По поводу нового сочинения о Наполеоне I. Th. Jung. - Bonaparte et son temps. - Paris. 1880

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: По поводу нового сочинения о Наполеоне I. Th. Jung. - Bonaparte et son temps. - Paris. 1880 (старая орфография)

По поводу нового сочинения о Наполеоне I. Th. Jung. - Bonaparte et son temps. - Paris. 1880.

История Наполеона I имеет свою историю. Уже многие современники маленького корсиканца, перевернувшого вверх дном всю Европу, делались его историками {Чаннинг. Г-жа Сталь. Разсуждения о французской революции. Шлоссер. История XVIII в.}, отражая на своих сочинениях те чувства, которыми только могли быть проникнуты сами к тому слишком реальному цезарю, каким был в действительности первый Бонапарт, а не к тому идеальному герою, узнику св. Елены, какого сделали из него поэты и историки следующого поколения, не знавшого но собственному опыту, чем был для Франции, для Европы, для человечества этот человек, - и введенного относительно него в заблуждение исключительными обстоятельствами своего времени. В начале двадцатых годов совершается превращение прозаического Бонапарта, которого m-me Сталь очень метко охарактеризовала, как le premier des contre-révolutionnaires, в поэтического Наполеона, продолжавшого и совершавшого собою великую революцию. Реставрация Бурбонов дала себя знать либеральным элементам французского общества, которые сначала на возвращение старой династии смотрели, как на событие, совмещающее в себе значение 1660 и 1688 годов в истории Англии. Либералы ошиблись, многие из них в 1815 году стали на сторону бежавшого с Эльбы Наполеона, а с самого начала второй реставрации видеть до 1824 года мы видим даже постоянное соединение либералов с наполеонистами под общим девизом революции. Особенно после 1821 года, когда сам Наполеон перестал существовать, эксплуатировалась память великого человека с антиправительственными целями: тогда сложилась наполеоновская легенда, окружившая чело узника св. Елены ореолом мученика. Понятно, что либеральная партия этого периода, жившая еще мечтами о республике, не могла быть на столько наивной, чтобы на самом деле видеть в Наполеоне действительного представителя своих идей: все было основано на разсчете подействовать на патриотизм массы именем императора, вознесшого Францию на верх славы, и воспользоваться распущенной армией, в которой не прекращался культ маленького капрала. Таковы были действительные мотивы союза либералов с наполеонистами в первые годы реставрации, когда все надежды первых возлагались на заговор с военным переворотом в перспективе, после которого они чаяли республики или монархии с конституцией 1791 года, тогда как наполеонисты ожидали возвращения империи {См. Thureau-Dangin. Le parti libéral sons la restauration. Paris 1876.}. Но еще более помогала сама реакция тому, чтобы Наполеон перестал быть пугалом для либерализма; мало того, не без содействия самих реакционеров превратился цезарь в какого-то коронованного демагога, надевшого на себя императорский венец только для того, чтобы обезпечить за народом добытые им путем революции права. Дело в том, что для известной части французского общества смелый генерал, навязавший себя в 1799 г. в первые консулы французской республики, уже тогда был спасителем революции от роялизма, с одной стороны, и от якобинства, с другой, и сам Наполеон, кроме того, как в начале своей политической каррьеры, так и в конце её постоянно уверял, что "его миссией было обезпечить торжество революция, сделавшись её умерителем во Франции и защитником в Европе" С другой стороны, люди старого режима, европейския правительства и французские реакционеры видели в загадочном корсиканце, самого опасного узурпатора и часто не хотели делать никакого различия между ним я другими революционерами: для того, чего хотели ультрароялисты при Людовике XVIII и Карле X, Наполеон, действительно, был слишком пропитан идеями ненавистного XVIII века. По мере того, как империя все более я более отходила в область прошлого, - все более и более бледнели на историческом портрете Наполеона краски деспота и, наоборот, ярче и ярче выступали те черты, которые связывали его в представлении людей старого режима с ужасной для них революцией. О связи этой говорили так много и так часто, что ей наконец поверили те люди, которые воскресили во Франции прогрессивные традиции предыдущого века. Легенда была готова, и легендарного Наполеона воспевает Виктор Гюго ("Ода к вандомской колонне") в то же самое время, как им провозглашается знаменитое положение о том, что le romantisme est le libéralisme en littérature (предисловие к "Кромвелю".

