она на него взглядывает; он внезапно смеется.) А это вы правду сказали, что у вас глаза несчастные...

Осецкий. Да говорят... все ваши мысли высказывают.

Осецкий. И теперь... так вот и слышу от них:, что ты, дурак, мелешь пустяки!? Виноват ведь, кругом виноват... чего тут из кулька в рогожку оправдываться... сознавайся лучше, проси прощенья... Это честнее. (Подсаживаясь.) Ну вот видите, я совсем еще не такой пошляк, каким кажусь; у меня еще хватит храбрости признавать свои грехи... В самом деле, по правде-то говоря, мне эти барыни так надоели, что бежал-бы от них; а между тем, вот черт его знает, как это случается: подвернется тебе под губы этакое красивое плечо, и поцелуешь! сам знаешь, что глупо, а поцелуешь... А вы, мой ангел хранитель, и дайте вашу ручку поцеловать в знак благодарности...

Осецкий. Ах, злая... ну, да хорошо! Я виноват, я не, стою, и буду нести наказание.....но позвольте, я свое сделал: покаялся и наказан; теперь очередь за вами.

Осецкий. Я, как ваш друге, получил сегодня жалобу на вас от тятеньки, Николая Андреича... Вы, говорят, слишком уж задумываться стали... бледнеть, худеть... сказать-ли вам по секрету, вас подозревают...

Осецкий. Скажу и в чем... только сделайте одолжение, не отворачивайтесь и глядите мне прямо в глаза.

Лиля. Нет, не надо! - мои глаза слишком болтливы...

Осецкий. Стало быть, вам нужно кое-что скрывать от меня!? стало быть, они правы? - и добрый тятенька, и умная мать?.. Ну-с, Елизавета Николавна, признавайтесь: и вы... заговорило таки и ваше сердечко? полюбили и вы?

Лиля. Перестаньте, Павел Сергеич, что за глупый разговор.

Лиля. Оттого, что об этом так не говорят...Вы все еще под влиянием вашего красивого плеча; а для меня все эти вещи очень серьёзны и такое балагурство об них, ей богу, - оскорбительно!..

Осецкий. Елизавета Николаевна, не толкуйте ложно моих слов... у меня только такая противная манера выражаться; но вы очень хорошо знаете, что я могу сделать глупую шалость и вспылить, и наговорить вздору, - и это мне не помешает ценить вашу дружбу, ваше милое участие ко мне, самым честным образом.

. Так зачем-же, милый друг, скрывать от меня это чувство, как-бы вы на него серьезно ни смотрели?

Лиля. Я ничего не скрываю, я только нахожу не нужным говорить.

Осецкий. Вы хотите сказать, что тот, кто имел счастье возбудить в вас это чувство - что он должен сам заметит?

Осецкий. Положим, хочет... доложим, давно я заметил, но не решался верит, чтоб им, пустым, взбалмошным малым, да еще на склоне лет, могла заинтересоваться энергическая девушка, полная надежд и упований... молот быть, он смотрит на себя, как на человека погибшого, никому не нужного, никуда не годного.

Лиля. Он ошибается... я не ребенок... я могу распознать добрые черты, - в ком оне есть.

Осецкий. Лиля, я не стою вас... Я боюсь вас!.. Я боюсь, что не съумею достойным; образам сберечь вашу привязанность... я чувствую, что с нами молодею... Я люблю вас, - я хочу любить...

Лиля. Чего-же бояться, если в самом деле хотите?..

Осецкий. Так поддержите во мне эту привязанность, моя дорогая, - и мое желание переработаться... иначе, без вас, я опять испорчусь... Я уже от многих глупостей отвык, благодаря нам... взялись вы меня воспитывать, так уж и кончайте воспитание; хоть оно и поздно, но лучше поздно, чем никогда...

Осецкий Словом, я делаю все, что вы мне приказываете; но вы должны всегда быть подле меня, вы должны едать со мной... Видите-ли, мой друг, сколько храбрости придала мне наша участливая речь... Лиля, не оттолкните меня!..

Лиля. (Несколько экзальтировано.) Если искренно, так я сделаю тебя счастливым, милый!

Осецкий. Лиля моя!.. (Хочет поцеловать её руку.) Нет, не надо... это будет уж слишком по обыкновенному...

Осецкий. А ты у меня необыкновенная, - ты у меня такая, каких. других нет.

Схватывает его за голову и целует. Входит Горюнин. Музыка смолкает.

Горюнин. (конфузясь.) Я помешал... простите... Ну, ну, уйду... я только хотел... там мороженое подано... не угодно-ли?..

Осецкий. Полно вам, Николай Андреич, - какое там мороженое?!. У вас сердце не на месте, хочется спросить меня... Ну да, ну да, вы были правы, - умная мать угадала...

Осецкий. (С комической таинственностью.) Наша Лиля влюблена!.. Но только вот несчастье...

Осецкий. В самого пустого, в самого дрянного человека...

Горюнин бросается Осецкому на шею.

Осецкий. Ну вот, голубчик мой, мы и у пристани; трудно тебе будет возиться с таким старым сумасбродом, как я...

Лиля. Когда-бы не верила, не согласилась-бы.

Осецкий. Так если я тебя немножко обманул?.. ну хоть самую капельку?..

Лиля. (С ужасом взглядывая на него.) Обманул? - А, милый, не надо так шутить.

Целует её руку. Горюнин вводит жену, вслед за ними постепенно вхолят гостей.

Горюнин. Иди-ка, иди сюда! угадай, что случилось...

Горюнина. Угадать не трудно... (Дочери.) Ты его выбрала, Лиля?

Осецкий. Меня, мамаша... позволите-ли вы мне так вас называть?,

Горюнин. Нет, скажите... каково?! Как она это сейчас и узнала, - удивительная женщина!..! Это, я вам скажу, все равно, что я в моем мастерстве: другому покажи какую нибудь этакую замысловатую фигурную мебель, - год подле нея ходить будет, не догадается, как ее вырезать, да где склеить; а я взглянул - и сейчас покажу. (У дверей является Караев и Сарьянова.) Пожалуйте, пожалуйте сюда; мы дочку сосватали... за Павла Сергеича.

. (Осецкому.) Что-с? моя правда вышла? вы влюблены...

Сарьянова. (Не без злобы; ему-же.) Так вот она женщина, способная увлечь вас пылкой энергией? поздравляю вас, - прекрасный выборе

Горюнин. А уж как я вам квартиру отделаю! Любую шифоньерку хоть на всемирную выставку посылай... да что-жь это мы... Эй люди! шампанского!! шампанского скорей! поздравить жениха с невестой!

Убегает в глубину. Всеобщая суетня.

Небольшая красивая гостинная. В глубине выход на террасу с портьерами. Боковые двери.

Прохорыч. (Один; он входит из двери налево.) Слава тебе Христе! кажись, разъезжаться стали. Отбой значит, до домам!.. Ну, денек выдался, не продохнуть!.. окрутили молодчика, - в плен его, под арест! Ахтихти... вот-но, как!...

Прохорыч. Батюшки-светы! вашеское благородие! - вы откуда пожаловать изволили?

Рябушкин. Прямо из Петербурга, только, что сегодня утром.

. То-то нет. Я здесь проездом, в командировке... сейчас только узнал об этом, оттого и опоздал. Кажется, там все гости разъезжаются?

Прохорыч. Да-с... венчанье в три часа происходило, потом сюда все наехали, шампанское пили... в пять обедали, а там по саду гуляли, гуляли, - не выживешь их никак... уж до гостей-ли, вашеское благородие, сами посудите; молодым господам покой надо дать - слава богу, теперь разъезжаются.

