Ярило

XXVII

Ярило

Сопутствующая Троице - Духову дню, первая по Пятидесятнице седмица, именуемая Всесвятскою ("Всех Святых"), совпадает в народной Руси с живучею-неумирающей памятью о стародавних игрищах-гульбищах в честь древнеязыческих Костромы и Ярилы. Последнее имя тождественно с Яровитом, Яр-Хмелем, Светлояром и другими божествами, чествовавшимися в качестве покровителей земного плодородия - во всех его многообразных проявлениях, начиная с растительного мира и кончая человеком. Эту, предшествующую Петрову посту, неделю во многих местах зовут "Русалочьим заговеньем" и во время нее развивают кудрявые семицкие-троицкие венки.

О гульбище-игрище "Костроме" меньше всего знают костромичи- великороссы. Оно занесено в народную Русь от мери⁵¹)[ ⁵¹⁾ Меря - древнее финское племя, платившее дань варягам. Область поселения этого слившегося со славянами племени захватывала все среднее Поволжье, с одной стороны по соседству с кривичами и вятичами, а с другой - с мещерою, муромою и пермью] и справляется в настоящее время только в самой захолустной глуши Пензенской и Симбирской губерний, да в Муромском уезде Владимирской. А. Н. Афанасьев отождествляет название этого игрища с тем, что изображавшая в некоторых местностях "Кострому" кукла делалась из соломы, всяких сорных трав и кудельной кострики (отбросов), и приводит названия растущих во ржи трав - "костра", "кострец", "костера" и т. д. Колючие и цепкие (сорные) травы в старину представлялись как бы подобиями молний громовержца-Перуна, многие черты облика которого были перенесены на Яр-Хмеля и слились с ним нераздельно. В тридцатых годах XIX-го столетия это происходило так. Созывались со всей деревни, собирались в заранее облюбованное место красные девушки, шли в простом - не праздничном наряде, становились в кружок на лугу. Одной из красавиц доставался жребий - изображать собою "Кострому". Становилась она с потупленною-повинной головою, подходили к ней все другие девушки, поклон за поклоном ей отвешивали, брали-клали ее на широкую доску белодубовую, относили ее, с припевами голосистыми, на берег реки. Здесь принимались будить притворявшуюся спящею "Кострому", поднимали ее за руки; затем - начинали купаться, обливая водой друг-дружку; которая-нибудь из девушек оставалась при этом на берегу, держала лубяное лукошко и била в него кулаком, как в барабан. С купанья все отправлялись, в прежнем порядке, в деревню; там, дома, переодевались в цветно платьице - красен праздничный наряд, выходили на улицу и водили хороводы.

В Муромском уезде "Кострому" изображала не выбранная девушка, а кукла, обмотанная разноцветным тряпьем. На игрище выходили не только одни красны девицы, но и парни молодые.

"Кострому" под особые, приуроченные к этому песни. "Кострома, моя Костромушка, моя белая лебедушка! У моей ли Костромы много золота, казны. У костромского купца была дочка хороша, то Костромушка была, Костромушка, Кострома, лебедушка-лебеда!" - запевается, например, одна из них, наиболее отвечающая своему назначению. "У Костромы-то родства - Кострома полна была; у Костромина отца было всемеро. Кострома-то разгулялась, Кострома-то расхвалилась. Как Костромин-то отец стал гостей собирать, гостей собирать, большой пир затевать; Кострома пошла плясать, а чужие-то притаптывать: Кострома, Кострома, то Костромушка была!.." - продолжается песня, чем дальше - тем становясь все веселей-звончее: "Я к тебе, кума, незваная пришла; я ли тебя, Костромушка, за рученьку возьму, вином с маком напою, в хоровод тебя введу. Стала Кострома поворачиваться, с вина-маку покачиваться; вдоль по улице пошла, на подворьице шла, на подворье костромское, на купецкое. Кострома ли, Кострома, то Костромушка была..." К концу подходит песня - с развальцем: "Костромушка расплясалась, Костромушка разыгралась, вина с маком нализалась. Вдруг Костромка повалилась: Костромушка умерла. Костромушка, Кострома!..." Последняя часть песни говорит прямо о том, что совершается перед певунами голосистыми:

