Противоречия или гордость ума и слабость сердца

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Противоречия или гордость ума и слабость сердца (старая орфография)

Из многих дам и мущин, ужинавших в дом одинокого, но гостеприимного Полиекта, всегдашняго Московского жителя, все раззъхались посл, ужина, кроме красавицы Валерии, его родной, молодой племянницы, которая по смерти своих родителей жила у тетки в дом, во всякой день ужинала у дяди, у сего почтенного и доброго старика. Он любил ее как дочь, но видел без ослепления, и с ласкою остерегал от заблуждения молодости и общества. "Береги доброе имя" говорил ей Полиект, между тем как подавали её карету; "ты добра умна, и любезна, но слишком ветрена и нескромна." - Вы так судите в шестьдесят лет, с улыбкою отвечала Валерия, целуя его руку; - но вы не так думали в двадцать, согласитесь сами? - "Нет, никогда не любил я ветреных женщин"... - Таких, как я, вы сказать хотите; но будьте справедливы. Можете ли сомневаться в постоянстве моего сердца? Могу ли иметь слабые привязанности? Нет! кого полюблю один раз, того буду любить вечно! - "Так, знаю твое сердце; но, друг мой, кто верит тайным добродетелям женским, когда поступки обличают в пороках? Ах! видя твою легкомысленность, и воображая, чего она может тебе стоить, я готов плакать как младенец. Пока ты не будешь за мужем и щастлива, я не умру покойно." - Дядинька! вы меня трогаете. Но скажите, чего вы хотите? чего требуете? - "Того, чтобы ты не была так скора на изъявление твоих предубеждений в пользу одних и против других людей, так насмешлива в твоих летах, и в состоянии твоего пола, так наконец не справедлива на счет некоторых людей, которые не без причины гордятся перед тобою их достоинствами....." - Угадываю! вы говорите об Евгение? - "Да; ваши вечные противоречия мне не нравятся." - Хорошо, обещаю вам не противоречить ему никогда с нынешняго дня. Чего не сделаю в угождение вам? Но позвольте мне взглянуться в зеркало? Где часы ваши? Пристала ли ко мне эта шаль? Но, простите; спешу на бал. - Племянница скрылась; a дядя глазами и мыслями ее провожая, говорил сам в себе: "Избалованное дитя фортуны, ты погибаешь!"

В самом деле, веселая, живая, пленительная Валерия родилась любимицею природы и щастия, которые щедро осыпали ее дарами своими, украсили достоинствами ума и сердца, преимуществами рода, красоты и достатка. Но как воспользовалась красавица сими щастливыми дарами? Как многия сии подобные, изменяя добродетели: для любезности, обращая способности природы на усилия искусства, и от развратных нравов света портя свое доброе сердце. К тому же, она имела безмерную гордость, и кроме дяди не позволяла никому говорить себе истины, Нарциссов влюбленных в зеркало и в самих себе, нечто свыше обыкновенного образа мыслеи, чувство своего достоинства и глубокая сердечная нежность, сделали ее строгой в выборе женихов, и неприступной для толпы искателей. Наружность обманула наблюдателей. Знаки её равнодушия к женихам отнесли к видам честолюбия, a свободное обращение со всеми молодыми людьми к ветрености и непостоянству сердца. Полиект судил о ней справедливее. Он видел, что её маленькая слабость состояла только в свойственном её полу желании нравиться самым невинным образом без всякого порочного намерения, видел и сожалел, что наружная склонность подражать нравам света обнаруживала в ней движения порочного кокетства. Но ему было всего чувствительнее и досаднее то, что она подала повод к предубеждению против себя одному из дальних его родственников, который с недавняго времени жил у него в доме, и которого ему хотелось женить на племяннице.