Рябушкин. Видел, видел, оттого и пошел не на крыльцо, а через сад... неловко этак к шапочному-то разбору!... (Садится.) Ну, так как-же, Прохорыч? женили нашего Павлика? просолил свою свободу?.. по крайней мере, хорошенькую-ли взял?

Прохорыч. Хороша-то хороша, - только что, вашеское благородие: худенька така, поджаренька... в гвардию не гожа, забракуете... ни виду этого, ни выправки нет...

Прохорыч. С деньгами, это правда... богатая, говорят.

Рябушкин. Ну, это теперь стоит выправки!... Да какже это так случилось-то?... Просто, чудеса! Павлик - и женат!... шельма Павлик, ракитная душа!... Голову-бы, на отсеченье отдал, что никогда он на этакий компромисс не польстится... Ah! Sacré nom!

Прохорыч. Это что, вашеское благородие, - жениться надо, года такие... что за человек, коли не женится!.... а только, все не путево делают... разве им, Павлу Сергеичу-то, так идти надо?

Прохорыч. Ведь вы изволите знать ихнее родство, и как по службе они шли... ну, теперь все вверх тормашки, начинай по новому.

Прохорыч. Год ведь мы здесь-то, в Москве... приехали тетушку известить, на 28 дней в отпуск... а тут, повадился он сюда ходить, к здешней барышне... гляжу, отсрочку просит по болезни; а какая болезнь, - здоровешенек был... а тут и совсем отставку потребовал.

Рябушкин. Да, да, в полку таки удивлялись не мало; так, вдруг, ни с того, ни с сего, в отставку... и проститься с товарищами не приехал, круто повернул...

Прохорыч. Что еще-то?.. С тетушкой, с княгиней, совсем поссорился. Она его и умоляла-то, и проклинала-то, и наследства лишала... к нему приезжала сама, княгиня-то ей богу!.. Никого не слушает: вышел в отставку и поминай, как звали... уж что я и то им докладывал; кажный день, кажный день!..

Прохорыч. Как же-с... ведь, им линия какая выходила: они бы таперича наверно енералом были... полк-бы получили себе; а не хотели-бы, в губернаторы-бы шли куда. Вот это их дело: губернатор всей губернии, отец командир, первое лицо!.. А теперь, что он такое? - так... фт! - барин с тросточкой, больше ничего. Вон, в деревне жить собирается, кто на него вниманье обратит? десятский на селе, и тот не взглянет... Да уж правду-то говорить, не такую бы им жену надо.

Прохорыч. Я уж перед ими молчу, потому барышня все-жь-таки добрая, хорошая, да и дело кончено; а ведь она какая ему жена? - мебельного мастера дочь.

Прохорыч. Ей-богу, - обидно ведь... за них бы любую княжну отдали... а это что? - богата, богата, а, все из мастеровых!...

Входят Осецкий, Лиля в подвенечном наряде, Горюнин, Горюнина.

Осецкий. Ба!... откуда ты свалился?... Владимир! Вот кстати, - merèi.

Осецкий. Лиля... вот, представлю тебе: еще такой-же безпутный, как я... товарищ по кадетскому корпусу и по службе.

Горюнин. Вы товарищ моего зятя! позвольте вас обнять... мне так приятно с вами познакомиться, особливо в эту минуту...

Горюнина. (Качая годовой.) Папочка, папочка!...

Рябушкин. Простите, но виноват не я, а ваш супруг... Он ведь теперь нами, старыми товарищами, совсем пренебрегает. Я попал к вам совершенно случайно: в вагоне на железной дороге узнаю, что он женится; тотчас по приезде, я первым делом к нему, узнать, когда назначена свадьба... говорят, сегодня... я мигом опять в гостинницу, чтоб только переодеться, и счел долгом....

Лиля. Это очень любезно с вашей стороны и Павлу Сергеичу будет большой выговор то, что он не предупредил вас.

Горюнин. Как-же так, с железной дороги?!... стало-быть, вы не обедали?

Горюнин. Так ведь у нас все готово, мы вам сейчас все подадим...

Рябушкин. О, пожалуйста, не безпокойтесь; я ведь на минутку, чтоб только поздравить...

Горюнин. Как можно! нет-с; это у вас, в Петербурге, одними рацеями угощают, а по нашему: соловья баснями не кормят... У нас, в Москве, гостеприимство, от обеда отказываться нельзя.

Горюнин. Ни ради Бога, ни ради Господа!.. У нас, батюшка, запросто; вы не смеете отказываться... это обида хозяину... я сейчас...

Горюнина. Папочка, это и без тебя можно сделать...,

Осецкий. Нет, Лиля, дайте мне сегодня похозяйничать... (Тихо жене). А вы уложите отца спать.

Осецкий. (Тихо ему). Не спорь; старик упрям и любит угощать, он не отстанет... (Громко.) Пойдем.

Горюнин. Он не съумеет распорядиться, он сам Питерец, он ничего не съумеет... нет, дайте, я пойду...

Горюнина. Папочка, перестань, - без тебя все будет сделано, ты все забываешь, что ты старый человек... ты устал и гораздо лучше сделаешь, если сейчас ляжешь спать.

Горюнина. Да, да; эта свадебная тревога тебя очень утомила, а тебе еще завтра предстоит много хлопот, разных закупок... ведь после завтра наши молодые хотят уже ехать в деревню, и надо их справить...

Горюнин. Что мне деревня!.. теперь мне все равно: и деревня, и все...

Горюнина. Ступай, ступай! я сейчас тоже приду... ложись, ложись, пора...

. Ну, ну, хорошо... хорошо... сейчас!.. Что ты меня гонишь? - дай-же мне с дочерью-то проститься...

Горюнина. Так прощайся и ступай; а не разсиживайся здесь.

Горюнин. Должен-же я... в такую минуту, сказать своей дочери... не мешай мне, пожалуйста!.. Милая Лиля наша!.

Горюнин. Счастлива-ли ты теперь, дитя мое? довольна-ли ты?.. Мы всегда тебя берегли, как сокровище... так, ведь, Анюта?.. и я горжусь тобой, - да; потому что ты такая добрая! такая умная! таская хорошая! такая ученая!.. Господи, Боже мой, от кого это у тебя? от матери; я тут не мог тебе ничего дать... я только платил учителям... деньги давал... (Со слезами.) Одне только деньги...

Лиля. И всегда любили меня, папочка... разве это мало...

Горюнин. Да, я люблю тебя, я очень люблю... это конечно тоже... но ведь больше решительно ничего... разве я что нибудь смыслю?.. Что я умею делать? шкафы, диваны, кресла, этажерки; а в воспитаньи я ничего не понимаю... Теперь ты вышла замуж., твой муж, правда, уж не первой молодости, он всегда был немножко ветрен... Так, Анюта?.. волочился за барынями, мотал деньги... Анюта, ведь так?.. но - ты его выбрала; ты хотела получить непременно его; ну, возьми его, мы его тебе дали... что мы только могли сделать, чтоб вы были счастливы, мы все сделали!.. Приданое тебе дано отборное: пять дюжин салфеток парадных, при них две скатерти больших и четыре малых... три дюжины...