"Кострому" на руки и с новыми припевами несли на реку, где участники гульбища разбивались на две стороны. Одна сторона становилась обок с куклою, и все - ее молодцы и молодицы кланялись Костроме в пояс. В это время другие внезапно кидались на них и старались похитить куклу. Завязывалась борьба, в которой победителями являлись нападающие; они повергали Кострому наземь, топтали ее ногами, срывали с нее лохмотья и - под громкий раскатистый смех и дикие выкрики - бросали ее в воду. Побежденные должны были оплакивать отнятую у них куклу и жалобно причитать, закрывая лицо руками:

Вслед за этим и побежденные, и победители сходились вместе и общей гурьбою шли - с веселыми песнями - к деревне, где до глубокой ночи плясали в честь утопленницы-Костромы, поминаючи ее песнями вроде:

Некоторые народоведы видят в потоплении-похоронах Костромы тень того отдаленного былого, когда киевляне-язычники бежали по течению Днепра-Словутича вслед за уплывавшим-тонувшим дубовым идолом Перуна - с кличем - "Выдыбай, боже!" Это сопоставление имеет свое непреложное основание.

"Празднование Костроме" начинает все более и более отходить в круг забытых преданий славяно-русского язычества. Но Ярилу - чествуют еще и теперь во многих местах на неоглядно-широком просторе народной Руси, хотя и не с тою уже яркоцветной пестрядью обрядностей, как в старые годы далекие. Ярилин праздник, переходящий, смотря по местности, со дня на день по всей Всесвятской неделе, но в большинстве случаев приурочивающийся к ее последнему дню - заговенью на Петров пост (воскресенью), сопровождается торжками-ярмарками, кулачными боями ("стенка на стенку", деревня - на деревню), попойками и разгульными игрищами. Тверская, Костромская, Владимирская, Нижегородская, Рязанская, Тамбовская, Симбирская (наприм., село Карлинское Сенгилеевского у. и друг.) и Воронежская губернии помнят ярилин разгул веселый и в наши дни. Но ярче всего воспоминание и нем - в белорусских селах-деревнях.

Ярило - сродни древнегреческому Эроту и в то же время не чужд Вакху и Аресу (а также и Фрейру древних германцев). И все они имеют немало общего со всеславянским Перуном. Веселый-разгульный бог страсти-удали представляется народному воображению молодым красавцем - красоты неописанной; в белой епанче сидит он посадкой молодецкою на своем белом коне; на русых кудрях у него возложен венок цветочный, в левой руке у него горсть ржаных колосьев; ноги у Ярилы - босые. Разъезжает он по полям-нивам, рожь растит - народу православному на радость на веселую. Он - представитель силы могучей удали богатырской, веселья молодецкого, страсти молодой-разгарчивой. Все, что передает животворящему лету весна, - все это воплощается в нем по прихотливой воле суеверного народного воображения. Взглянет Ярило на встречного - тот без пива пьян, без хмелю хмелен; встретится взором Яр-Хмель с девицей-красавицею, - мигом ту в жар бросит: так бы на Шею кому и кинулась... А вокруг него по всему его пути, по дороге Ярилиной, цветы зацветают-цветут что ни шаг, что ни пядь - все духовитей, все ярче-цветистее.

"Видно" - говорил в XVIII-м веке о своей пастве святитель Тихон I-й воронежский 52)[ 52) Тихон I- й - епископ, названный так в отличие от II-го (Задонского), соименного с ним воронежского архипастыря, причтенного Православной Церковью к лику святых. Он оставил по себе память неутомимой борьбою против народных суеверий, оскорблявших своим существованием христианское достоинство], - "что древний некакий был идол, прозываемый именем Ярило, который в сих странах за бога почитаем был, -пока еще не было христианскаго благочестия. А ныне праздник сей, как я от здешних старых людей слышу, называют игрищем, которое издавна началось и год от году умножается, так что люди ожидают его, как годового торжества. Но, когда он приспеет, то убираются празднующие в лучшее платье. Начинается он в среду или в пяток по сошествии Св. Духа и умножается через следующие дни, а в понедельник первый поста сего (Петрова) оканчивается"...

А в это время в Воронеже разодетые толпы праздного народа сходились на городскую площадь. Здесь решалось, с общего согласу: кому ходить в этом году за Ярилу. Выбранного заместителя веселого бога стародавней посельской Руси наряжали в пестрый кафтан, обвешивали лентами и цветочными перевязями, прикрепляли к рукавам и полам бубенчики-колокольчики, голову накрывали разукрашенным колпаком бумажным с петушиными перьями, а в руку давали деревянную колотушку - олицетворение громовой палицы. Под стук, крик и гром шествовал "Ярило" по площади, пел, приплясывал, увеселяя и без того веселую, предававшуюся хмельному разгулу толпу. Длился разгул до глубокой ночи, переходя иногда в разнузданное игрище, вызывавшее со стороны богобоязненных домовитых людей-семьян не лишенные справедливости нарекания.

