Конь-пахарь

LV

Конь-пахарь

Непосредственное участие коня в земледельческом труде народной Руси заставляет ее относиться с особенным вниманием к этому животному. В памятниках изустного простонародного творчества, дошедших до наших забывчивых дней в письменных трудах пытливых собирателей-народоведов, а также разлетающихся и до сих пор по светлорусскому простору из уст сказателей-краснословов, все еще не вымерших, несмотря на истребительную работу времени, то и дело ведется речь о нем. И былины, и песни, и сказки, и пословицы, и загадки, и всякие поговорки-присловья; создававшиеся долгими веками простодушной мудрости, отводят в своих -рядах почетное место этому вековечному слуге народа-пахаря, составляющему первое его богатство после земли-кормилицы. Гуляя по отведенному для него в живой летописи словесному полю, вы как бы сопутствуете потомкам крестьянствовавшего на Руси богатыря Микулы Селяновича в самобытном перерождении условий их трудовой - подвижнической жизни на земле и "у земли". Вместе с постепенным развитием крестьянского быта подвергался видоизменениям и взгляд посельщины-деревенщины на коня. В древнейшие времена, застающие на Руси обожествление всей видимой природы, конь одинаково считался созданием Белбога (стихии света) и Чернобога (стихии мрака), причем детищем первого являлся будучи белой масти, а черной - порождением мрака. Сообразно с этим и смена дня ночью представлялась суеверному воображению языческой Руси - бегом-состязанием двух коней. "Обгонит белый конь - день на дворе, вороная лошадка обскачет - ночь пришла!" - еще и теперь говорят в народе. "Конь вороной ("бурый жеребец" - по иному разносказу) через прясла глядит!" - нередко можно услышать перед наступлением ночи.

Исследователь воззрений славян на природу приводит любопытную старинную русскую сказку, прекрасно обрисовывающую это представление. Идет путем-дорогою девица-красавица добывать огня от старой бабы-яги. Идет, - говорит сказка, - а сама дрожмя-дрожит. Вдруг скачет мимо нее всадник: "сам белый, одет в белом, конь под ним белый и сбруя на коне белая"...Следом за ним рассветает утро белого дня весеннего. Дальше идет девица-красавица, - видит: скачет другой всадник - "сам красный, одет в красном и на красном коне", - стало всходить солнце. Шла-шла путница, добралась до избушки на курьих ножках, где жила баба-яга, чародейка-властительница небесных гроз, - видит еще всадника: "сам черный, одет во всем черном и на черном коне". У самых ворот провалился он сквозь землю, и в тот же миг наступила ночь. Пришла девица к бабе-яге, спрашивает про всадников и узнала, что первого звали "день ясный", второго - "солнце красное", третьего - "ночь темная"... Во всех русских сказаниях темная сила представляется выезжающею на черном коне, светлая - на белом. С разделением власти над миром и всеми явлениями его бытия между воцарившимся на славянском Олимпе потомством двух всемогущих стихий - белые кони передаются богу-солнцу, богу-громовнику (сначала Перуну, потом Святовиду и, наконец, Светлояру-Яриле); черные же становятся собственностью Стрибога и всех буйных ветров - Стрибожьих внуков. Выше уже велась речь о белых конях, содержавшихся при величайшей святыне языческого славянства - арконском храме Святовидовом; говорилось также и про коней Перуновых, на которых теперь - по словам народа - разъезжает небесными дорогами свят-Илья-пророк. Солнце - этот "небесный конь" индийских сказаний, в продолжение дня обегающий небо из конца в конец и отдыхающий ночью, чтобы снова появиться на своем вековечном пути, представлялось русскому язычнику светлокудрым божеством - то богом, то богиней - разъезжающим на золотой колеснице, запряженной парою светоносных-белых (иногда - для большей торжественности - заменявших то парою бриллиантовых, то парою огнепламенных) коней. Подводит их поутру ко дворцу Солнца дева Утренняя Заря, уводит ввечеру - Вечерняя Заря. Родственные этому сказания можно найти и у многих других народов, бывших язычников, хотя и не происходивших от одного с нами племенного корня. Так, у немцев существует старинная сказка о восьминогом солнцевом коне, бегающем быстрее ветра с горы на гору, коне с блестящим камнем во лбу - таким ярким, что от него темная ночь превращается в белый день. Есть подобная же сказка и у славян - словаков. Эти последние рассказывают, что некогда была на земле страна, где никогда не светило солнышко. Все обитатели ее давно бы разбежались, если бы у короля не было на конюшне жеребца с солнцем-камнем промежду глаз, рассыпавшим свет во все стороны. Повелел добрый король водить этого чудодейного коня из конца в конец по всему королевству: где проходил конь - там становился день, откуда родили его - развешивала между небом и землею свои черные полога ночь непроглядная. Вдруг пропал у короля конь, украла его страшная волшебница (олицетворение зимы, похищающей солнце). Ужас овладел несчастною, погруженной во мрак страною. Так и сгинуть бы ей и всем ее жителям во тьме, да нашелся добрый человек: привел похищенного коня. И опять воцарилась в королевстве светлая радость (весна)... Издавна воображение русского простолюдина рисовало весну, возвращающеюся на белом коне. Таким же являлся и Овсень - Новый Год, привозящий первую весть о возврате весны. Празднование древнерусской Коляды - праздник возрождающего солнца - сопровождался (и теперь по глухоморью захолустному сопровождается) песенкой-колядкою, вроде: "Ехала Коляда накануне Рождества, в малеваном возочку, на беленьком (по иному разносказу - "на вороном") конечку! Заехала Коляда, приехала молода, ко Василью (новогоднему святому) на двор" и т. д. В старину эта песня распевалась-выкликалась на Святках даже в стенах Москвы Белокаменной, где, по суровым словам благочестивых, умудренных книжным начетчеством, людей, в это самое время "накладывали на себя личины и платье скоморошеское и меж себя, нарядя, бесовскую кобылку водили".