Горюнин. (Со слезами.) Не мешай мне, пожалуйста! дай мне душу излить перед дочерью... Да, ты все получила, наша Лиля... и белье столовое, и постельное, и серебро... Вам куплен домик в Москве со всей обстановкой; садись только, да распоряжайся... там вы будете жить, если ты захочешь, - или там вы не будете жить, если ты не захочешь; поезжайте в деревню, у вас есть деревня, - у вас все есть... что-жь больше могли сделать родители для своей единственной дочери?.. Пойми ты меня, моя милая: я это говорю не для того, чтобы хвастаться, - сохрани Бог!.. это так, в слову пришлось... (Плачет.) Что скажешь, Анюта?

Горюнин. Я пойду спать, конечно... но мне так грустно... так грустно!

Горюнина. Тебе всегда грустно, когда ты много вина выпьешь.

Горюнин. Ты думаешь, Анюта, это от вина?! Нет, это не от вина; а потому, что жить тяжело... (Плачет.) Жалованье рабочим платишь: большое, а они тебя не слушают, и бранить их даже нельзя... Господи!! так все это грустно, а тут еще отнимают у нас единственную нашу дочь!

Горюнина. Ступай, ступай... тебе надо выспаться...

Горюнин. Выспаться!! когда сердце разрывается на части... Господь благослови тебя, дитя мое... (Целует дочь.) Что-же это такое, право... за что такое горе? - Господи!..

Уходит. Горюнина его провожает до двери и возвращается.

Горюнина. Как он слаб стал, твой отец; этого с ним давно не бывало... я его Прохорычу передала... (Лиля бросается ей на шею и крепко ее целует.) Что с тобой, Лиля?

Лиля. Мама, милая, добрая, хорошая мама! - еслиб ты только знала, как я счастлива!

Горюнина. Дай тебе Господи, чтобы это счастие продолжалось всю твою жизнь.

Лиля. Иначе и быть не может!.. Мама, ведь никто его не знает так, как я... вы не можете видеть, как много в нем хорошого, какая это честная натура! - когда нибудь вы все увидите.

. Я радуюсь за тебя, моя Лиля, что ты так смотришь на него; но не надо слишком увлекаться.

Горюнина. Твой муж, конечно, хороший человек, и я ему не стану ставить в укор его прошлое... кто не был молод и ветрен? - забудем это... он хороший человек... но он все таки мужчина.

Горюнина. Ну, мужчина, - он не может так отдаваться своей привязанности, как мы, женщины; он скоро охладевает, и если заранее не съумеешь сделаться для него совершенно необходимой...

Горюнина. Я тебе, Лиля, ничего до сих пор об этом не говорила, потому что видела, как ты вела дело с самого начала вашей этой дружбы; я видела, как ты взяла над ним власть...

Горюнняа. Думала или нет, а вышло так и прекрасно, я тебя за это хвалю; ты вся в меня... но так надо и продолжать... деликатно, безобидно, надо добиться того, чтобы муж без тебя шагу не мог сделать, - не то ты всегда будешь рисковать своим счастием. Ты улыбаешься... не веришь?.. Посмотри на отца: разве, ты думаешь, мне ничего не стоило сделать его таким, каков он теперь?.. Муж, конечно, должен быть всегда глава в доме, особенно на глазах у людей; пускай все делается по его желанию; но надо, чтобы он желал то, что хочет жена... и я к этому приучила своего старика... "Как ты думаешь, Анюта? что скажешь, Анюта? так-ли, Анюта?" - вот вопросы, которые он повторяет безпрестанно

Лиля. Это делается само собой, когда люди друг друга любят!..

Горюнина. Любят, любят, все ты одно твердишь; мужчины любят по своему... как ручной журавль, который все наровит в небо улететь, пока ему не подрезали крылья или не заперли его в клетку... Сказать по правде, я даже была-бы отчасти довольна, еслиб твой муж, на первых-же порах, чем-нибудь провинился перед тобой. Ты бы ему показала, что ты обижена; тонко, без ссоры, так - легонькой грустью... ему стадо-бы жалко тебя, он сделался-бы к тебе вдвое нежнее, - и так, мало-по-малу, то обманчивым подчинением, то грустным упреком, то усиленной лаской, ты сделала-бы его своим навсегда.

Лиля. (Грустно.) Что могут сделать все эти искусственные меры, мама, если уж он не любит меня!

Горюнина. Ах, дитя, разве я это говорю? - Он любит тебя, он очень тебя любит, и вы будете счастливы... пожалуйста, не задавай себе мрачных мыслей; я совсем не затем говорю, я только предостерегаю тебя.

. (Горюниной.) Сударыня, пожалуйте... ваш барин бунтуют...

Прохорыч. Я их укладывать стал, а они гонят, раздеваться не хотят... войну такую подняли, - не сладишь.

Горюнина. Хорошо, хорошо, ступай; сейчас приду.

Прохорыч. Воюют, право.... что-жь мне с ними делать!

Горюнина. Лиля, милая, ради бога, не смущайся ты моими словами... не рада я, что и говорила: ты слишком уж все сейчас раздуваешь, сейчас из всего несчастье делаешь... это все мелочи... пожалуйста, милая, не делай из мухи слона.

Лиля. (Одна.) Зачем-же говорить мне обо всем этом, если это только мелочи?.. зачем отравлять мне мое счастие?.. Да нет, конечно, это пустяки, и нечего об этом думать... он мой муж, он понимает, чем я могу быть для него... Все это прошлое, все это мертвое забудем навсегда, и... глупая я... надо-же искать себе горя, когда так весело на душе. Ну вот, все и прошло, все опять по прежнему!.. (Хохочет.) Что это как мне смеяться хочется, дурачиться?.. Однако, этот приятель как не кстати пожаловал... пойду к ним, - он скорей уберется. (Идет и останавливается.) Павел встает, он идет сюда... один... ха, ха, ха!.. Постой-же, как я его испугаю!..

Прячется на террасу и спускает портьеру. Входят Осецкий и Рябушкин.

Осецкий. Ну вот, они все разошлись. Маменька верно укладывает старика... присядем, брат, здесь.

Рябушкин. Ну, ну, не безпокойся!.. Оставь ее; захочет, так придет... насильствовать в первое время никогда не надо... Так вот как Павлик!? женился! а? шутник!.. теперь в Петербург, брат, уж и не показывайся, - мы тебя засмеем... Помнишь твою клятву: "пока на свете существуют чужия жены, у меня своей не будет". Ха, ха, ха! не сдержал...

Осецкий. Ну, что там всякий вздор вспоминать.

Рябушкин. Влюбился таки, растаял... а знаешь, я всегда подозревал в тебе нежное сердце. Помнишь историю похищения капитанской вдовы!.. Ты героем себя вел, рыцарем безупречной честности... чертовская была передряга, а любо как весело! теперь дух захватывает при одном воспоминании...

Осецкий. Время хорошее было, что говорить!..

Рябушкин. Да и женщина была эта Маничка... признаюсь, я таки не раз тебе завидовал; грешный человек, сам приволокнуться хотел, да нет... у тебя это было не простое волокитство: ты жизнью рисковал для нея, под пулю становился... и отстоял таки...

Осецкий. Маничку-то я действительно любил.

Рябушкин. Еще-бы! - мы тебя совсем в сумасшедшие записали, когда она умерла: рыдал как мальчик, год целый повеся-нос ходил... Тогда еще все удивлялись: откуда у тебя бралось столько страсти, столько нежности. Помнишь твои вечерния прогулки с ней?.. А ту ночь!! Помнишь ту ночь, когда она в первый раз вышла к тебе в сад!?. Вижу, вижу, что до сих пор еще не можешь забыть покойницу...