Сей сродственник Евгении, прекрасный собою мущина, около 30 лет, имел строгия добродетели, едва смятенные глубокою чувствительностию, великую привязчивость к светским порокам, и маленькую слабость досадовать на успехи, чуждые его славе. Как пятна на солнц, так слабости в мудрых; их скорее замечают, может быть от того, что он облегчают самую раздражительную боль в чувстве самолюбия, как те в чувстве зрения. И как скоро воспользовалась сими слабостями толпа ветреников и ветреник, чтобы вызывать его на совместничество и оспоривать его преимущества! Из тех, которые с большим жаром противоречили его суду и мнению, была Валерия, умная Валерия, достойная защищать справедливейшее дело. Упрямый Евгений не хотел ничем жертвовать для удовольствия Грации, a красавица не хотела ничего уступить требованиям строгого мудреца, и молодые люди, видя их жаркие споры, говорили с улыбкою: ни когда эти антиподы не будут иметь ничего общого, ни языка, которым говорят, ни правил, которым следуют в жизни.

После того, как Валерия обещала дяде не ходить более в споре с Евгением, сей последний принял на себя то же обязательство, по убеждению Полиекта; но оба с того времени перестали не только противоречить, но и говорить друг с другом. Напрасно Полиект придумывал способы исполнить свое желание. Как было приступить в делу? как заговорить о том двум человекам, до того предубежденным друг прошив друга, что один не хотел слышать похвалы другому? Иногда Полиект брал каждого по одиначке, и хвалил перед ним другого, ожидая безпристрастия и справедливости; но без всякого успеха. "Какой суровый ум" говорила Валерия, "какое черствое у него сердце!" -- Какая неосновательность мыслей - говорил Евгения, какие порочные правила; это может ожидать от нее уважения к добродетели? - "Это самый холодный философ!! восклицала Валерия. - Эта своенравная и высокомерная прелестница - утверждал Евгенийй. Старик отчаялся, и замолчал.

В летах глубокой старости самое легкое прискорбие действует на физическую природу, и добрый Полиект, огорченный сими обстоятельствами, слег в постелю от жестокой нервической болезни. Три недели никого не принимали; одна племянница с теткою своею навещала больного. Последняя часто уезжала; но Валерия проводила день и ночь, вернейшая точность в исполнении докторских предписаний, a всего более неизменная кротость, с которою она вытерпливала несправедливые иногда ропоты и укоризны больного, изумили Евгения; едва ли строгий разум его не примирился на тот раз со всеми светскими слабостями по крайней мер он готов был снисходить к ним по слабости своего собственного сердца. Скоро Полиект начал выздоравливать. Он лежал еще в постеле, но без страдания. Иногда Валерия читала ему книгу; иногда он разсуждал с нею не без намерения в присутствии Евгения о тех нравственных предметах, которые представлялись в книге и которые могли обнаружить перед ним её доброе сердце. В один вечер зашел разговор о дружбе. Валерия хвалила описания сей героической страсти в Ричардсоновой Клариссе и в Руссовой Элоиз, и говорила шутя, что любовь отсвечивается в дружбе, как солнце в стекле, или воде. Может быть она не позволила бы себе так смело изъясняться о любви, естьли бы не видала себя равнодушною к Евгению, a его равнодушным к себе. Как бы то ни было, она продолжала разсуждать с великою основательностию. Пылкое воображение, доброе сердце, неразлучное с женщинами желание нравиться; лицем, или умом, приносили ей дар красноречия. Во все время Евгений молчал и слушал; но перед концем разговора сказал: "Знаете ли однакож, что я думаю? Дружба есть дурная копия любви, или, следуя вашему сравнению, неясное отражение её чистого света." Валерия взглянула на него с коварною усмешкою, и едва не сказала: Вы философ, a почитаете любови чистым светом, но удержалась в присутствии дяди, который, предвидя её насмешку, принял на себя важный вид и остановил ее строгим взором. Между тем она защищала свое дело, называя мудреца преступником добродетели и природы; но мудрец был на сей раз не чистосердечен: немного женского лукавства пристало в нему от красавицы. Совсем не так думал он о чувстве дружбы; но ему хотелось говорить о преимуществе любви, и некоторые сильные доказательства, приведенные в пользу сего последняго мнения, заставили Валерию раза два задуматься и даже закраснеться. Разговор кончился. После ужина Валерия уехала домой, но уехала с удивлением, что строгий Евгений предпочитает любовь дружбе, и это удивление не выходило у ней из головы.