"всю подсолнечную-всю подселенную" от моря до моря. Даже и тучи, заслоняющие свет солнечный, и быстролетная молния являются иногда в том же самом воплощении. "У матушки жеребец -всему миру не сдержать!" - говорит старинная загадка о ветре; "У матушки коробья - всему миру не поднять!" - о земле; "У сестрицы ширинка - всему миру не скатать!" - о дороге. Громовой гул представляется, по одним народным загадкам, ржанием небесных коней. По другим - "Стукотит, гуркотит - сто коней бежит". Русские сказки упоминают о конях-вихрях, о конях-облаках; и те, и другие наделяются крыльями, подобно бурому коню удалого богатыря Дюка Степановича, ясным соколом - белым кречетом вылетевшего-выпорхнувшего на Святую Русь "из-за моря, моря синяго, из славна Во-лынца, красна Галичья, из тоя Корелы богатыя". "А и конь под ним - как бы лютой зверь, лютой зверь конь - и бур, и космат"... - ведет свою речь былинный сказ: "у коня грива на леву сторону, до сырой земли... За реку он броду не спрашивает, которая река цела верста пятисотная, он скачет с берега на берег"...

могущества святорусского, служащих верою-правдою Русской земле с ее князем (осударем) - Солнышком, обороняющих рубеж ее ото всякого ворога лютого, ото всякой наносной беды. Трудно представить богатыря наших былин древнекиевских без "верного коня" ("доброго", "борзого" - по иным- разносказам), - до того слились эти два образа, выкованных стихийным песнотворцем в горниле живучего народного слова. И кони богатырские у нас у каждого богатыря - на свою особую стать. У Ильи Муромца, матерого казака, конь не то что у горделивого Добрыни Никитича; а и Добрынин конь не подстать, не подмасть откормленному коню Алеши Поповича, "завидущего бабьего перелестника". Нечего уж и говорить, что в стороне ото всех них стоит та "лошадка соловенька", на которой распахивал свою пашенку "сошкой кленовенькою" богатырь оратай-оратаюшко, пересиливший своими крепкими кровными связями с матерью-землею могуществом кочевую-бродячую силу старшого богатыря Земли Русской - Святогора. А у этого, угрязшего в сырую землю, представителя беспокойного стихийного могущества, отступившего перед упорным крестьянским засильем, конь был всем коням конь: сидючи на нем, старейший из богатырей русских "головою в небо упирается". Под копытами коня Святогорова и крепкая Мать-Сыра-Земля дрожмя-дрожит. "Ретивой" конь Ильи Муромца, по словам былины, "осержается, прочь от земли отделяется: он и скачет выше дерева стоячево, чуть пониже облака ходячево"... У него, у этого коня ретивого, даже и прыть-то - богатырская:

О Добрыниной статном коне былинные сказатели отзываются наособицу любовно-ласково. "Как не ясный сокол в перелет летит: Добрый молодец перегон гонит"... - говорят одни. "Куда конь летит, туды ископыть стает, и мелки броды перешагивал, а речки широки перескакивал, а озера-болота вокруг ехал"... - продолжают другие. "Конь бежит, мать-земля дрожит, отодрался конь от сырой земли, выше лесу стоячего"... - подают свои голоса третьи. Хорош добрый конь и у богатыря Потока Михаилы Ивановича - "первого братца названного" дружины богатырей- побратимов. Вот в каких, например, словах описывает былина Потокову поездочку богатырскую:

Об иную пору приходится и богатырскому добру коню выслушивать такую нелестную речь своего разгневанного хозяина: "Ах ты, волчья сыть, травяной мешок! Не бывал ты в пещерах белокаменных, не бывал ты, конь, во темных лесах, не слыхал ты свисту соловьинаго, не слыхал ты шипу змеинаго, а того ли ты крику зверинаго, а зверинаго крику туринаго!" ("Первая поездка Ильи Муромца в Киев").