Осецкий. Милый друг! этакия минуты бывают только один раз в жизни - и потом уже не повторяются... как их забыть!?.

Осецкий. Как тебе сказать! - моя женитьба, если говорить правду, дело курьезное для меня самого. Влюблен! - нет, и не влюблен в мою жену. Моя свадьба разумный мещанский разсчет... Что делать, друг! прошла наша молодость, прошла пора увлечений, восторгов... Поэзии в жизни нет, надо ваяться за прозу.

Рябушкин. Однако, обладать, хорошенькой женщиной...

Осецкий. Одной больше, одной меньше, притом: обладать!! что это значит?.. Приятно обладать женщиной, когда взял ее с бою, страдал, томился; когда обладанье сопряжено с сотней опасностей... а так: жениться после того, как все шло тебе навстречу; что и маменька, и папенька, и дочка, только того, и ждали, чтоб ты сделал, предложение, - что тут интересного?... ты на глазах у всех лакеев растворяешь спокойно дверь спальни, и всякий к этому совсем равнодушен, всякий знает, что ты идешь к жене... ни этой таинственности, ни замирания сердца...

Рябушкин. Я вижу, ты сам не знаешь, чего хочешь.

Осецкий. Может быть, это было очень глупо с моей стороны... по старому жить скучно, захотелось попробовать новенького... Все обстоятельства так сложились, что казалось, это будет хорошо. Надоело шаркать по гостинным, молоть всякий вздор с барынями, надоела служба... еще будь я тщеславен, я-бы добивался какого-нибудь положения, но мне и это не интересно; а тут встречается девушка добренькая, умненькая, хорошенькая, обезпеченная, - за неимением лучшого, буду с ней век коротать.

Осецкий. Что-жь! я ни в ней, ни в своей жизни обманывать себя не хочу. Жена моя не лучше, но и не хуже всякой другой... к тому же она еще немножко фантазерка, жаждет общественной пользы, - это в ней пикантно; а главное, ново для меня... Вот послезавтра поедем в деревню; будем капусту сажать, - это у нас будет труд... грязным мальчишкам азбуки раздавать станем, - это у нас будет общественная деятельность... оно ведь забавно! - особенно когда делается с такой искренностью и горячностью.

Осецкий. Это надоест, что-нибудь новое выдумаем... ну, да что заглядывать вперед!.. постараюсь быть добропорядочным мужем; а если сам останусь несчастлив - не беда... мне жизнь так прискучила, что от жены хуже не будет.

Рябушкин. Стоило жениться, нечего сказать!.. Однако, я засиделся... ведь это даже безсовестно... хе, хе; в день брака-то.

Рябушкин. Нет, нет, ты передай твоей супруге и родителям мой поклон; окажи, что не хотел стеснять; а завтра я к вам заеду с визитом.

Осецкий. Ну, как хочешь... мне все таки жаль, что ты с женой не познакомился; она премилая, право... не понимаю, куда она пропала...

Рябушкин. Это-то вот меня и выгоняет отсюда; надо быть деликатным... завтра познакомишь.

Осецкий. Ладно, ладно... погоди-же, я тебя провожу...

Оба уходят. Входит Лиля, медленно, еле переступая, - снимает венок, он небрежно вываливается из её рук.

Лиля. Одной больше, одной меньше... не хуже других... фантазерка!.. Стало-быть, мама была права, стало-быть, все таки нужны оне, эти искусственные меры!.. правдивой, честной, простой любви мало ему, - тут нет поэзии!!. Фантазерка... во всех лучших желаниях, фантазерка... и от жены хуже не будет... только хуже не будет... а! ты хочешь нового? - я знаю, что сделать...

Осецкий. А! вот ты, моя Лиля... А я только что проводил Владимира Алексеевича... он извиняется, что не дождался тебя; что-жь ты не вышла?.. Лиля, что с тобой? ты молчишь? на тебе лица нет?!.

Осецкий. Что пройдет?.. Какие у тебя холодные руки... Лиля, ты нездорова? ты испугалась чего-нибудь?

Осецкий. Почему-же ты так взволнована, моя милая, и отчего ты не хочешь говорить откровенно с твоим мужем, которого ты выбрала, в которому привязалась всем своим существом?..

Осецкий. Странно об этом спрашивать, разве я не говорил тебе много раз?..

Лиля. Ты говорил! мало-ли ты когда и кому говорил!..

Осецкий. Ну, ну, я не буду спорить с тобой... ты приказываешь, я послушен, - изволь: да, Лиля, я люблю тебя...

Лиля. Зачем смеяться? будто ты не мог сказать этого без смеха?

Осецкий. Лиля, скажи мне прямо, что ты хочешь? В какие-нибудь пять минут ты словно переродилась. Мне весело, оттого я и говорю смеясь... решительно я тебя не понимаю.

Лиля. Да, в самом деле, мы, кажется, еще плохо понимаем друг друга... и напрасно поторопились...

Лиля. Нашей свадьбой!.. люди таких различных характеров, таких различных желаний, как мы с тобой, должны были ближе изучить друг друга, глубже обдумать этот шаг, прежде чем на него решиться.

Лиля. Счастливыми! - так, стало-быть, ты счастлив?..

Осецкий. Я надеюсь быть счастливым с тобой.

Лиля. Но не на столько счастливым, как был с другими! не на столько!?. я не могу тебе дать тех минут восторга и довольства, которыми ты пользовался от других... все, что может расшевелить тебя волнением счастия, для меня пустая, глупая, мелочная потеха, а мои радости ты считаешь праздным фантазерством Ты надеешься быть счастливым оттого, что со мною тебе только не будет хуже, чем без меня?

Лиля. Ты сам! - я сейчас все время была здесь, за этой занавеской, и слышала весь твой разговор с твоим приятелем.

Лиля. Случайно... мне показалось, что ты шел сюда один... мне было весело, я хотела подурачиться, испугать тебя, броситься тебе неожиданно на шею, но ты вошел с ним, мне стало неловко, я притаила дыхание...

Осецкий. Развод! да это невозможно, дитя мое... по какому поводу?..

Лиля. О! поводов слишком, слишком много!.. Весь этот брак наш только несчастная ошибка; ты женился по легкомыслию, может-быть, из снисхождения к девушке, которая так необдуманно и так от всей души отдалась тебе... я не хочу лгать ни тебе, ни другим, - я не могу быть твоей женой!

Осецкий. Зачем придавать такое значение какому-нибудь пустому разговору?..

Лиля. Я сама тебе шла навстречу, - это правда; но я совсем не такая добрая, как ты думаешь... я не хочу быть твоей женой для того только, что тебе нужно что-нибудь новое. Мало ты дорожишь мной, когда готов с первым встречным приятелем по попойкам подсмеиваться над всем, что мне и дорого, и свято... я не позволю этого!..

Лиля. А! я фантазерка, я немножко сумасшедшая женщина?!. От сумасшедшей всего можно ожидать!..

Осецкий. Лиля, успокойся, ради Бога; и дай мне сказать хоть слово. Я не стану оправдываться, я кругом виноват; но смотри на вещи спокойнее... Я, конечно, не юноша, я не могу быть безумно влюбленным и увлекаться всеми твоими порывами, как бы они прекрасны ни были, - но я честный человек, я не изверг, и даю тебе мое слово: я сделаю тебя счастливой.

Лиля. Когда нибудь потом, может быть... но не теперь!...

Лиля. Оттого, что теперь я не стану жить с тобой, я не поеду в деревню!.. я не останусь там, где ты!..