Этот образ легендарного Наполеона увековечил в исторической литературе Тьер в своей истории консульства и империи. Известна философия история Тьера, которая уже выразилась в более раннем его сочинении, посвященном великой революция. Одновременно с странной реабилитацией Наполеона началось во Франции историческое оправдание и революции. В то время, как Минье своей книгой об история великого переворота хотел показать, что либерализму нечего стыдиться своего происхождения, Тьер выдвигал на первый план фантастическую идею необходимости всего совершившагося и, с ловкостью завзятого оппортюниста, доказывал, что все совершалось во благовремение. Отсюда его поклонение силе, успеху, которые для него верховный критерий должного; отсюда оправдание всего обстоятельствами; отсюда отсутствие у него идеи преступления, вместо которого он знает только одне ошибки.По этому нея его история французской революции представляет из себя апологию конституанты против королевской власти, республики против монархии, которую думала создать конституанта, террора против жиронды и т. д., смотря потому, кто успевал, на чьей стороне находилась сила. Такое настроение историка, взявшагося за историческое оправдание революции, наиболее подходило к тому, чтобы и Наполеон вышед из-под пера его убеленным, прославленным и превознесенным, несмотря на весь либерализм, его самого, Тьера, одушевлявший. В сороковых годах смотрел Тьер на Бонапарта не иначе, как в двадцатых, когда писал свою историю революции: в заключении к ней он в следующих словах высказывает тот взгляд, который развивает позднее в "Консульстве и империи". "Он (Бонапарт) приходил продолжить в мире революцию - под монархическими формами; садясь на трон королей, он, плебей приводит папу в Париж, чтобы тот помазал его плебейское чело священным елеем; заставляет старую аристократию присоединяться в его плебейской аристократии, делает из плебеев королей, принимает в свое брачное ложе дочь цезарей и смешивает свою плебейскую кровь с одною из древнейших кровей Европы"... Для Тьера Наполеон даже олицетворение революции: c'était la révolution qui délirait, en lui, en son vaste génie! Так понял Тьер революцию и её продолжателя, словно весь вопрос был не в перемене порядков, а в том, чтобы плебеям сесть на барское место. Но как бы то ни было, в тьеровского Наполеона поверили, и эта вера в известной степени облегчила племяннику первого Наполеона повторить историю своего дяди.

В шестидесятых годах у Тьера явились критики, возвратившиеся в своем взгляде на Наполеона I в m-me Сталь. Неисторический взгляд реставрации и польской монархии после второй республики и нового цезаризма стал сменяться другим, более соответствующим истине. Одним из первых выступил против тьерововой традиции Шоффур-Кестнер {Chauffour-Кеstner. М. Thiers historien. Notes sur l'histoire da consulat et de l'empire. Paris. 1863.}, разобравший Историю консульства и империи. Барни {Barni. Napoléon et son historien М. Thiers. Genève. 1865.}, долгое время бывшая во Франции при Наполеоне III даже запрещенным плодом. Когда пишущему эти строки пришлось потребовать ее в парижской национальной библиотеке, то выдали ему ее не сразу, так как она находилась в резерве, т. е. таком отделении, где помещаются редкия книги и вообще такия, получить которые можно только с особого разрешения управления библиотеки: там находилась книга Барни во время империи, а попала она в библиотеку по особому случаю: ее конфисковали у одного француза, носящого какую-то громадную фамилию, при переезде им французско-швейцарской границы. Это обстоятельство одно уже указывает, какой сильный удар наносит книжка Барни традиционному Наполеону Тьера. Но это было только началом, ибо около того-же времени стала выходить известная история Наполеона I Ланфре {Lаnfreу. Histoire de Napoléon I. Пятью том этого сочинения останавливается над временем перед войной с Россией (1811).}, Барни и Ланфре пошел еще один французский писатель Жень (Jung), по поводу книги которого мы пишем эту заметку.