"сивкам-буркам, вещим кауркам", о которых ведут на сотни ладов-сказов свою пеструю речь русские сказочники. Об этом коне спелась-сказалась в стародавние годы целая былина. "Во стольном во городе в Киеве, у славнаго князя Владимира было пированье, поместной пир, было столованье, почестней стол на многи князи, бояра и на русские могучие богатыри и гости богатые"... - начинается она, по примеру многих других наших былин. В половину дня, "во полу-пир" хлебосольный князь-хозяин "распотешился, по светлой гридне похаживает, таковы слова поговаривает", - продолжает стихийный певец-народ. "Гой еси, князи и бояра и все русские могучие богатыри!" -возглашает князь: "Есть ли в Киеве таков человек, кто б похвалился на триста жеребцов и на три жеребца похваленые: сив жеребец да кологрив жеребец и который полонен воронко во Большой Орде, полонил Илья Муромец, сын Иванович, как у молода Тугарина Змеевича; из Киева бежать до Чернигова два девяноста-то мерных вёрст промеж обедней и заутренею?" Вызов, брошенный ласковым князем стольнокиевским, может служить явным свидетельством того, что конские состязания были на Руси одною из любимых потех еще во времена киевских богатырей. Многие из них могли - не хвастаясь - похвалиться своими конями, своею посадкой, своим уменьем справиться с конским норовом: но тут, - гласит былина, - произошло нечто неудобосказуемое: "как бы меньшой за большаго хоронится, от меньшого ему тут князю ответу нет". Но вот - выручил всех побратимов-богатырей один: из того стола княженецкаго, из той скамьи богатырския выступается Иван гостиной сын и скочил на свое место богатырское да кричит он, Иван, зычным голосом"... Принял он вызов княжеский, соглашается биться об заклад. "Гой еси ты, сударь, ласковой Владимир-князь!" - возговорил он, -"Нет у тебя в Киеве охотников, а и быть перед князем невольником: я похвалюсь на триста жеребцов и на три жеребца похваленые: а сив жеребец да кологрив, да третий жеребец полонен воронко, да который полонен во Большой Орде, полонил Илья Муромец, сын-Иванович, как у молодца Тугарина Змеевича; ехать дорога не ближняя, и скакать из Киева до Чернигова, два девяноста-то мерных верст, промежу обедни и заутрени, ускоки давать конные, что выметывать раздолья широкия: а бьюсь я, Иван, о велик заклад, не о сте рублях, не о тысяче - о своей буйной голове!" Взвеселил Иван сердце княжее, пришлась Красному Солнышку по душам смелая речь сына гостиного. А за князь-Владимира согласились держать "поруки крепкия" все, кто был на пиру ("закладу они за князя кладут на сто тысячей"), - все, кроме одного владыки черниговского: держит он за Ивана. А тот, недолго думав, прямо к делу: выпил за един дух "чару зелена вина в полтора ведра" да и пошел "на конюшню бело-дубову ко своему доброму коню..." А конь-то у Ивана, гостиного сына, не как у других богатырей: он - "бурочко, косматочко, трое-леточко". Вошел богатырь в конюшню, припал к бурочке ("падал ему в правое копытечко"), - припал, а сам слезами заливается, плачет, по словам былины, что река течет, - плачет, причитает: "Гой еси ты, мой добрый конь, бурочко, косматочко, троелеточко! Про то ты ведь не знаешь, не ведаешь, а пробил я, Иван, буйну голову свою с тобою, добрым конем; бился с князем о велик заклад, а не о сте рублях, не о тысяче, бился с ним о сте тысячей; захвастался на триста жеребенцов, а на три жеребца похваленые: сив жеребец да кологрив жеребец и третий жеребец полонен воронко, бегати-скакати на добрых на конях, из Киева скакати до Чернигова, промежу обедни, заутрени, ускоки давать кониные, что выметывать раздолья широкия!" Народ-сказатель наделяет богатырских коней не только силой-мочью, но и способностью "провещать голосом человеческим". Это встречается и в былинах, и в сказках, и в песнях. Так и здесь было. "Провещится" Ивану "добрый конь бурочко-косматочко-троелеточко человеческим русским языком", - продолжает безвестный сказатель, затонувший в волнах моря народного. Следом - и самая речь коня: "Гой еси, хозяин ласковый мой!" - говорит он сыну гостиному: "Ни о чем ты, Иван, не печалуйся: сива жеребца того не боюсь, кологрива жеребца того не блюдусь, в задор войду - у воронка уйду! Только меня води по три зари, медвяною сытою пои и сорочинским пшеном корми. И пройдут те дни срочные и те часы урочные, придет от князя грозен посол по тебя - Ивана гостинаго, чтобы бегати, скакати на добрых на конях, - не седлай ты меня, Иван, добра коня, только берися за шелков поводок, поведешь по двору княжецкому, вздень на себя шубу соболиную, да котора шуба в три тысячи, пуговки в пять тысячей, поведешь по двору княжецкому, а стану-де я, бурко, передом ходить, копытами за шубу посапывати и по черному соболю выхватывати, на все стороны побрасывати, - князи, бояра подивуются и ты будешь жив - шубу наживешь, а не будешь жив - будто нашивал!..." Выслушал богатырь речи своего коня доброго, выслушав - не преминул исполнить все "по сказанному, как по писанному". Был ему зов на княжий двор. Привел Иван своего бурку за шелков поводок; начал-принялся Иванов косматочко-троелеточко все выделывать, как и "провещал" своему хозяину. И вот:

Сослужил конь своему господину службу немалую. "А князи-то и бояра испужалися, все тут люди купецкие, окарачь они по двору наползалися", - подолжается подходящий к концу былинный сказ: "А Владимир-князь со княгинею печален стал, кричит сам в окошечко косящатое: - Гой еси ты, Иван, гостиной сын! Уведи ты уродья (коня) со двора долой; просты поруки крепкия, записи все изодраны!" Былина кончается сказом про то, что поручитель выигравшего заклад богатыря - "владыка черниговской" - помог Ивану получить выигранное: "велел захватить три корабля на быстром Днепре, велел похватить корабли с теми товары заморскими, - а князи-де и бояра никуда от нас не уйдут"...

Глубоко трогательное впечатление производит старинная песня, в которой ведется речь о том, как "не звезда блестит далече в чистом поле, курится огонечек малешенек"... У этого огонечка, по словам песни, раскинут-разостлан "шелковый ковер", а на этом ковре лежит "удал-добрый молодец, прижимает платком рану смертную, унимает молодецкую кровь горючую"... Неизменный спутник богатырей русских - "добрый конь" - стоит подле раненого, стоит -"бьет своим копытом в мать-сырую землю, будто слово хочет вымолвить"... Песня приводит и самое "слово" коня доброго:

". Держит он ответную речь своему коню доброму, именует его и "товарищем в поле ратном", и "добрым пайщиком службы царской", завещает ему передать молодой жене, что женился он " на другой жене", "взял за ней поле чистое", что "сосватала (их) сабля острая, положила спать калена стрела"...

Встречаются в былинном и сказочном народном слове рассказы о могучих конях, выводимых богатырями из подземелий, где они стояли в течение целых веков прикованными к скалам. Подбегают кони, провещающие голосом человеческим, к сказочным царевичам и добрым молодцам на распутиях, сами вызываются сослужить им службу верную. И, впрямь, верною можно назвать эту службу: они не только увозят своего любимого хозяина от лютых ворогов, а и сами бьют-топчут их; не только переносят его на себе за леса и горы, но и стерегут его сон, и приводят его к источникам живой и мертвой воды и т. д. В народе до сих пор еще ходят стародавние сказания о выбитых из земли ногами богатырских коней ключах-родниках. Близ Мурома стоит даже и часовня над одним из таких источников, происхождение которого связано в народной памяти с первой богатырскою поездкой богатыря, сидевшего, до своего служения Земле Русской, сиднем тридцать лет и три года в том ли во селе Карачарове. В кругу русских простонародных сказок далеко не последнее место принадлежит коньку-горбунку, обладавшему силою перелетать во мгновение ока со своим седоком в тридевятое царство, в тридесятое государство. Появляется этот, напоминающий косматку-троелетку Ивана гостиного сына конек - как лист перед травой, - на клич: "Сивка-бурка, вещий каурка, встань передо мной..." и т. д. Влезет Иван-дурак ему в одно ухо серым мужиком-вахлаком, вылезет из другого - удалым добрым молодцем. Чудеса творит - всему миру на диво - хозяин-всадник такого конька-горбунка, добывает все, что ему ни вздумается, не исключая ни жар-птицы, ни раскрасавицы Царь-Девицы. Не может с ним поспорить-померяться в этом отношении наш современный конь-пахарь, но за последнего горой стоит его прямое происхождение от соловенькой лошадки могучего богатыря, с Божьей помощью крестьянствовавшего на Святой Руси в старь стародавнюю.