Осецкий. Лиля! Лиля! можно-ли так отдаваться своему негодованию! где же твой тонкий такт? где твое благоразумие?

Лиля. Я не хочу такта, я не хочу благоразумия!.. я хочу любить и быть любимой... я жить хочу!..

Осецкий. Разве я не люблю тебя? разве я мешаю тебе жить?.. Лиля, ты знала какого испорченного человека выбрала; но прежде ты была снисходительнее к нему за то немногое доброе, что ты в нем нашла... не в первый раз я тебя обижаю, - прежде ты прощала...

Лиля. В минуту разбитого счастья не прощают... я не могу больше... А! я тебе слишком легко досталась? ты бы хотел взять меня с бою? - ну, так и бери с бою, если хочешь, чтобы я была твоя...

Осецкий. Что за экстравагантности, Лиля!.. Хоть бы ты подумала, что скажут люди, когда узнают, что в первый же день брака мы разошлись...

Лиля. (С истерическим хохотом.) Что скажут люди? это для тебя пуще всего важно... а меня-то это и веселит... пускай говорят, что хотят... интересно будет видеть, как ты станешь оправдываться... изворачиваться!..

Лиля. (Выпав воды и успокоясь.) Я спокойна. (Встает.) Прощай.

Осецкий. (Схватывая её руку.) Ты миришься со мной? ты простила?

Лиля. (Отрывая руку.) Нет... не так скоро... завоюй меня прежде!..

Сад, слева на втором плане дом и терраса, перед ним справа густая беседка. В глубине забор из густой акации. - Садовая мебель.

Слева на садовом столике чайный прибор. Даша перетирает чашки. Прохорыч справа выглядывает из за беседки.

Прохорыч. (Про себя.) Чай готовят, стало должно так, что приехатчи... кто-жь бы это такая? горничная, али мамзель какая нанята? (Дернув рукой.) Тьфу, какая крапива злющая... разводят же экое зелье... (Топчет ногой.) всю руку ожгла, проклятая.

Даша видит его и приглядывается. Он приседает, прячется от нея.

Даша. (Со страхом отступая к балкону.) Кто там?.. (Он молчит, она кличет.) Иван! Иван! кучер!.. что это все люди запропали!..

Прохорыч. (Уходит и машет рукой.) Тсс! Не зови людей... я сам уйду... сейчас уйду...

Даша. (Со страхом.) То-то уйду... что вы здесь шатаетесь? тут не общественное удовольствие... здесь господа живут...

Даша. Ну, и проваливайте, - делать вам тут нечего...

Прохорыч. Силы небесные! как это у вас язык поварачивается?..

Прохорыч. Да вы здесь кто такия? в услужении?

Даша. Кто-бы ни была, не твое дело, - нечего тебе лясы-то точить... уходи лучше.

Прохорыч. Да что вы, ей богу... я уйду... я сейчас уйду... мне только приказано от мово барина узнать про, здешних господ... ну, сейчас и уйду.

Даша. Очумел ты, что-ли? буду я со всяким подъезжалой об своих господах говорить.

Прохорыч Вы что-жь меня так низко унижаете? я, может статься, здешнему дому ближе вас прихожусь...

Прохорыч. Врать?! нет, стой... я-те докажу: господа здесь живут Горюнины... так аль нет?.. и дачу с весны старик один тут приготовлял; а старуха с дочкой тогда в чужих краях была... Слышь, год целый они там вдвоем жили в чужих краях; а старик только наезжал временем... так, что-ли?.. А теперь, на днях только что вернулись...

Даша. Ишь, какие новости рассказал! - да это всякий мастеровой в их магазине знает.

. Больше надо?.. А вы знаете-ли молодого барина, Павла Сергеича? молодой барыни супруга?..

Даша. Как мне не знать? - я в дом поступила, как за границу ехать, а тогда молодой барин в деревне был.

Прохорыч. Так-с... А когда он в деревню уехал? - на третий день после свадьбы... а зачем это? и тут что такое произошло? - ничего вы этого не знаете, а я знаю.

Даша. Знаете, так вам-же лучше; чего же вы пришли сюда справляться?

Прохорыч. Чего справляться! - об ихнем, об здоровьи, молодой барыни, Лизаветы Николаевны; благополучно-ли доехали?.. очень нам это безпокойно, что оне там хворали, - и как теперича себя чувствуют?..

Даша. Теперь, слава богу, очень хорошо. Немножко слабы еще, нервны; а то ничего... потому мы все в прекрасных климатах жили.

Прохорыч. Ну, слава богу! ну; слава тебе, Господи!

Даша. Да коли вас прислали, я господам скажу, подождите... кто-же вас прислал?

Прохорыч. Меня-то?.. меня такой прислал, что... меня принц ингерманландский прислал.

Даша. Вы не смейте так насмешничать, да про принцев... я и господам скажу.

Прохорыч. Тсс... секрет... вон сам старик идет... ни гу-гу... тсс!

Скрывается направо в чащу сада. Выходит на балкон Горюнин.

Горюнин. Здравствуй, Дашенька, здравствуй... ишь ты какой денек после дождика-то, словно на заказ сделан. Ну что ваша там какая ни на есть Италия, или там Сицилия что-ль какая, Швейцарская! - у нас в Москве хуже?..

Даша. Где видела! - да вот сейчас какой-то солдат в сад к нам залез; перепугал так...

Горюнин. Откуда залез? как? что такое? (Входит Горюнина.) Здравствуй, Анюта. (Целует ее.) Хорошо-ли спала? что наша Лилечка?..

Горюнина. И я прекрасно спала, и Лиля... все как нельзя лучше.

Горюнин. Ну, слава богу!.. Слышишь, истории какие завелись!.. солдат какой-то подкрался... а люди где были? Иван где был? где дворник, кучер?..

Даша. Почем мне знать? - кто за булками, кто за водой; утром все разбегутся, не соберёшь.

Горюнина. Какой-же такой солдат? где ты его видела?

Даша. Вот, я тут накрываю, а он в кустах копышется... прячется... я его таки вызвала, спрашиваю: что надо? - путал, путал он тут... про барыню спрашивал, про Лизавету Николавну, как их здоровье... про супруга ихняго говорил...

Даша. Он и говорит, что прислали. да такое все несообразное... будто, что всё по секрету, и прислал какой-то принц германландский, - чистая насмешка.

Горюнин. А ты вперед, если этот принц германландский явится, ты с ним не разговаривай, а прямо дворника зови, и его в часть... что с этими бродягами растабарывать?.. а в полицию его, каналью, - вот и весь разговор.

Даша. Я-бы и то позвала дворника; да ведь пожалуй, пока кличешь, он и убьет.

. Нет, этого ты не бойся; они, разбойники, тоже себя оберегают, зря убивать не станут, а скорей дралова задают... только им потачки давать не следует, а то уж их очень много у нас в Москве развелось.

Горюнина. Вели, Даша, самовар подавать; да к Лилечке поди, она тебя зовет.

Даша уходит. Старики усаживаются за стол. Лакей приносит самовар. Горюнина разливает чай.

Горюнин. А я тебе знаешь что скажу, Анюта... с праздничком! - поздравить честь имею...

Горюнин. Забыла... ах ты, грешница... можно разве это забыть!.. сегодня день свадьбы Лилечки.

Горюнина. (Вздохнув.) Да, я этого не забыла, душа моя, только какой-же это для нас праздник? чему радоваться?..