"Как показалось тебе вчерашнее разсуждение о любви?" Этот вопрос, самый обыкновенный, привел Валерию в некоторое замешательство от того, что дядя угадал некоторым образом её тайные сомнения. "Что значит этот вопрос?" спросила она с удивлением. - Ничего; хочу сказать только свое мнение" - "Нет, ваше лице показывает что-то таинственное?" - Нет другой таинственности, кроме той, которую нахожу в речах Евгения, и которой не могла бы не заметить. Его вчерашнее мнение противоречит, кажется, его строгим правилам и его обыкновенному удалению от любви и женщин. "Чтож вы заключаете из того?" с улыбкою спросила Валерия. - То, что он имеет намерение жениться и, может быть, на тебе. - Валерия ахнула. "Что вы говорите, дядинька? Я и Евгений!... какая пара!.... Но скажите, пожалуста, разве он говорил вам что нибудь на то похожее?" Догадливый старик нарочно задумался. - "Нет" повторила Валерия с любопытством "вы молчите и что-то скрываете." - Когда ты хочешь знать - отвечал Полиект с важным видом, который имел свою цель и причину, - то скажу тебе, что он расположен жениться, и говорит прямо, что естьли бы ему надлежало искать себе подругу в кругу светских женщин, то выбор его обратился б не на тебя, и что он предпочитает тебе многих других женщин по их любезности и красоте. Но может быть.... - "Какая мне до того нужда", перервала Валерия с огненною в лице краскою; "и что вам вздумалось говорить мне о таком замужстве, которому предпочту скорее вечное уединение в стенах монаетырской кельи." - Однакож Евгений имеет достоинства, добродетели и чувствительность, которые могут сделать женщину щастливою. "Пускай бережет свои достоиства для других. Но перервем этот разговор, для меня очень скучный." - Так кончила речь, но оставила впечатление в уме и душе Валерии, которая не смела спросить, a любопытствовала знать все подробности того, что Евгений говорил о ней. Обман Полиекта имел свое действие. Живо тронутое самолюбие Валерии задавало её деятельному воображению труд угадывать, по какому случаю строгий мудрец этот решиться на женитьбу, и каким образом он судил и сравнивал красавиц. Сколько она ни почитала себя равнодушною к его мнению, однакож его гордость страдала, и сердце против воли занималось тем предметом, о котором разум не позволял ей мыслить

По совершенном выздоровлении Полиекта, когда гости съехались в один вечер в ужину, остались подле Евгения одни пустые кресла, на которые Валерия села, как вдруг Евгений встал с своего места, и занял другое, без всякого умысла. Никто в шумном стечении людей не заметил сего перехода, кроме Валерии, которая вспомнила тотчас пересказанные ей Полиектом речи. Не досадно ли, думала она сама в себе, что тот человек, который не имел и не имеет никакой причины на меня жаловаться, показывает ко мне явное презрение? Конечно не важно для меня его мнение, но чувствительна обида; и естьли не всякая женщина может ожидать почтения к её достоинствам, то всякая имеет право требовать уважение к её полу: правило, конечно и ему известное. - Эта мысль долго занимала Валерию, раздражая её тщеславие; но чтобы показать себя равнодушною к сему поступку, она смеялась, хохотала, резвилась, замечая украдкою каждый шаг Евгения. Иногда ей казалось, что он смеется над ней, и даже произносит её имя, перешептываясь с приятелями, иногда она пробегала мимо того места, где был Евгений, чтобы говорить с другими, но вслушиваться в его речи. Ей хотелось чрезвычайно привязаться к первому слову и случаю для отношения грубому человеку насмешкою, или презрением. В конце вечера, остановясь нарочно у того места, где Евгений сидел с несколькими дамами, она вмешалась в общий разговор, и Евгений, видя все места занятые, уступил ей свое так вежливо и охотно, что Валерия отблагодарила его самым чувствительным образом. С какою удивительною скоростию обращают сии люди с живым характером от одного движения к другому! В сердце Валерия видела уже не досаду, обыкновений, но, что всего более утешало её самолюбие, Евгений стоял подле нее, брал участие в разговоре, и соглашался со многими её мнениями. Бог знает, как далеко забегало на тот раз женское воображение для изъяснения сего феномена в пользу своей красоты и любезности! Но догадки умной женщины в любовных случаях не далеки всегда от истины. Как бы то ни было, она обещала сама себе вознаградить его внимание ласкою, как за несколько минут перед тем хотела отплатить ему за грубостию насмешкою (крайности, не редкия в женщинах!); но, к её сожалению, Евгений скрылся: жестокая головная боль не позволила ему возвратиться к ужину. Напрасно Валерия, безпрестанно оглядываясь на все стороны и двери, ожидала его; нетерпеливое желание изъявить ему сердечную ласку не могло исполниться; и дамы, проводя с нею остаток вечера, находили ее молчаливой и скучной против обыкновения.