"крыльями человека". Другие же, не залетающие воображением за грань отошедших в былое веков, величают коня на особую стать. "Не пахарь, не столяр, не кузнец, не плотник, а первый на селе работник!" - говорят они про него. Этот первый на селе работник кормит держащийся за землю сельский люд, - по его же собственному крылатому слову: "Наш Богдан не богат, да тороват: трех себе дружков нажил - один его поит (корова), другой (лошадь) кормит, третий (собака) добро охраняет!" Псковичи - из сметливых краснобаев: заприметили они, что у коня - "четыре четырки (ноги), две растопырки (уши), один вилюн (хвост), один фыркун (морда) и два стеклышка (глаза) в нем". На симбирском Поволжье про лошадь загадывают загадку: "Родится - в две дудки играет: вырастет - горами шатает; а умрет -пляшет!" В Ставропольском уезде Самарской губернии записана Д. Н. Садовниковым такая загадка в лицах: "Шел я дорогой: стоит добро, и в добре ходит добро. Я это добро взял и приколол, да из добра добро взял!" (лошадь с жеребенком в пшенице). Конские ноги с мохнатыми пучками на щиколотках представляются любящему загадать загадку словоохотливому люду четырьмя дедами, и все четыре - "назад бородами". Записано собирателями памятников словесного богатства народного и такое крылатое слово про лошадь (в сообществе с коровою и лодкой): "Прилетели на хоромы три вороны. Одна говорит: - Мне в зиме добро! - Другая: -Мне в лете добро! - Третья: - Мне всегда добро!" Ходит по светло-русскому простору и на иной лад сложившаяся, родственная только что приведенной загадка: "Одна птица (сани) кричит: - Мне зимой тяжело! Другая (телега) кричит: Мне летом тяжело! Третья (лошадь) кричит: - Мне всегда тяжело!".

"комонь". Лошадь считается словом татарского происхождения, но едва ли не ошибочно. Еще во времена Владимира Мономаха, - когда про татар не доносилось на Святую Русь ни слуха, ни духа, - ходило это слово. "Лошади жалуете, ею же орет смерд..." - писал удельным князьям русским этот великий князь. Встречается оно и в древних грамотах новгородских - по свидетельству Н. М. Карамзина^{88)[ 88)} Николай Михайлович Карамзин - знаменитый историк, автор "Истории Государства Российского". Он родился в сельце Богородицком (Карамзины тож) Симбирского уезда 1-го декабря 1766 года в семье богатого помещика. Детство он провел в деревне, 13 лет был отдан в один из частных московских пансионов, затем посещал лекции московского университета. В 1783-м году он уже печатал свои первые литературные (стихотворные и прозаические) опыты. Вскоре после этого он сближается с баснописцем И. И. Дмитриевым, затем поступает в военную службу, выходит в отставку, уезжает на родину, чтобы вскоре вновь вернуться в Москву и примкнуть к кружку Н. И. Новикова. Путешествию заграницу, совершенному им в 1789-90 годах, русская литература обязана его известными "Письмами русского путешественника". После этого мы видим его то издателем "Московского журнала" (1790-92 гг.), то автором повестей ("Бедная Лиза" н др.), то стихотворцем, то просто светским человеком, то собирателем образцов русской литературы, то переводчиком иностранных классиков, проводящим через дебри суровой цензуры римских и греческих философов, историков и ораторов. В 1802-3 годах Н. М-ч выступает с изданием нового журнала "Вестник Европы" и с увлечением отдается историческим исследованиям. В октябре 1803 года, при содействии товарища министра народ. просвещ. М. Н. Муравьева, он получает звание "историографа" и 2000 руб. ежегодной пенсии, прекращает издание журнала и начинает писать свою "Историю". В 1816-м году вышли первые восемь томов этого обессмертившего его имя труда, в 1821-м - 9-й, в 1824-м - 10-й и 11-й. Через два года, 22-го мая 1826 г., великий писатель скончался, не успев дописать 12-го тома своего гигантского труда, которому посвятил более 20 лет жизни. Похоронен Н. М. Карамзин в С-Петербурге (где провел последние 20 пет, за которые судьба сблизила его с императорской семьею) - в Александро-Невской Лавре. На родине, в гор. Симбирске, воздвигнут - повелением императора Николая I, - памятник автору "Истории Государства Российского"^] "На горы казаки, под горой мужики"... - поется, например, и в наши дни по селам-деревням Великолуцкого уезда Псковской губернии записанная покойным П. В. Шейном песня: "под горой мужики: все посвистывають, погаманивають, - меня, молоду, поуговаривають. У меня, молодой, свекор-батюшка лихой! Ен на горушки меня не пущаить. А я свекру угожу, три беды наряжу"... - продолжают певуны затейливые. Песня кончается словами:

В другой, псковской же, до сих пор играющейся песне на "комо-нях" разъезжает широкая боярыня - Масленица. Вероятно, есть и по другим местам такие песенные выражения, но нельзя не заметить, что чем дальше, тем все менее и менее понятной великороссу становится это древнее слово, помнящее дни Гостомысла⁸⁹)[ ⁸⁹⁾ Вандала). По этим преданиям, он перед смертью своей завещал призвать князей на Русь из родственного ему дома князей варяжских. Рюрик, если верить сказанию, приходится внуком Гостомыслу со стороны матери]. "Ах ты, конь мой конь, лошадь добрая!" - поет современная деревня, сливая оба имени своего вековечного помощника. "Кляча воду возит, лошадь пашет, конь - под седлом!" - наряду с этим оговаривает она самое себя.