Горюнин. А ты на это, Анюточка, так не смотри, - все Бог!.. Бог захочет, все уладится... и поверь ты мне... ты умная женщина, ты это понимаешь... так долго не проживут... чего им ссориться? - он ведь что-же, надо правду говорить, он хороший человек; а она, ангелочек наш, она разве может долго сердиться?.. ведь, вот и в ссоре, чай, любит она его; так-ли, Анюта, любит?

Горюнина. Это что говорить, - конечно, скрывает свое чувство.

Горюнин. И помирятся... непременно помирятся... Ну, положим, он ветрен был; повздорили там... да, ведь год не видались! - чай, изныло сердце то у обоих... год целый, Анюта, пора и кончить... (Таинственно.) Я тебе еще что скажу: какие мои соображения... из-за чего это, скажи мне, она к этому дню хотела непременно в Москву вернуться, - а?.. зачем меня просила непременно нашу дачу приготовить, где мы свадьбу праздновали, - а?.. это не даром... так, Анюта?.. ты умная женщина, - так ведь?

Горюнин. Стало-быть, у нас праздник и есть... а я ей подарочек приготовил: чудесную штучку!.. с интересом, ей богу... называется деженэ... тончайший фарфор и отделка чудо... так - кофейник и весь прибор; а чашки только две, понимаешь? - две только, вдвоем пить... значит, все гости лишние, пошли вон; а только муж с женой... хорошо ведь придумал, Анюта, а?.. потом еще платье, - ну там по обыкновению; а это с интересом, с мыслию, хорошо ведь? - намек.

Горюнина. Хорошо-то, хорошо, только погоди ей отдавать; с этими чувствами надо очень осторожно обращаться.

Горюнин. Да, да... ну, хорошо... я поберегу. Когда ты велишь, только шепни, я сейчас и дам.

Лиля. Папочка, мама, простите вашу ленивую Лилю. (Целует стариков.) Я-бы должна была раньше всех встать и приготовить вам чай, а я-же вас заставила дожидаться.

Горюнин. Садись, садись, - ты у нас одна, ты у нас главное лицо... командуй тут и распоряжайся, а мы будем слушать.

Лиля. Мое первое распоряжение: мамочка, дай мне разливать сегодня. Поди прочь, поди прочь! - Я здесь командую... (Наливает чай.) Вот тебе вторая чашка, папа... вот маме... вот и мне... (Пьет.) Ах, как я хорошо себя чувствую сегодня.

Горюнин. Еще-бы, Лилечка, еще-бы! ведь какой день-то сегодня... (Смущается.) Приятный.

Горюнина. Погода хорошая... а то за эти три дня, что мы в Москве, все дождь лил.

Лиля. Как время-то идет, мама, а! - как время-то идет?.. точно вот этого года и не бывало, точно вот мы сидим здесь, как в прошлом году.

Горюнин. Да, да... только, Лиля, прости... ты немножко ошибаешься... в начале прошлого лета мы так по утрам здесь чай пили; а сегодняшняго числа совсем другое, - сегодняшняго числа, Лилечка...

Лиля. (Встает и смущенная отходит.) Папа, я не считаю дней... не все ли равно, что было именно сегодняшняго числа...

Горюнина. (Тихо Горюнину.) Я тебе говорила... зачем ты...

Горюнин. Лиля, я старый дурак, ты прости меня, пожалуйста... я не хотел, чтобы тебе было грустно, Лилечка; ты такая сегодня веселая была светлая... ради Бога, уж не меняйся...

Лиля. (Напуская на себя опять веселый вид.) Нет, папа, я не изменюсь... вот я и опять весела... только уж и вы оба, милые мои, не должны печалиться, - уговор лучше денег... Мама, слышишь... Мама! - а, это не хорошо, - я у тебя слезинку видела.

Горюнина. Что-же, Лилечка, какое нам веселье видеть это?.. у нас только и радости на свете, только и заботы, что ты; так легко-ли нам видеть твое несчастье!?.

Горюнин. Вот, вот... и я тоже все говорю... и я тоже...

Горюнина. Ты знаешь, мы никогда тебе ни в чем не противоречили, твоя воля была для нас законом; но прежде ты сама была откровеннее, - ты не скрывала своего горя. Ты помнишь, на другой день после свадьбы, ты пришла мне сказать, что хочешь ехать заграницу со мной - и без мужа... я поняла все, но я тебя ничего не спросила... мы уехали... Я видела твои страдания, я начинала говорить, - ты отмалчивалась и я тебя не тревожила...

Лиля. Мама, милая, не упрекай меня... не упрекай...

Горюнина. Отчего было никогда не поделиться своим горем? - и мне было-бы легче, и тебе... я видела, как ты гасла, хворала, - и должна была молчать; я видела, Как ты судорожно схватывала письма, полученные от мужа, как ты втихомолку плакала над ними, - и должна была молчать; я знала, что ты не отвечаешь на эти письма, что ты все таишь в себе, и сколько раз хотелось, мне заговорить; но я молчала... Лиля, когда-же это кончится?,

Лиля. Мама, неужели ты думаешь, что-, мне скрытность не тяжела?.. но я не могу говорить об этом ни с кем, ни с кем, - ни даже с тобой. Прости мне, мама, даю тебе слово, что так или иначе скоро все разъяснится...

Горюнин. Что-же это значит: так или иначе? надо, чтоб хорошо...

Ладя. Все хорошо, что совсем кончено, что съизнова начинается... Милые мои, вы терпели долго, потерпите еще немного, прощу вис, из любви ко мне потерпите... теперь уж, не стану я вас долго мучать; но перестанем об этом говорить, я не могу, будем опять веселы, ты свободен сегодня, папа? не поедешь на фабрику?

Лиля. Так бери, шляпу, и пойдем гулять в рощу; хочешь?.. мама, ты, с нами?

Горюнина. Некогда, Лилечка, я еще мои вещи не все разложила с приезда, гуляйте вдвоем... Только не долго, Лиля, не устань... не забывай, что ты еще слаба!.

Уходит. Вскоре входит лакей и уносит чайный прибор.

Лиля. (Берет отца под руку.) Так вот мы с тобой под руку и пойдем. Ха, ха, ха... вот-то парочка будет!..

Горюнин. Смейся, смейся... я и старик, а с любым молодым потягаюсь.

Лиля. А ты обещал, папа, не говорить об этом.

Лиля расхваливать (Вынимает письмо и украдкой читает.) "Я пишу тебе последний раз, моя Лиля, и хочу предупредить тебя, что сделаю еще одно усилие. Будет оно неудачно, я уж больше не потревожу тебя никогда в жизни. Я слышал, что ты возвращаешься в Москву; я явлюсь к тебе сам, - и от тебя будет зависеть, как устроить дальнейшую нашу судьбу. - Павел". (Опускает руку с письмом.) Приходи, мой милый, теперь только ты стал моим - настоящим!.. да, скоро, скоро, очень скоро! - сегодня, он не забудет, что сегодня день нашей свадьбы... он сегодня придет... может-быть, теперь уж он близко... (Останавливается, как вкопанная.) В доме позвонили... тихо позвонили, но я слышала... это он! я его сейчас увижу!.. как-же так, вдруг? неожиданно!.. разве в рощу сперва уйти?.. нет, зачем? чего же я испугалась? какая-же тут неожиданность?.. Я ждала его, целый год ждала, - я хочу его видеть сейчас, сию минуту.

Горюнин. (Появляясь на терассе.) Лилечка, посмотри-ка, кого я веду...

Лиля. (Взволнованным от избытка счастия голосом.) Кого, папа?..