С неделю Евгений лежал в постеле от легкой простуды, и всякой раз, как Валерия приезжала к Полиекту, она посылала осведомляться о здоровье больного, с изъявлением учтивого, но искренняго желания видеть его скорее. По истечении недели они увиделись в доме Полиекта до съезда гостей и в отсутствии хозяина, который, по некоторым делам отъехав к ближнему соседу, оставил племянницу для угощения ожидаемых в вечеру дам. Как не вспомнить и как не заговорить о давнишнем, но памятном случае? Когда Евгений благодарил Валерию за принятое в его болезни участие, она отвечала ему с улыбкою: "Видите, что я не злопамятна?" - Как? спросил Евгений - разве я подал вам причину к злопамятству? - "В последний раз, как мы виделись, вы бегали от меня." Евгений изъявил сомнение; a Валерия напомнила ему тот случай, о котором говорила; и он отвечал искренно, что оставил тогда свое место без всякого намерения, и совсем ее не заметя. --"Верю, что вы не замечаете меня и мне подобных" повторила Валерия с живостию; "но так близко, как я была от вас?" - Так вы думаете, что я могу только замечать вас вблизи? - "Едвали и тогда; a ваше призвание есть тому доказательство. И где вам строгим мудрецам снисходить к нам слабым тварям, созданным только для вихря забаве и для мрака безвестности! не правда ли?" -- Может быть и правда, только не для вас. Позвольте сказать себе, что вы не так смиренны в чувств вашего женского достоинства! Но, Валерия, вы начали опять войну; которую продолжать не имею желания и намерения. - Валерия улыбнулась. Они замолчали. Через несколько минут Евгений так возобновил разговор: "Знаете ли, Валерия, что за две недели перед этим во всю болезнь вашего дядюшки вы были совсем другою женщиною?.... нет! вы были свыше всех женщин в мире? - вы были Ангелом кротости, благоразумия и добродетели!"... - Вас ли я слышу, Евгений! Какая лестная для меня похвала! Вы не обманываете конечно, ибо не знаете лести, Ах! как желаю быть всегда достойною вашего хорошого мнения и примирить с собою наконец строгого, но великодушного человека, которому сама отдаю и честь и справедливость. - "Верить ли мне искренности этой речи?" - не думайте, Евгений, чтобы вы были одни: на свете искренны, и послушайте. Вы меня видели легкомысленной на словах, ветреной в поступках, упрямой в моих безразсудных мнениях; но знаете ли от чего? скажу вам также откровенно. Я видела себя покрайней мере в разстоянии земли и неба от прекрасной цели и великих добродетелей, на которые вы указывали свету с гордостию. По той же гордости и в тайной досаде, что не могу приближиться к вашим правилам, я поставляла себе за славу от них удаляться, другое к тому признание в знак совершенной откровенности? Ваша мудрость казалась мне немного принужденною, не совсем естественною, не для чувствительных людей сотворенною. Конечно я ошибалась... - "Нет, вы были правы" перервал Евгений с великим жаром. "Я притворялся холодным стоиком, когда был чувствительным и слишком чувствительным человеком, которому дорого стоила его строгость." - Как! - воскликнула Валерия с улыбкою - и вы мудрые имеете ту слабость, в которой упрекаете нас бедных женщин, не говорю уже лукавить, но таить ваши чувства и мысли? -- "Побуждения наши были почти одне" отвечал Евгений, не много смешавшись; "я не хотел, как и вы, из одной гордости уступать вашим требованиям, и не надеясь ничего выиграть перед женщинами через достоинство и добродетель, я удвоил свои наружные строгости; но теперь примирился с вами и...." - При сем слов растворились двери. Приехали гости. Евгений не мог договорить, чего с любопытством и нетерпением ожидала Валерия. Нещастная литера! нещастный союз; и, ты отрезал речь, вместо того, чтобы связать ее! На нем остановились два сердца в смятении и неизвестности, как роковое слово нна устах Евгения без конца и развязки.

