Дон-Жуан. Поэма лорда Байрона. Вольный перевод В. Любича-Романовича

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Жуан. Поэма лорда Байрона. Вольный перевод В. Любича-Романовича (старая орфография)

Дон-Жуан. Поэма лорда Байрона. Вольный перевод В. Любича-Романовича. В двух частях. Петербург. 1847.

Любители стихов жалуются, что лирическая поэзия в загоне у современной критики. Неблагодарные! да не в видах ли собственного вашего душевного спокойствия преследует она дюжинных стихотворцев? Великим лирикам отдана полная честь, и никому еще не приходило в голову возставать против самой лирики, как рода. Все дело в том, что лирический поэт, как художник, черпающий содержание своих произведений из своего внутренняго мира, прежде всего должен быть одарен личностью, которая дает право на всеобщую симпатию. А какие условия такой личности? Неужели для образования её достаточно влюбиться в хорошенькую женщину, потом разлюбить ее и бросить, или потерпеть неудачу в службе и озлобиться на непосредственного начальника, или, наконец, от неумеренной жизни, лишиться разных животных аппетитов и впасть в неприятную апатию? Многие так думают и на основания такого убеждения принимаются за стихотворную исповедь; из стихотворений, рождающихся таким образом в невообразимом множестве, что вы узнаете? Узнаете, что такой-то разошелся с любовницей, что такому-то не повезло в каррьере, а такой-то разстроил себе желудок. Чем же вам так интересны эти господа, что о них вы не прочь узнать все обстоятельства их положения? Неужели тем, что они пишут стихи с правильным метром и с богатыми рифмами? Ведь вы знаете, что версификации выучиться не трудно, вы знаете, что добиться искусства писать музыкальные стихи со смыслом гораздо легче, чем выучиться, например, сапожному мастерству, вы знаете, что из двадцати человек ваших приятелей, десятеро пописывали в молодости стихи, в которых был и грамматический смысл, и размер, и рифмы. Нет, просто вы иногда ужь слишком чувствительны и сострадательны, - а главное, у вас наверное есть знакомый, очень хороший малый, которого вы любите за кроткий нрав и за всегдашнюю веселость; он пишет стихи, напоенные отчаянием и наполненные свирепыми выходками против целого света: в его-то лице, сострадательная душа, вы и сожалеете о горькой участи современных стихотворцев.

Ничтожность интереса произведений дюжинных лириков лучше всего объясняется изучением личностей великих лирических поэтов, в главе которых стоит Байрон. - Как человек, как личность, он выразил собою одну из сторон характера целой эпохи. В этом смысле он может быть поставлен наравне с современником своим Вальтер-Скоттом; но противоположность их, как личностей и как художников, разительна. Натура Байрона была несравненно богаче и живее натуры В. Скотта. Истинно великий характер не может ничем удовлетвориться вполне, если он явится в переходную эпоху: полуубеждения, полустремления, полудеятельность для него нестерпимы; ему остается страдать. Напротив того, люди более ограниченные всегда найдут себе покой и удовлетворение в эпоху самого сильного колебания идей и общественных условий. Вся жизнь Байрона объясняется тоскою неудовлетворения, и вся поэзия его есть вопль великой души, растерзанной этого высокою тоскою. Наоборот, вся жизнь В. Скотта доказывает приятную способность удовлетворяться односторонним стремлением, и произведения его, если разсматривать их не в отношении к художественности, имеют тоже самое значение. Байрон вечно рвался вдаль и падал под бременем этого могучого внутренняго движения; В. Скотта вечно тянуло назад и он без борьбы, даже с отрадой уступал гнету старинных предразсудков, узкого честолюбия я умственной ограниченности. Далее, и в жизни и в поэзия Байрон отличался отчаянною непоследовательностью и судорожным безпорядком: В. Скотт - постоянною верностью одному направлению и невозмутимым спокойствием. Наконец, можно сказать, что Байрон создан был исключительно лирическим поэтом, а В. Скотт романистом.