Останавливается, потому что на терассе появляются Караев и Сарьянова.

. (Сбегая с терассы и целуя Лилю.) А, ma chère Betsi, как я счастлива, что вижу вас снова в Москве...

Горюнин. Ай, ай!.. Наталья Львовна, - вы Москву не обижайте... мы, напротив того, дивились сегодня, как здесь хорошо... пожалуйте, присядьте.

Сарьяноваère, что мы к вам спозаранку, - мы ведь вам соседи, тоже в этих странах на даче живем... и я, и он.

Караев. У меня дача рядом с дачей Натальи Львовны, меньше версты отсюда будет. Мне вчера сказали, что вы вернулись из заграницы, - сегодня, только что вышел, вижу, Наталья Львовна в саду с книжкой... говорю: знаете? - Горюнины приехали... Наталья Львовна так и ахнула, - и книгу бросила: пойдемте, говорит, навестим их.

. И очень вам благодарны... а мне позвольте, я сейчас Анюте скажу.

Сарьянова. (Лиле.) Но что мне в вас не нравится, это ваш томный вид... отчего вы такая грустная?

. Э! Это понятно. Кажется, ведь, еще Павел Сергеич не приезжал из деревни?

Сарьянова. Ах да, совсем забыла; я вас еще журить хочу: уехали из Москвы, и никого не оповестили, - исчезли, как метеор... потом слышу, вы даже вскоре должны были разстаться с мужем; вы поехали заграницу, а он в деревню.

Лиля. Я захворала, надо было лечиться... а у Павла Сергеича были дела в деревне.

. Я вам верю, ma chère, - что вы!.. Разве я слушаю все эти московския сплетни?.. Ведь здесь чего не наскажут... Чуть какие дела заставят вас на время разъехаться с мужем, сейчас наплетут всякого вздора... и ссора-то, и непостоянство... я, душечка, презираю все эти сплетни... Конечно, Павел Сергеич, прежде и был немножко... volage... немножко легкомыслен, простите, - но, ведь он теперь в таких годах, когда. люди делаются степеннее, и в ваших руках, я уверена, он совершенно изменится.

Караев. Да уж о сю пору так изменился, что узнать нельзя. Не знаю, писал-ли он вам: я ведь весной посещал его в деревне... ну, не узнал, ей богу; совсем другой человек стал... Кто бы подумал: Павел Сергеич целую зиму напролет провел безвыездно в деревне!

Караев. Он не только герой, он деятель! он благородный, общественный деятель... Можете представить: все земство перед ним на задних лапках... боится его, ей богу, - вон оно как!.. В работе неутомим, в суждениях неумолим... не будь он богат, да не имей связей, его бы просто со свету сжили; а теперь и рады бы, да ничего не поделаешь. Весь уезд вспахал... Знаете, один ведь этакий человек появится, откуда и другие:. люди берутся... Все эти восхитительные затеи: школы, ссудосберегательные товарищества, больницы, повсюду как грибы, так растут... Я говорю: если они там все между собою не перебранятся, - этот уезд, это будет и не знаю что! - Эльдорадо какое то... рай на земле!

. Нет, да ей богу!.. Я уж им предлагал мужицкий университет устроить, зоологический сад и академию художеств... Да что, помилуйте: хочет-же Павел Сергеич свою фабрику на каких-то новых началах вести, чтоб там и читальня была, и танцевальная, и чорта в ступе!..

Лиля. Я получаю письма от мужа и знаю обо всем, что он затевает и что он делает.

Сарьянова. Стало быть, ваши сатирическия замечания можете держать про себя...

. Почему же сатирическия? - я говорю совершенно серьезно, и сочувствую всему этому. Я даже всегда говорил, что Павел Сергеич носит в себе скрытые таланты... еслиб он служил, он сделался бы замечательным администратором... до сих пор только его душа дремала, ей: надо было дать толчок... это вы и исполнили, Лизавета Николаевна, не отговаривайтесь, это ваше влияние.

Сарьянова. Что правда, то правда! и Павла Сергеича хорошо знаю; вас, ma chère, он бы до сих пор был пустым салонным болтуном и больше ничего... (Увидав входящую Горюнину, идет к ней навстречу.) А, Анна Федоровна, charmée de vous voir! с приездом вас поздравляю...

. (Дочери.) Лилечка, что с тобой? - ты опять побледнела.

Лиля. Устала, мама... я в самом деле много на себя беру... я вижу, что еще очень слаба.

Сарьянова. Ах, это мы виноваты!.. и все вы, Караев, с вашими рассказами... Простите, милочка!

Сарьянова. О, ради Бога! (Горюниной.) Бедная Лилечка! как она разбилась нервами... Скажите, она, вероятно, была очень нездорова?

Сарьянова. Что же именно с ней случилось? и почему так?.. Ведь, кажется, она всегда была такой здоровенькой, крепенькой девочкой!.. Ах, слушайте: какое у меня лекарство есть от нервов, симпатическое, удивительно, как действует. У меня самой какие ведь были истерики, мигрени, ражи, я просто голову рада была разбить об стену, - все прошло, почти и не возобновляется... позвольте, милая Анна Федоровна, я вам принесу.

Горюнина. Благодарю вас. Теперь Лиля совсем поправилась; она только немножко слаба.

. Оно и укрепляет; удивительно укрепляет. Я вам сейчас принесу. Мы тоже ведь здесь на даче живем, близко.

Входит Горюнин из сада, видимо смущенный.

Горюнин. А! Лиля ушла... да... хорошо, очень хорошо... очень приятно, что так близко, соседи... да, что бишь я?... Анюта, тебе... это...

. (Шутя.) Что такое? верно опять хочешь какую-нибудь тайну сказать мне?

Горюнин. Да, так маленькую этакую... штучку.

Горюнин. Ничего-с, ничего-с... я ей на ушко скажу.

Караев. (Сарьяновой, в стороне.) А нельзя сказать, чтоб наша молодая была особенно весела.

Сарьянова. Бедная, мне жаль ее... а сама виновата; охота-же была выбрать такого мужа. Лиля и он; разве они пара?.. она тихая, мирная, мещанка, он взбалмошный, горячий - они никогда не сойдутся.

. А вот он деятель теперь, так, пожалуй, и помирятся.

Сарьянова. Ну, эти глупости не на долго ему, наскучат. Жаль, жаль бедную, - как она измучилась: видно, что она его еще очень любит.

Горюнин. (Тихо жене.) Он тут в саду... как-бы только их выпроводить...

Сарьянова. Ma chère Анна Федоровна, не мешаем-ли мы вам? пожалуйста, вы с нами не церемоньтесь; как добрые соседи, мы, ни в чем не должны стеснять себя друг для друга.

. Уж если вы так добры, да... мы только что третьяго дня приехали и даже вещами не успели разобраться; а когда так целый год не был дома, тут сколько хлопот накопится...

Сарьянова. О! я понимаю вас, я понимаю... мы сейчас уйдем. Пойдемте, Василий Семеныч!

Сарьянова. Я через четверть часа вернусь, я должна вам принести мое лекарство.

Горюнина. Зачем вам безпокоиться, я лучше с вами человека пошлю.

. Какое-же это безпокойство? это прогулки... да вы на меня, ради Бога, не, обращайте никакого внимания, я вас от дела не оторву, - и одна, тут поверчусь, а то к Лилечке, зайду... до свидания.

Взаимное прощание. Сарьянова хочет идти направо.

Горюнин. Нет-с, нет-с... вам через дом ближе!