Как скучны гости, думала Валерия, усаживая дам, и не удостоивая мущин никакого внимания, та, которая любила гостей, и не оставляла мущин без приветствия. Казалось, что на тот вечер Евгений и Валерия переменились в их свойствах и поступках: тот был приветливее, говорливее, даже развязнее; a та гораздо осторожнее в её живости, молчаливее против обыкновения, и задумчива. Но оба говорили и поступали, как по тайному согласию: так встречались их мысли в предметах общого разговора. На лице Валерии пылал румянец от сердечных движений; a Евгения оживляла какая-то наружная веселость.

и все вокруг себя украшала неподражаемою приятностию веселого разума, цветущого, подобно красоте её, всею свежестию природы - как вдруг, Полиект возвращается домой. Едва она видит его входящого в двери, и подбегает к нему с пылкостию, с изображенною на лиц радостию, с речью, готовою лететь из уст её таким приметным образом, что Полиект останавливается и говорит: "Ожидаю, мой друг; у тебя слова на языке." На беду слова изчезли. Валерия раздумала говорить; но смешалась, видя стоящого перед нею старика, и все общество, в молчании ожидают ее конца забавного явления. Она хочет отъиграться шутками. Забавники приступают к ней; сам дядя требует объяснения; a в нъскольких шагах стоит Евгения, строгий наблюдатель, и верно смотрит на нее с важностию Катона!... Какое стечение свидетелей и затруднений!.... Как ни умна и ни проворна Валерия, она не может ничего придумать от замешательства, кроме неудачного способа отвести Полиекта в сторону, которому говорит в полголоса: "Мы примирились почти с Евгением, вот о чем хотела вам сказать, но ради Бога".... - Какая странность! - громко перерывает Полиект (который имел свои виды, и которого напрасно просили молчать), - какая странность выдавать это за тайну. A я поздравляю Евгения с общим примирением, - Евгений усмехнулся и покраснел не совсем как мудрый, и не совсем еще как влюбленный.

В течении сего вечера нетерпеливая красавица выжидала Евгения во всех углах и местах, где редела толпа гостей, что бы возобновить без свидетелей разговор, нещастным образом перерванный. Но осторожный человек не позволил себе говорить в многолюдстве, чего не изъясняют на ветер и удачу, и что напрасно ожидали от него, как тайну жизни от рока и Провидения. С вечером протекала надежда, она изчезла совсем, когда кончился ужин; и Валерия готова была ехать домой с каким-то внутренним расположением к досаде, естьли бы другой новый случай не привел ее в самое приятное удивление. В час её отъезда, когда она откланивалась Евгению, он подошел поцеловать у ней руку в первой раз в жизни, и в полголоса сказал: "Вы были нескромны." Этот дружеский упрек, в тайне произнесенный кротким голосом и с приятным видом; ласка, которую важный мудрец никогда ей не оказывал, и которая имела для нее цену прелестного дара любви, оба знака некоторого рода доверенности и несомнительной нежности, ей изъявленной человеком, до того времени угрюмым, и, казалось, нечувствительным: сколько лестного для женского самолюбия и приятного для сердца, занятого уже своим предметом!