время Бонапарта, ибо с 1799 года начинается уже Наполеон. Далее, на обложке же помечено, что книга написана на основании неизданных материалов, и на это мы считаем нужным обратить особенное внимание читателей. Само собою разумеется, что для истории жизни такого человека, как Наполеон I, литература представляет громадное количество материала, которое не перестает увеличиваться до последняго времени: известны, напр., вышедшие недавно мемуары Меттерниха и m-me de-Ремюза. В сожалению, многое из этой литературы было разсчитано вовсе не на то, чтобы представлять дело в истинном свете, и содействовало только развитию легенды и неисторического взгляда, который теперь новым историкам приходится разбивать по частям. Надежнее материал архивный, но он не всегда бывает доступен, а иногда его прячут подальше от взоров, что было и в данном случае. Наполеон оставил, наприм., обширную переписку, для издания которой Наполеон III назначил особую коммиссию. Коммиссия дело свое сделать съумела: многие важные и интересные документы были выпущены из издания, другие пересмотрены и исправлены; кроме того, коммиссия нашла нужным начать только с 1793 г., следующим образом объясняя это в своем рапорте императору: "объявляя, что его общественная жизнь начинается с осады Тулона, Наполеон обозначил сам точку отправления, которую должна была избрать коммиссия". Таким образом, весьма интересные моменты в жизни Наполеона сознательно оставлены были издателями корреспонденции императора без того материала, которым задумали вновь осветить его биографию с 1793 г. Наш автор и воспользовался этим неизданным материалом, проследив в первом томе своего сочинения жизнь молодого корсиканца в связи с историей Корсики до начала 1791 года, когда честолюбивый артиллерийский офицер покидал Аяччио.

Mené par le Destin vers un but invisible.

К книге приложено несколько pièces à l'appui, в числе которых есть и архивные материалы, коими пользовался автор. Эти неизданные источники, легшие в основу сочинения Жёна, и составляют самую замечательную его сторону, благодаря которой детство и молодость Бонапарта делаются нам более известными, нежели хотя бы и из первого тома труда Ланфре. Даже вопрос о времени рождения будущого повелителя Франции (7 января 1768 или 15 августа 1769 г.) трактуется автором весьма интересно: он приводит много документов в пользу первой даты и объясняет вторую желанием родителей маленького книгу весьма интересной, и мы в праве ожидать, что и продолжение сочинения с этой стороны будет также интересно.

Нельзя того же, к сожалению, ожидать относительно общого исторического освещения автором предмета своего исследования. Жён желает быть не только историком, но историком военным. Посвящая свой труд, подобно многим своим соотечественникам, издающим книги в настоящее время, Гамбетте {Некто Фарг, посвящая в льстивых выражениях свой перевод "истории демократии в Европе" Мея (Paris 1879) Гамбетте, не преминут похвастаться, что Гамбетта написал ему письмо.}, автор, подписавшийся officier supérieur l'Etat-Major, говорит: "вам посвящаю я это исследование о Бонапарте и наших старых республиканских армиях." В предисловии, далее, он жалуется на то, что до сих пор слишком пренебрегали "социологической стороной великих проблемм истории", к числу каковых он относят вопросы чисто военно-технического свойства (стр. VIII). Вся книга, где только удобно, пересыпана милитарными сентенцияни в роде того, что l'armée est l'expression la plas parfaite de Fétat moral et social d'un pays, так как une armée n'est pas seulement une machine: elle constitue un être moral dont la force réelle consiste dans la concordance de ses éléments intellectuels avec les institutions du pays (стр. 128 и 129). Наконец, в сочинении слишком много мелочных подробностей о военной организации и военной школе при старой монархии, и даже уж очень обязательно автор сообщает нам списки кадетов и офицеров, бывших одновременно с Бонапартом в школе и полку, и перепечатывает разные оффициальные документы военного ведомства в роде, положим, какого-нибудь отпуска, данного Бонапарту. Такия специальные подробности слишком часто прерывают изложение биографии Наполеона, и есть опасность, что в дальнейшем новый историк Наполеона I, дошедши до 18 брюмера, не даст никакого оригинального взгляда собственно на время своего героя, хотя и обещает это в заглавии своего сочинения, и что мы познакомимся у него более с будущим полководцев, чем с будущим цезарем Франции и le premier des contrerévolutionnaires. Автор слишком военный человек, так что если, по его мнению, история Бонапарта до сих пор не написана, то одной из главных причин этого было то, что прежние историки не были офицерами, а среди офицеров было мало таких, которые были бы en mesure d'apprécier l'évolution des institutions militaires et la connexité de ces dernières avec l'organisation civile de l'Etat (стр. VI). Во всяком, однако, случае мы не найдем у Жёна легендарного Бонапарта.