Многое множество пословиц, поговорок и всевозможных прибаутков-присловий о коне-лошади, вылетело из словоохотливых уст русского народа, перехвачено по дороге из одних - в другие зоркими да чуткими калитами-собирателями, занесено ими на страницы живой летописи народного слова. Не только пахарем-работником был конь, а и верным другом родной удали. Он является в представлении народа-краснослова воплощением здоровой бодрости: "Он ходит -конь-конем!" - говорят у нас. Отголосок богатырских времен слышится в таких изречениях вольного казачества, как: "Конь мой конь, ты мой верный друг!", "Вся надежа - верный конь!", "Конь под нами, а Бог - над нами!", "Господи, помилуй коня и меня!", "Конь не выдаст - и смерть не возьмет!, "Добрый конь из воды вытащит, из огня вынесет!", "Счастье на коне, бессчастье - под конем!", "Счастливый на коне, бессчастливый - пеш!" и т. д. " Поглядим - вывезет ли конь!" - замечают о надеющихся на счастье. Про неудачливую случайность говорят в народе: "Хотелось на коня, а досталось под коня!" С кем приключится несчастье, - к тому сплошь да рядом применяются поговорки: "Пришла беда, отворяй ворота, выпускай добра-коня!", "Пропал конь - так и оброть в огонь!", "Увели конька, так не нужна и оброть!" и т. п. Безлошадный двор - убогая семья; обезлошадеть - попасть в нужду невылазную. Потому-то и говорится в народе: "Мужик без лошади - что дом без потолка!", "Без коня - не хозяин!", "Без лошади - не пахарь!", "Есть на дворе лошадка да конек - и сыт, и одет!", "Без хлеба с голоду помрешь; без коня - и с хлебом намыкаешься горя!" Знает народная Русь, что "Счастье не кляча - хомута не надвинешь!"; но - и знаючи - готова, как и в стародавнюю пору, повторять свои пословицы-поговорки, вроде: "Хорош конь - счастлив и детина!" Древнерусские богатыри не только ударяли своих добрых коней по крутым бедрам, а и становились на отдых у Сафат-реки, засыпали им в торока пшена сорочинского, запускали их на луга поемные-бархатные, давали им тела нагуливать. Так и теперь твердо помнят коневоды русские, что погонять коня надо не кнутом, а овсом (кормом). "Не накормлен конь - скотина, не пожалован молодец - сиротина!" - ходит по светлорусскому простору народное слово. "Конь тощий - хозяин скупой!" - приговаривает народ: "Гладь коня мешком - так не будешь ходить пешком!" Хорошая лошадь без хозяина не останется, по слову старых людей. "Добрый конь - не без седока, с седоком - не без корму!" - добавляют иные. Но и корм - корму рознь; недаром обмолвился сельскохозяйственный опыт пословицами: "Вола гущей откормишь, коня - только раздуешь!" Не один корм, а и уход за конем нужен: "От хозяйского глаза и конь добреет! Как в езде, так и в рабочем обиходе, советуют хозяйственные, заглядывающие вперед люди беречь коня.