свидетелям, под верною печатью таинства! сколько было таких чувств, с которыми одно сердце отзывалось, кажется, на голос другого, как будто бы пересылаясь и переговаривая между собою через тихого Ангела ночи! Милый человек, говорит Валерия, как судила я несправедливо о тебе и о самой себе!... Всегда буду уважать и любить тебя, но как друга!... Могу ли надеяться?.... Нет... Мудрец и влюбиться!... Но по чему знать?... может быть... И какие последния слова замерли на устах любезного Евгения?.. - О Валерия, мыслил последний в свою очередь, Бог знает, до чего бы договорился и вчерашний вечер, естьли бы не гости... Склонности сердца, слабости разума, все таинства души моей готов я был открыть как бы самому Богу, со мной беседующему, тебе восьмнадцатилетней красавицы, младенцу по летам и чувству!... Но я сам был на ту минуту младенцем!... Буду ли всегда в таком безпамятстве?... Ах! поздно, поздно!.. Ты цветешь, a я - отцветаю... Но мы не хотим и не можем пересказывать всего, что говорили втайне сердца наши друзья, и... едва не сказал и любовники. Нет, они еще не любовники, но похоже на то; и может быть мы не много ошибемся, естьли назовем их сим именем.

По утру Полиект изъявил Евгению желание слышать подробности того примирения, о котором племянница объявила ему накануне, и последний рассказал чистосердечно, как дело происходило, умолчав только о некоторых сердечных движениях. Опытной старик разсмеялся, не от лукавства, но от радости.

На другой день герои наши встречаются у Полиекта; и Евгений удивляется, смотря на красавицу. Как просто и скромно одета Валерия! как видно намерение угодить вкусу нового друга, который любит простоту и хвалит скромность! Без всяких других украшений, кроме белого платья и черного кружевного покрывала, кстати соединенных в знак сердечного траура и чистой Вестальческой добродетели (а женщины имеют великий дар изъясняться через эмблемы), молодость и красота лица её сияют сквозь прозрачное кружево, как солнце сквозь облако. Но что всего более украшает ее в глазах Евгения? Новая заботливая осторожность в всех частях женского наряда; не видно того смелого небрежения, с которым тонкий флер прикалывался некогда, у её прекрасной груди. Евгении дорого ценил её осторожность; и сколько жадные взоры и слабое сердце не оспоривают строгий разум в пользе таинства для женских прелестей, он благодарит красавицу за её внимание к долгу скромности и за спасение святых прав невинности от взоров наглости и безстыдства. С неменьшим удовольствием видит он, как Валерия удерживает забывчивых ветренников в пределах строгой должности, удаляется от их обидной ласки и выразительным взором относит к нему достоинство сего примерного поведения, как подражание его примеру, как дань его добродетелям. В любви всякая жертва есть для одного дар, "Вы не веселы? может быть вы не довольны?" и щастливый Евгений, угадывая смысл вопроса, отвечал с полным сердцем: - Нет, я весел, я доволен; будьте всегда подобны себе самой.--