"хоронили Ярилу". Для этого клали особо приготовленную куклу, долженствовавшую изображать веселого Яр-Хмеля, в гроб-колоду и носили по улицам с причетами заунывными. Бабы подходили ко гробу и "плакали голосом". Мужики поднимали куклу, трясли ее и, как будто стараясь разбудить, приговаривали: "Баба не бреше, вона знае, що ий солодче меду!" Бабы продолжали голосить навзрыд. Наконец, гроб закапывали в землю и принимались справлять по похороненном веселую тризну разгульную, - словно с той целью, чтобы поскорей забыть о причиненном смертью веселого Яр-Хмеля горе-гореваньице. Быть может, об одной из подобных тризн писал в XVI-м веке игумен Памфил⁵³)[ ⁵³"Послание псковскому наместнику" (1505 г.)] в своем псковском послании: "... и тогда во святую ту нощ мало не весь град взмятется и возбесится. Стучать бубны и глас сопелий и гудуть струны, женам же и девам плескание и плясание, и главам их накивание, ушам их неприязнен клич и вопль, всескверненныя песни, бесовская угодия свершахуся, и хребтом их вихляние, и ногам их скакание и топтание; туже есть мужем же и отроком великое прельщение и падение, но яко на женское и девическое шатание блудно им возрение; такоже и женам мужатым беззаконное осквернение и девам растление"... Все это не могло не оскорблять христианского нравственного чувства прежде всего потому, что совершалось во дни, на которые, по уставу церковному, возлагалось приготовление к посту, соединенное с молитвами к Собору Всех Святых.

Упоминаемые в Несторовой летописи "игрища межю селы", на которых радимичи⁵⁴)[ 54) Радимичи - древнее племя славяно-русского корня, обитавшее по бассейну р. Сожи (приток Днепра). Они явились главным ядром белорусской народности и до сих пор не утратили в лице последней своих характерных особенностей], вятичи⁵⁵)[ ⁵⁵) Вятичи - славянское племя, некогда населявшее Калужскую, Тульскую, Орловскую, Московскую и Смоленскую губернии. Название они получили от вождя Вятко, выведшего свой народ с Запада на берега Оки. Впоследствии земля вятичей вошла в состав Черниговского княжества. В татарское нашествие она была совершенно разорена. Имя вятичей навсегда исчезло из летописей в ХIII-м веке], северяне⁵⁶)[ ⁵⁶) Северяне - славянское племя, обитавшее по берегам реки Десны и Сулы и еще на заре нашей государственной жизни вошедшее в великорусскую семью. Главный город северян - Любеч] и древляне⁵⁷ Как только земля древлянская вошла в состав Киевского княжества, так и самое имя этого племени исчезло, затерявшись в народной Руси] "умыкаху жены собе", по времени и обстановке как нельзя более совпадали с теми же гульбищами в честь веселого Ярилы.

Стародавний, освященный веками обычай, многие и многие годы спустя после исчезновения из памяти народной первобытного брака-умыкания, заставлял матерей еще не так давно (в конце XVIII-го столетия) посылать девушек "невеститься" на ярилины игрища. На последних допускалось самое свободное обращение молодежи обоего пола между собою. В память этого еще и теперь в начале Всесвятской недели происходит местами "смотрение невест", для чего последние сходятся в зеленой роще и проводят целый день в играх да песнях; а парни ходят - высматривают каждый пару себе по сердцу. При этом, впрочем, все сопровождается полной благопристойностью. Собравшимися затевается игра "в горелки". Высмотревшие себе невест становятся попарно с приглянувшимися им девицами в длинный ряд; один из них, которому выпадет жребий "гореть", выступает вперед всех и выкликает: "Горю, горю, пень!" - "Чего ты горишь?" - спрашивает его какая-нибудь девица-красавица. - "Красной девицы хочу!" - "Какой?" - "Тебя, молодой!" После этого одна пара бросается в разные стороны, стараясь снова схватиться руками, а "горевший" пытается поймать девушку прежде, чем она успеет сбежаться со стоявшим с нею раньше парнем. Если "горящий" поймает девушку, то становится с ней в пару, а оставшийся одиноким "горит" вместо него; а не удается поймать, - он продолжает гоняться за другими парами.