"Одним махом всего пути не проскачешь!" - говорят они: "Одним конем поля не покроешь!" "Выше меры и конь не протянет!", "Пахать - паши, да оглядывайся, погонять - погоняй, да остерегайся!" Не так-то легко завести доброго коня. По дедовскому поверью, идущему из далеких глубин старины стародавней, покупать лошадь надо с большой оглядкою, с немалой опаскою. "Одними деньгами добра коня не укупишь! - гласит простонародная мудрость: "Не пришелся ко двору конь, так хоть живого под овраг вали!" Повсеместно можно услышать в деревнях-селах рассказы о том, как домовой ("соседко" - по иным разносказам) того, либо другого коня не взлюбил. Народ верит, что этот хранитель домашнего очага каждую ночь разъезжает по двору на лошади: не придется ему по нраву новый конь - загоняет до полусмерти, приглянется - сам, старый, гриву заплетать зачнет, холить примется, корму подкладывать станет. "Наших лошадок домовой любит!" - говорится сплошь да рядом в крестьянском быту при взгляде на коней, которым, что называется, впрок корм идет. Один домовой любит одну масть, другой - иную. Не придется какая шерсть "ко двору", - лучше и не заводить таких в другой раз: все равно, толку не будет. До сих пор старые, прочно сидящие "на своем кореню" хозяева придерживаются обычая водить лошадей одной масти, чтобы не досадить "дедушке", живущему в печке - что ни ночь, обходящему дозором все клети, все сараи. "Чей конь - того и воз!" - сложилась в народе поговорка о работящих людях, наживающих достаток трудом праведным; но ее же иногда применяют и к тем, кто не особенно чист на руку. "Даровому коню в зубы не смотрят!" - оправдываются любители до поживы на даровщину. Но таким зазорным хлебоедам того и гляди придется услышать отповедь: "С чужого коня - среди грязи долой!" Зачастую говорят они сами себе: "И прыгнул бы на коняшку, да ножки коротки!" Свое добро -всякому дорого. Из этого понятия и сложилась поговорка: "Непродажному коню - и цены нет!" Об увальнях, неповоротливых разумом, тяжелых на соображение работниках обмолвилась народная Русь словцом: "На коне сидит, а коня ищет!". "Волк коню - не товарищ!" - говорит она, сопоставляя рабочую силу с хищником, вырывающим кусок чуть не изо рта у соседа. "Чешись конь с конем, свинья с углом!" - оговаривает простодушная деревня напрашивающихся на свойство, не приходящихся ей по сердцу чужаков. Ничего силком с человеком не поделать, как ни учи его -не приручишь; так и с конем неезженым. А "обойдешь да огладишь - так и на строгого коня сядешь!" - говорит народ. Нет человека без недостатка, люди - не ангелы, жизнь - не рай. "Конь о четырех ногах - и тот спотыкается!" - гласит вещее, пережившее века слово: "Кабы на добра коня не спотычка, кабы на хорошего работника не худа привычка - цены бы им не было!" Опыт - великое дело в житейском обиходе: вооружась им, понабравшись его по жизненной путине, не надо уже и по семи раз ко всему приглядываться, по семи раз отмеривать, - смело иди, режь - не бойся!.. "Старый конь борозды не портит!" - применяет народная Русь к этому случаю свою крылатую молвь. Но не великая радость и старая опытность, если ей суждено - волей-неволей - дряхлеть год от году. "Укатали сивку крутые горки!" - пригорюнивается не одна седая голова, на Божий мир глядючи, былое вспоминаючи: "Был конь, да изъедился!" Приходит пора, что и тряхнул бы прежний удалец стариной, да спина не разгибается; и принялся бы за дело, да ноги ломит: как ни корми такого работника - все "не в коня корм"... Знает-помнит об этом народ, - недаром к слову молвит: "В худого коня корм тратить - что воду лить в бездонную кадушку!"

"Он работает - как лошадь хорошая!" - ходит молва о такой ворочающей горы силе, "Что ни сделал - все из-под кнута!" - о работниках иного склада, противоположного этому. "Лошадка в хомуте - везет по могуте!" - отговариваются слабняки, ссылаясь на свое малосилье. Как в работе за столом вокруг чашки со щами "ложкой, а не едоком", - так и в дороге - "не лошадью, а ездоком", берут. Ко всяким случайностям своего домашнего обихода применяет коневод поговорки-пословицы, связанные с понятием о коне-пахаре, коне-скакуне. "Кобыла с волком тягалась - хвост да грива осталась!" - говорит он о непосильной борьбе с кем-либо. "Не бери у попа дочери, у цыгана - лошади!" - приговаривает он, недоверчиво вслушиваясь в хвастливые речи. "Большая лошадь нам не ко двору - травы недостанет!" - посмеивается деревенский люд, перебивающийся с хлеба на воду, в ответ на предложение неподходящего к его засилью дела. "Шутник - покойник: помер во вторник, а в среду встал - лошадку украл!" - отзываются в народе смешливым прибауткой на ложные слухи, распространяемые любителями их. "Пеший конному не товарищ!" -отвечают сытые своим потовым трудом, серые с виду пахотники-мужики, когда их спрашивают, почему они не водят дружбы с горожанами-бархатниками, у которых, по пословице: "На брюхе шелк, а под шелком-то - щелк"...