Горюнин. Ей богу, вам тут ближе... позвольте, я вас провожу...

Оба уходят. Горюнин их провожает.

Осецкий. (Быстро подходит к ней и целует её руку, с некоторой жадностью.) Она здорова, моя Лиля, скажите, милая Анна Федоровна... она совсем выздоровела?

. Не обо мне речь! - скажите мне об ней, об моей Лиле... скажите... впрочем, что я спрашиваю! - разве-бы вы могли так спокойно улыбаться, еслиб она была больна!?

Горюнина. Сядемте, милый друг, и поговорим, прежде чем на что-нибудь решиться.

. (Садясь подле.) Неужели я не увижу ее? Ради Бога, Анна Федоровна, разрешите мое сомнение: год целый я ее не видал, и в это время мне Лиля сделалась необходима... каждый шаг моей жизни теперь я делаю с мыслью о ней; а между тем, я не знаю, помнит-ли она еще мое имя. Я тешил себя хоть тем, что писал ей письма - и даже не знаю, получила-ли она их, читала-ли... я не получал ни одной строки в ответ.

Горюнина. Павел Сергеич, я вам могу передать только то, что могло подметить чутье матери: Лиля не может так скоро разлюбить человека, которого выбрала мужем... если она не отвечала вам, то это не значит, что в душе её не было желания вам писать и вас видеть.

Горюнина. Нет; сегодня день вашей свадьбы, сегодня в первый раз решилась я говорить с ней об этом, и получила в ответ: "погоди, мама!" Я привыкла, чтоб моя дочь сама мне говорила все, что у ней на душе, - тут ей не хотелось говорить и я не спрашивала. Я даже не знаю, из за чего произошла ваша ссора.

В это время на балконе появляется Лиля и Горюнин. Оба тихо крадутся.

Осецкий ко мне, горячность, с которой ей хотелось быть полезной мне, - наконец, любовь... я женился, - грешный человек, почти из снисхождения... я скучал жизнию,.теплая любовь девушки была мне новостью...

Осецкий. Тогда еще я не знал моей Лили, не мог знать, не мог ценить... В день нашей свадьбы, помните, приехал ко мне товарищ по службе. Оставшись с ним вдвоем, я высказал ему откровенно, как я в то время смотрел на мой брак... я даже, кажется, сказал, что, может быть, сделал большую глупость тем, что женился. Лиля случайно слышала весь наш разговор... я сердился на себя, я просил прощенья; она решила разстаться - и мы разстались... Признаюсь вам, тогда я сердился на нее; тогда все это казалось мне блажью избалованной девочки, ненужным скандалом - и я уехал в деревню, только чтобы не встречаться с разными знакомыми, которые-бы с злорадным участьем спрашивали, меня про мое горе.

Осецкий. Да, я сердился. В деревне, чтобы забыться, я взялся за работу: хозяйничал, знакомился с помещиками, с крестьянами, с купцами, - со всем этим народом, среди которого мне, пришлось жить... Я увидел, как много гибнет у них сил и жизни, часто только по глупости, да по недоразумению; я увидел, как легко быть им полезным... я открыл новый источник веселья и счастья. Я увидел, как близко, как под, рукой это счастие, за которым столькие на свете гоняются, и все-таки его не достигают...

Осецкий. Один раз вечером я возвращался с поля, бодрый, здоровый, веселый... у порога дома я встретил нескольких крестьян и мещан, которые пришли благодарить меня за какую-то оказанную им услугу... Они вообще стали высказывать мне свою признательность за то, что я приехал к ним жить, просили идти за них в гласные... не знаю почему, но мне вдруг сделалось так весело, так хорошо, как никогда в жизни не бывало! - и тут я в первый раз сочувственно вспомнил о моей Лиле... "Это дело твоих рук!" сказал я себе... верите-ли, я схватил её портрет, целовал его и плакал над ним, как сумасшедший, - я понял с этой минуты, что я без Лили жить не могу. Каждую мысль, каждый поступок я проверял прежними разговорами с ней; но я чувствовал, что этого мне мало, что мне нужно видеть ее подле себя, всегда везде!.. я стал писать ей, - мне не отвечали.

Горюнина. Но она читала ваши письма; я видела, с какой любовью она ил читала, хоть никогда мне об них не говорила.

. Теперь, добрая Анна Федоровна, я решился на последнее; я пришел сам с повинной головой. Подите к ней и передайте ей все, что я откровенно сказал ваш. Я буду ждать ответа, как кающийся грешник., и если и тут она мне не поверит, тогда Бог с ней... тогда она не та Лиля, которую я так люблю, а другой мне и не надо!

В это время Лиля сзади тихо подошла к нему, обняла его и целует.

Лиля. (Почти в одно время с поцелуем.) Завоевал!

Горюнин. (Почти с истерическим хохотом.) Сдержала обещанье, - сдержала!! скоро, говорит, кончится - и хорошо...

Лиля. И ты на меня не сердись, мой милый, за прошлое... не легко мне было сдерживать себя и не отвечать тебе на твои дорогия письма; они все целы и я их навсегда сохраню, как самый драгоценный свадебный подарок.

Осецкий. Вот он, настоящий-то день нашей свадьбы... стало-быть, Лиля, все обстоит по прежнему, - и мы через неделю едем вместе в деревню?

Горюнин"Пусти! Оставь! сам пойду!") Батюшки, да это, кажется, деньщик ваш баталию затеял?.. Пустите, что бы там деретесь?!.

Входит Прохорыч, платье в безпорядке. За ним Даша.

Прохорыч. Помилуйте, ваше благородие, за жулика принимают!.. Эта вот сударыня дворнику свиснула на меня; а он, как бульдог какой-то аглицкий, так и вцепился, в часть вести.

Даша. Это-с, Николай Андреич, тот самый солдат, что утром-то был, от принца-то, от германландского.

. От принца!! это я так, шутьмя сказал!.. известно, меня барин послал по секрету узнать о здоровья молодой барыни... Ну, я эти вещи не умею, вот вам и сказ... и больше по секрету не буду ходить никуда.

Осецкий. Никуда больше тебя и не пошлют, не безпокойся.

Даша. (На балконе.) Ах, гости к вам, госпожа, что утром-то были.

Лиля. Ах, это Сарьянова и Караев... не надо их, не надо! - ни за что не надо!!.

Горюнина. Как же теперь отказать? она предупредила, что зайдет.

. Прикажите, сударыня, я их по военному спущу.

Лиля. Да, да; пожалуйста!.. Мы все пойдем сюда в беседку, спрячемся; а ты, Прохорыч, скажи, что уехали в деревню... скорей, скорей мамаша, а то их впустят!

Садятся в беседку. Лиля на колени к мужу.
На балконе появляются Сарьянова и Караев.

Сарьянова. Как никого? мне лакей сейчас сказал, что все дома.

Прохорыч. Лакею еще приказаньев настоящих не отдано, а я камердин молодого барина, Павла Сергеича... Они сами, Павел Сергеич,; сегодня приехали сюда, забрали всех в деревню, и марш, значит, уехали!.. Вот и оне скажут.

Сарьянова. Так и Павел Сергеич здесь? стало быть, это его распоряжение!..

Прохорыч. Никого дома нет-с; пожалуйте, пожалуйте, - нам некогда, сейчас на стол накрывать надо, господам завтрак подавать.

Уходит в сильном негодовании, Караев за нею.

Горюнин на цыпочках крадется и смотрит за кулисы.

Автор:	Крылов В. А., год: 1890
Категория:	Комедия