В конце вечера разговор обратился на спектакли. Некто из гостей предложил Валерии играть на его домашнем театр. Она не отвечала ничего решительного; но взглянула на Евгения такими глазами, которые требовали его мнения. Между тем, как продолжали разсуждать о спектаклях, она умела довести разговор до мнения некоторых строгих людей, которые не позволяют их полу являться на сцену для забавы публики и для увенчания себя пальмою. актерской славы. Многие вооружились против излишней строгости сего правила, но Евгений и Полеикт защищали его с великим жаром. "Когда так!"' воскликнула Валерия, "то с нынешняго дня никто не увидит меня на сцене. Один раз играла я на театре, но этот раз будет первый и последний в жизни моей." При этом слов улыбнулись многие из молодых и старых людей, перешепнувшись коварным образом; a Валерия закраснелась от сердечного пламени и от явного признания, которое вырвалось из уст её по быстрому движению страстной души. Каким прелестным существом казалась она Евгению! Он не верил еще силе любви её, но верил уже сил добродетели над её сердцем, и влечению своего сердца к её уму и красоте. Единственная женщина в мире! думал он сам в себе, ты решила наконец мои сомнения! Как долго не понимал я, от чего в одно время досаждали и льстили мне наши протворечия! К тебе летел я на сладкую брань, в тебе любил тот ум, тот язык и тот добрый нрав, которых оспоривал достоинство по одной наружности, но перед которыми тайно в душе смирялся. А теперь, теперь.... душа моя отдана тебе!....--

Таким образом они продолжали видеться и в следующие дни, с тайною сердечною склонностию, но без объяснения, с общею, но безмолвною доверенностию, один угождая другому, тот смягчая свои строгости и требования, a та умеряя свое легкомыслие и очищая свои нравы; один примиряясь с любезностию, a другая с мудростию, но оба говоря себе: ах! мы можем только быть друзьями! Они обманывались, но Полиект не обманывался, примечая за ними в ежедневных свиданиях оком опытного наблюдателя и ревностного их друга. Посмотрим, какую пользу принесет ему наука сердцеведения!

бывает в дом Полиекта, и который в самом дел искал руки её. Сей последний слух дошел до Евгения через людей, всегда готовых или от праздности, или от порочности, спешит объявлением печальных известий. С того времени он начал замечать за сим молодым человеком с ревностию, с часу на час возрастающею; a как Валерия не подозревала ни мало сей ревности, то и не могла она избегать тех случаев, которые возбуждали в нем несправедливое подозрение. Однажды, когда Полиект давал у себя маскерадный бал, Валерия танцовала с молодым человеком несколько раз сряду очень неохотно, но из вежливости, по долгу хозяйки, и не имея возможности отговориться от убедительного приглашения. Евгений, смотря издали, кипел от ревности и сомнения. Каждая улыбка красавицы, каждый взор её, обращенный на кавалера, каждое приятное его слова волновало кровь любовника. Ему казалось уже, что он читает в их глазах согласие любви и признание страсти. Он не мог более вытерпливать мучительного подозрения; но когда Валерия, по общему вызову всей публики, начала с тем же кавалером Рускую пляску, которая выражала некоторым образом живость любовной страсти, и когда молодый человек преклонил перед ней колено, Евгений, вне себя, скрылся. Перервем ослепление, говорил он сам себе, заключась в своей комнате, перестанем быть игрушкою страсти, и молодой красавицы. Любовь, и любовь безънадежная, не есть дело мудрого. Может ли Валерия не предпочесть мне молодого красавца? - Несколько часов Евгений сражался с самим собою, но решился наконец в уме, a не в сердце своем, уехать на другой день из Москвы. Он возвратился на бал перед концем, но скрыл от Валерии свое неудовольствие.