причин зажиточности: "Не дорога и лошадь, коли у кого во дворе бабушки нет ("кому бабушка не ворожит" - по иному разносказу)!" - говорит он. Бабушкой зовется в просторечье иногда слепое счастье, иногда вызволяющий изо всякой беды богатый (или сильный) родственник. "Счастье - не лошадь: не везет по прямой дорожке, не слушается вожжей!" - замечают старые люди, перешедшие поле жизни. Лишиться лошади - в быту русского крестьянина великое горе: ничуть не меньшее, чем пожар, если только не большее. Оттого-то и причитают, голосят на всю деревню бабы-хозяйки над павшим конем, называя его "кормильцем", "родимым" и другими ласковыми именами-величаниями. "Ой, что-то мы, горькие, станем делать! На кого-то ты, кормилец, нас спокинул?!. Пойдем мы по миру с сумою, под окнами Христа-ради... Намыкаемся мы горюшка, насидимся без хлебушка - со малыми детушками... Кто-то нам пашеньку запашет? Кто полосоньку взборонует?" - голосом вопят, что над покойником, деревенские плакальщицы, на все лады выхваляя его "статьи" - достоинства. "Ты по пашеньке соху водил легче перушка", - хватающим за душу голосом продолжают они, - "бороздочки-то бороздил глубокие, не глядя -шел прямохенько, не погоняючи - любехонько! Твои быстры ноженьки не знали устали; помнил ты все пути да все дороженьки. Побежишь - не угнаться ветру буйному"... - Немало и других, кроме этого - подслушанного на симбирском Поволжье - причитанья над павшим конем-пахарем, ходит и в наши дни от села к селу по народной Руси.

Весной-летом, вплоть до поздней осени - работа коню в поле (то пахота, то бороньба, то сев, то сноповоз); зимой - извоз начинается, тянутся по дорогам обозы. И там, и тут сближается пахарь-человек с конем-пахарем. Как же не слагаться в стихийно широкой душе первого всяким словам крылатым да певучим про нрав-обычай его вековечного помощника! И ходят они по людям из века в век, из года в год, видоизменяясь сообразно с местными условиями жизни. Ямской промысел, существующий на Руси не один и не два века, придал этим "словам" свой особый цвет. Дорога представляется русскому ямщику "брусом" ("бревном"), растянувшимся через всю Русь. "Кабы встал, я бы до неба достал; руки да ноги, я бы вора связал; рот да глаза, я бы все увидал, все рассказал!" - влагает он свою мысль в уста дороги. Верстовой столб, по народному слову, "сам не видит, а другим указывает, нем и глух - а счет знает". Поддужный колокольчик, веселящий сердце и ямщику, и седоку, и даже лошадей подбадривающий (волков пугающий), - по народной загадке - "кричит без языка, поет без горла, радует и бедует, а сердце не чует". Покровителем лошадей является, по народному представлению, святая двоица Флор и Лавр (память - 18-го августа), о которых в свое время говорилось уже (см. гл. XXXII). Дорожные люди отдаются под защиту св. Николая-чудотворца. "Призывай Бога на помощь, а Николу в путь!" - гласит народное благочестие. "Где дорога - там и путь", -приговаривает мужик-простота, - где торно, там и просторно!" Ямская гоньба, почтовая езда создали-выработали своих лихачей, не лишенных своеобразной удали, напоминающей отдаленный пережиток богатырства. Любят они тешить сердце молодецкое, птицею летать; заливаются песнями удалыми, погоняют сжившихся с ними коней не кнутом - не овсом, а посвистом да выкриком. "Тело довезу, а за душу не ручаюсь!" - подсмеивается иной ямщик над своим бесшабашным молодечеством. "С горки на горку, барин даст на водку!" -покрикивает он, разгоняя птицу-тройку. "Эй вы, соколики!" - бодрит коней его голос, как начнут уставать они. Словно и усталь не берет их, чуть только крикнет удалец-молодец, сидящий на козлах, свое: "Грабят! Выручай!" Шажком поедет - песню за песней поет ямщик, особенно если порожнем приходится ехать в обратный путь. Самые голосистые запевалы по большой дороге - из ямщиков. И песен никто столько не знает.

добру, ногою топает - к дороге, втягивает ноздрями воздух дорожный - дом близко, фыркает в дороге - к доброй встрече (или к дождю). Закидывает лошадь голову - к долгому ненастью, валяется по земле - к теплу-ведру. Споткнется конь при выезде со двора в дорогу - лучше, по словам старых приметливых людей, вернуться назад, чтобы не вышло какого-нибудь худа; распряжется дорогой - быть беде неминуемой. Хомут, снятый с потной лошади, является в деревенской глуши лечебным средством: надеть его на болящего лихорадкой человека - как рукой, говорят, всю болезнь снимет. Вода из недопитого лошадью ведра - тоже, если верить ведунам-знахарям, может облегчать разные болезни, если ею умыться со словом наговорным. Конский череп страшен для темной силы-нечисти. Оттого-то до сих пор во многих деревнях можно видеть черепа лошадей, воткнутые на частокол вокруг дворов. Друг-слуга пахаря-народа конь-пахарь остается верным ему даже и после своей смерти.