На Всесвятской (Ярилиной) неделе, по суеверному представлению народа, особенно неотразимую силу имеют всевозможные любовные заговоры - на присуху, на зазнобу да на разгару. "На море на Кияне", - гласит один подобный заговор, - "стояла гробница, в той гробнице лежала девица, раба Божия (имярек)! Встань-пробудись, в цветное платье нарядись, бери кремень и огниво, зажигай свое сердце ретиво по рабе Божием (имярек) и дайся по нем в тоску и печаль!" В другом заговоре развивается более широко та же основная мысль: - "Встану я, раб Божий, и выйду в чистое поле. Навстречу мне Огонь и Полымя и буен Ветер. Встану и поклонюсь им низешенько и скажу так: гой еси, Огонь и Полымя! Не палите зеленых лугов, а ты, буен Ветер, не раздувай Полымя, а сослужите службу верную, великую: выньте из меня тоску тоскучую и сухоту плакучую, понесите ее через боры - не потеряйте, через пороги - не уроните, через море и реки - не утопите, а вложите ее в рабу Божию (имярек) - в белую грудь, в ретивое сердце, и в легкие и в печень, чтоб она обо мне, рабе Божием, тосковала и горевала денну и ночну и полуночну, в сладких ествах бы не заедала, в меду, пиве и вине не запивала!" Третий заговор заканчивается еще более определенной картиною: "... как всякий человек не может жить без хлеба, без соли, без питья, так бы не можно жить рабе Божией без меня, раба; сколь тошно рыбе жить на сухом берегу без воды студеныя, и сколь тошно младенцу без матери, а матери без дитяти, столь бы тошно было и ей рабе Божией (имярек) - без меня, раба"...

Лихие люди, умышляющие злобу на своего ближнего, "вынимают след" у него в эти дни, и, по преданию, это является особенно действенным средством. Чтобы избавиться от такого чарования, многие - по свидетельству Н. И. Костомарова⁵⁸)[ ⁵⁸⁾Николай Иванович Костомаров - русский историк; родился 4-го мая 1817 года в слободе Юрасовке, Острогожского у. Воронежской губ., в помещичьей семье. Отец его был женат на крепостной крестьянке и был убит за жестокость своими крепостными. Н. И-ч воспитывался в воронежском частном пансионе, а затем в воронежской гимназии, по окончании курса которой (в 1833 г.) поступил в харьковский университет (на историко-филологический факультет). С 1835 года он - будучи студентом - ревностно предался изучению истории. По окончании университетского курса он некоторое время провел на военной службе. В 1837-м году, выйдя из полка, Н. И-ч предпринял изучение местного, народного быта, являвшееся по его убеждению - необходимым для историка. Изучив малороссийский язык, он совершил целый ряд экскурсий по краю южно-русских исторических преданий. В 1838-м году он выступил в печати - с малорусскими произведениями под псевдонимом Иеремии Галки, под которым выпустил в 1839-41 гг. две драмы и несколько сборников стихотворений. В 1842-м году вышла из печати первая историческая работа его - "О значении унии в Западной России". Эта книга, однако, была изъята из обращения вследствие слишком страстного отношения автора к некоторым обоюдоострым вопросам. В 1843-м году Н. И-ч представил диссертацию "Об историческом значении русской народной поэзии", за которую и получил степень магистра. Некоторое время он был учителем в ровненской и киевской гимназиях, в 1846-м году избран преподавателем русской истории в киевский университет, где был только год с небольшим, потому что был вынужден переехать в Саратов. Здесь он усердно работал над монографией о Богдане Хмельницком и начал новый труд - о внутреннем быте московского государства. После поездки за границу, в 1856-57 г., (в Саратове же) написал "Бунт Стеньки Разина". В 1859-м году открылись его исторические лекции в с-петербургском университете, в которых выразилась вся самобытность этого замечательного русского историка. Лекции его пользовались громадным успехом. В это время появился ряд его очерков в "Современнике", "Русском Слове", а также в малорусском журнале "Основа". В 1862-м году Н. И. Костомаров вышел из состава профессоров с-петербургского университета. Один за другим печатались новые исторические труды его: "Северно-русские народоправства", "Смутное время московского государства", "Последние годы Речи Посполи-той", "Об историческом значении русского песенного народного творчества". В 1872-м году он начал свою "Русскую историю в жизнеописаниях главнейших ее деятелей". Последние работы его помещены в "Вестнике Европы" (между прочим - роман-хроника "Кудеяр"). Работая над новыми историческими исследованиями, он умер 7-го апреля 1875 года. Здоровье его было подорвано долгой болезнью. Могила Н. И. Костомарова находится на петербургском Волковом кладбище] служат молебны с водосвятием и кропят "свяченой" водою в день Всесвятского заговенья все, что их окружает.