Современники плохо понимали Байрона как человека: большинство видело в нем или человека, пресыщенного богатством и томимого сплином, или просто необыкновенного оригинала, или, наконец, человека глубоко-безнравственного. Гёте объяснял его поведение и дух его поэзии - угрызениями совести, происходившими, по его мнению, от участия в каком-нибудь уголовном преступления. А между тем, в произведениях Байрона было что-то такое, что все-таки возбуждало сочувствие большинства читателей образованной Европы: это большинство с жадностью принимало в себя каждый его стих. Одно отделяло Байрона от читателей, это - вечная безплодность его стремлений, и глубокое его разочарование, нисколько не походившее на апатию. Но общее со всеми современниками было у него - неудовлетворение. Это неудовлетворение не могло быть чуждо ни одному образованному человеку того времени; каждый должен был испытать его, хота с течением времени и излечивался от него какой-нибудь химерой - кто обращением к старине, кто метафизикой, кто мистицизмом, а кто и просто - усталостью, апатией. Таким образом Байрон с одной стороны стоял бесконечно выше большинства своей эпохи, с другой - совершенно наравне с ним. Это-то и образует личность великого лирического поэта; таков был некогда Гораций; а чтоб привести пример самый близкий к нам - таков был наш Лермонтов.

чтоб мелочь своего существа раздуть до высоты уничтожающого их оригинала. Само собою разумеется, что идея великой личности таким образом упадает до каррикатурной крайности и мало по малу, истаскавшись и опошлившись от модного обезьянства, теряет все свое некогда живое и высокое значение. Популярность и возвышает и роняет; не было еще примера, чтобы что-нибудь популярное не сделалось пошлым. Над Байроном этот ужасный закон сбылся самым отчаянным образом. Популярность вдвойне сгубила его; он вошел в моду двумя путями - и как человек, и как поэт, так, что слово байронизм имеет два значения - в жизни и в поэзии. Обстоятельства, кажется, нарочно расположилась так, чтобы выраженная им идея как можно скорей и позорнее опошлилась.

Внимательное изучение собственных произведении таких писателей, одно может предохранить от ошибочного взгляда на их значение. В отношения к поэзии, это также справедливо, как и в других отраслях литературы. Так, между настоящей поэзией Байрона и байронизмом тоже различие, как между подложным учением Эпикура и эпикуреизмом. Вот почему, нельзя не дорожить усердием тех людей, которые берут на себя труд распространять уразумение великих образцов искусства. Всякий хороший перевод великого поэта - мера к уничтожению ложных, априорических и по наслышке образовавшихся понятий о сущности его поэзии. К произведениям Байрона, как уже следует из сказанного, это относится, может быть, более, чем к произведениям всякого другого поэта.

Но хорош ли перевод г. Любича-Романовича?..

вольным, на том основании, как говорит он, что он не стеснялся ни формою подлинника, ни точностью перевода в подробностях, и находил даже нужным многия места - совсем исключить, другия же изменить, по причинам, известным всякому, кто знает подлинник.

К чему же изменять? Ведь вы переводите за тем, чтоб познакомить с переводимым автором?.. И так, с чем нельзя познакомить - не лучше ли того и не трогать; но приписывая автору то, чего он, может быть, никогда и не думал, какое же понятие вы дадите о нем?.. Да притом, что сказали бы вы, если бы художник представил вам слепок с Венеры медицейской или Аполлона бельведерского, и по причинам, известным всякому, надел бы на богиню юбку, а на Аполлона панталоны?

Что же касается до причин, известных одному Фебу, то и оне, к ужасу Байрона, ущербу русской литературы и выгоде типографии г. Фишера, оказалось не без влияния. Переводчик говорит в предисловии: "как ни мала наша услуга русской литературе, а пример - великое дело!" Согласны, только не надо забывать, что разные бывают примеры: Спартанцы поили рабов своих до-пьяна, в пример гнусности пьяного состояния, и если г. Любич-Романович перевел дон-Хуана для примера, как не должно переводить Байрона, то он действительно сделал великое дело, - сделал из вина уксус.

amore. Когда была здесь Тальони, один из моих приятелей, нечто в роде самовара на коротеньких ножках, заходил ко мне из театра всегда в неописанном восторге и, рассказывая о Тальони, con amore, выделывал все виденные им па. Читая Дон Хуана г. Романовича, я при каждой строфе вспоминал моего приятеля, усилия которого были, впрочем, достойны всякого уважения и приносили много пользы его сапожнику. Многое и другое вспадало мне на память при этом чтении: конфектные билетики, литографии Логинова, пение ворон, зеркала на станциях, по рублю за штуку, езда в почтовой телеге по мерзлым кочкам, русское амбре с надписью: а Пари, скрып татарской арбы и даже Феб с возставшими дыбом власами.

фронт строф? В таком случае никто не мешал вам прибегнуть к точкам. Точками оно вышло бы притом гораздо красивое, - смотрите:

Точно эскадроны! И кроме того, что красиво - хорошо еще тем, что никто не обвинил бы автора в искажении Байрона и в навязывании ему того, чего он не только никогда не писал, но никогда и не думал.