отъезде в деревню. Полиект угадал причину, задумался, и наконец спросил: "И вы едете непременно сего дня?" - Сей час, - отвечал Евгений. "Ho у вас нет еще ни подорожной, ни почтовых лошадей?" - "Сам бегу за ними, - "Говорили ли вы с моей племянницей о вашем отъезд?" - Нет. - "Она будет сожалеть; но долголи пробудет в деревне?" - Удаляюся из Москвы навсегда. - "Какое скорое и твердое решение! Что бы могло вам подать к тому повод?" - Ничего, кроме скуки в город. - Полиект принял на себя таинственный вид, и через несколько минут молчания, сказал: "Это для меня тем прискорбнее, что я надеялся иметь вас гостем на свадьб нашей. - "На какой свадьб?" с ужасом спросил Евгений. - Разве не знаете вы, что моя племянница идет за муж? - "И так Валерия ваша Валерия, точно идет за муж?" - Да; чтож вас удивляет? - "Ничего; a кто этот смертный, ей предназначенный судьбою?".... - Это не моя тайна, не могу открыть ее; но кстати вспомнил я, что Валерия поручила мне просить вас переговорить с нею об этом деле сегодняшним утром. Она скоро приедет.... - "Co мною переговорить об этом деле? Это странно, насмешливо и даже безстыдно." Старик притворился, будто бы не вслушался в последния слова, a Евгений через минуту, размышления прибавил: "Хорошо... я буду, у вас к тому часу." - Он удалился скорыми шагами, говоря самому себе: увижу по крайней мере, с каким лицем эта ветреная прелестница подпишет мне приговор смерти, увижу - и буду доволен.

Едва он скрылся, и Полиект отправил письмецо к Валерии, которая, по дядиному приглашению, весьма убедительному, но только не объясненному, прискала от неизвестности без души и памяти. Хитрый старик, обняв ее, сказал: "Не безпокойся, нет ничего важного; дело состоит в том, что я хотел с тобою проводить до заставы Евгения, который сего дня отравляется в свою деревню." - Что вы говорите? Евгения едет сего дня в деревню? - "Да, сей час и навсегда." - Вы шутите? - "Ни мало; подорожная взята, и лошади уже готовы". - Боже мой! - воскликнула Валерия, - что может быть причиной сего отъезда и намерения? Ради Бога объясните мне тайну, выведите меня из мучительной неизвестности? - "Я не знаю сам тайны; но от чего ты пришла в такое смятение?" - Ах!... дядинька!... я люблю его, как не любила никого в жизни, как буду только любить его одного, вечно, до гроба!... Спешите к нему; удержите его... Нет!.... призовите его сюда!... пускай он видит мое состояние; оно тронет, может быть жестокого человека, которого я считала чувствительными... Неблагодарный, каких жертв не принесла я из любви к нему!... Где награда? где любовь? - Валерия плакала, а дядя улыбался - как вдруг человек отворил двери для входящого Евгения.

Отчаянный Евгений, увидя из окна въезжающую на двор карету и в карете Валерию, хотел броситься на крыльцо, чтобы осыпать ее укоризнами; но, долго не имея силы и смелоcти, побежал наконец к Полиекту - входит, и - какое явление! - Валерия стоит перед дядею, цалуя его руку и моля о посредничестве... Бледность её лица, катящиеся по лицу слезы в безпорядке разсыпавшияся по по плечам волосы: какой предмет для взоров Евгения, который ожидал видеть красавицу веселую и щастливую! Он останавливается от удивления и смятения.

"Евгений! утешь твою невесту; a ты, Валерия, твоего жениха, и сложите руки в знак общого согласия." Они слышат, но стоят, не подавая друг другу руки и не смея взглянуть друг на друга. Их взоры устремляются на дядю, но Полиект повторяет со смехом: "Разве я ошибся? разве не хотите вы быть супругами? Эти слова, этот смех ободряют двух любовников, некогда столь гордых, a теперь столь слабых и робких. Довольно сказать, что они соединяют руки и сердца в присутствии доброго старца, который от глубины души радовался сею развязкою, ускоренной его выдумкою.

Скоро во всей Москве узнали о сем новом союзе. Одни кричали от удивления, другие критиковали от зависти; иные угадывали и подозревали, чего совсем не было: но щастливые любовники сделались добродетельными супругами, которых щастие и согласие не перерывалось до конца жизни. Часто они удивлялись их первым предубеждениям и противоречиям; но Полиект говорил им: "Не удивляйтесь; я видал в жизни, что любовь начинается размолвкой, как размолвка оканчивается любовью. Впрочем наш пример доказывает, что наружность иногда обманчива."