с венками из полевых цветов на головах. На Белой Руси поют при этом песню о боге-Яриле и его радошном-веселом хождении по свету белому:

Всесвятские народные гулянья во многих местностях справляются по кладбищенским погостам. Проводы Ярилы - одновременно и проводы весны. В степных губерниях по селам происходит на Всесвятское заговенье развивание венков. Деревенская молодежь - женщины, девушки, парни и ребятишки - гурьбой идет на реку, или на родник, со своими завитыми перед Троицею березовыми венками. Водятся хороводы; затем - венки бросаются в воду. Парни достают венки приглянувшихся им девушек; те отдаривают их поцелуями. Каждый получивший такой поцелуй считается "кумом" поцеловавшей женщины, а для девушки - "красным молодцем". Все поют и пляшут в венках на голове, потом - возвращают венки, кому какой следует. Женщины немедленно развивают свои, девушки - несут домой, где хранят их до будущей "радости"-свадьбы. В Симбирской и Костромской губерниях на Всесвятское заговенье еще совсем недавно возили по деревенским улицам в телеге, запряженной гусем-парою лошадей, чучело Ярилы, - причем куклу держала на коленях старуха старая. Вечером "Ярилу" топили в реке.

В ярославском Пошехонье воскресенье "Всех Святых" зовется "крапивным заговеньем". В этот день парни и девушки красные, собирающиеся на гулянку, жгут друг дружку крапивою. Этот обычай является пережитком древних "русальих проводов", первоначально приурочивавшихся к купальским игрищам, а затем перенесенных на Всесвятское воскресенье.

Почти повсеместно сохранился древний обычай - ходить на Всесвятской неделе в гости к покойникам, на могилки. Здесь все угощаются, оставляя чем угоститься и лежащим в земле сырой. Нищая братия собирает в эти семь дней обильную дань от щедрот православных. Местами угощают не одних покойников, но и домовых: уходя из дому, оставляют стол накрытым и уставленным различными кушаньями и напитками. Великое счастье ожидает, по народному поверью, того домохозяина, который вернувшись домой, найдет все приеденным и выпитым.

"На Всесвятской неделе - всякий кусок свят!" - говорят в народе. - "Невестится невеста, а будет ли толк - Bсe-Святые скажут!", "Святая неделя - красная, Всесвятская - пестрая!", "Все Святые с одним богатырем - Ярилой борются, совладать не смогут!", "Ярило яровые ярит!", "На Ярилу торг, на торгу - толк. Толк-то есть, да истолкан весь!" -приговаривает деревня относительно этого времени, на считая возможным обойти его молчанием. "Ярило Купалу кличет!" - продолжает сыпать прибаутками краснослов-народ: - "От Ярилы до Аграфен-купальниц рукой подать!", "На Ярилу пьет баба, на Купалу опохмеляется".

Есть до сих пор местности, где - как, например, в Рязанской губернии - накануне заговенья на Петров пост несколько девушек изображают из себя русалок, ходя ночью по улицам в одних рубашках, с распущенными волосами. Часов в двенадцать ночи молодежь вооружается палками и бросается на таких девушек с криком: "Гони русалок!". Когда "русалкам" удается убежать на землю соседней деревни, преследованию - конец, и все возвращаются домой, приговаривая: "Ну, теперь прогнали русалок!"

А слова этой песни еще сливаются с причетом всесвятского заговора: "... навстречу мне семь братьев, семь Ветров буйных. Откуда вы, семь братьев, семь Ветров буйных, идете? Куда пошли? Пошли мы в чистыя поля, в широкия раздолья сушить травы скошенныя, леса, порубленные, земли вспаханныя! - Подите вы, семь Ветров буйных, соберите тоски тоскучия со вдов, с сирот, со малых ребят - со всего света белаго, понесите к красной девице в ретивое сердце; просеките булатным топором ретивое ея сердце, посадите в него тоску тоскучую, сухоту сухотучую, в ея кровь горячую"...