Обе школы или Свет и уединение

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Обе школы или Свет и уединение (старая орфография)

Нрав женщины есть дело природы, нравы её дело воспитания, общества и моды; которой все подвластно от мнения до вкуса; от природы до науки и от раболепства невежд до гордости мудрых. Мы жалуемся на ветренность женщин; было бы справедливее жаловаться на легкомыслие мущин, на безумие века, на ослепление отцов семейства. Естьли немногие мудрецы имеют столько твердости духа, чтобы смело возвысить голос пред законодателями света и условные предразсудки оспорить языком вечной истины, то можем ли осуждать молодых красавиц за то, что не противоречат общему мнению и не укрываются от общого зла? Слабые твари, обольщенные светом, уступают силе примеров, подобно человеку, которого уносит быстрота потока, и который наконец тонет на дне обманчивой стихии. Не столько злонамеренных преступников, сколько жертв безвинных, - и следующая повесть подтвердит может быть наше мнение.

Пальмира, единственная дочь Г. Нолина, несколько уже лет овдовевшого, выросла в Москве, в Столице искусстве, забав и просвещения. Её воспитание было самое блестящее: в пеленах и в колыбели учили ее говорить на языках иностранных на руках выносила ее Англичанка; младенческия игры делили с нею сверстницы разных наций, и наконец знатная эмигрантка, родом из Парижа, образовала ум и сердце молодой Россиянки. Первые артисты в городе настроивали её голос и руку к приятным искусствам Орфеев, ноги и стан в гибкости Вестрисов. Дамами прославленные молодый пастор вводил ее в таинства Богословия по Шатобриановым сочинениям. Недоставало только морали. Но конечно бы родитель пригласил и для того молодого ученого студента, естьли бы светские обычай позволяли, или справедливее, терпели такого рода науку. Одним словом, сей отец не жалел ничего для успехов дочерняго воспитания, кроме собственных трудов своих, которых не мог посвятить ей по причине ежедневных выездов. Но просим читателей не выводить еще заключений из первых подробностей сего воспитания. Два обстоятельства редкия, но щастливые, спасли Пальмиру. Любя искусства и науки, она имела позволение заниматься ими в уединении, и до пятнадцати лет не видала еще ни одного из шумных собраний в городе. С другой стороны, по тайному предчувствию женского достоинства и по врожденной благородной гордости, она избегала всякого вольного обхождения с учителями и нанятыми украшать её дарования. Умная, добродетельная, чувствительная, скромная и застенчивая Пальмира пленяла теми достоинствами, которым не верят уже в свете, но которые так много обещают сердцу добродетельного мущины.

С прекрасной душей Пальмира имела и наружность очаровательную: стройность Грации, величавость богини, и ту красоту, которая, при всем совершенств лица, показывает ангела любви и кротости. Не льзя было слышать её голоса без сердечного движения, как не льзя слышать без умиления сладкой мелодии и слово, которое из уст её вылетало, казалося ласковым и красноречивым от выражения остроумных глаз и от цветущей всегда улыбки на прекраснейших губах в свете. Что могло не пристать к лицу её? Лента ли перевязывала голову? прикалывался ли цветок к волосам? небрежение её было украшением природы, a простота образцем искусства. Сего не довольно: красавица, как будто бы смятенная блеском своих прелестей, невольно опускала на них таинственной покров робких и стыдливых взоров, которые представляли нечто превосходнее красоты её - представляли скромность и невинность: словом, ей надлежало только явиться в свете, где многия блестящия красавицы напрасно стараются привлекать сердца и пленять взоры, чтобы успеть в том самым невинным образом без искусства и умысла.

Ей минуло пятнадцать лет, и толпа молодых ветренников, сведав о юной розе для них цветущей, ожидала её явления, как младенец ожидает игрушки, как стрелок нетерпеливый стережет новую добычу. Но всех нетерпеливее вызывала и требовала ее не молодая уже, но еще приятная, вдова госпожа Модолюбская, знатнейшая дама в городе, законадательница вкуса, идол своего времени; Модолюбская, которой дом, подобно освященному храму, с роскошным великолепием отворялся каждый вечер для верховных жрецов моды, для избранных любимцев богини и для всех тех, которые имели требование на ум, на любезность и на ласку света; Модолюбская, которая из многочисленных любовников своих удержала последняго Нолина, не столько влечением слабой уже красоты, сколько узами благодарности и свычки. Она доставляла ему, отягченному долгами, способы на воспитание дочери и на забавы роскоши; и она взялась ввести Пальмиру в общество, непременно требуя, чтобы она переехала в дом к ней жить и выезжать с её дочерю. A дочь её, Ириса, была двадцатилетняя девушка, известная по успехам достойным славы Модалюбских. Нолин не смел никогда противоречить своей богине, чтобы не лишиться последних способов жизни, и тотчас исполнил её волю. Бедная Пальмира, которая посещала знатную даму только два, или три раза в годе по утрам и до съезда гостей, увидела себя не без замещательства вдруг перенесенною в дом подобный волшебным чертогам Армиды, в ежедневное общество редких по уму и любезности хозяек, о которых натвердил ей отец до страха и, естьли можно так сказать, до набожности.

Первое дело Модолюбской было переодеть Пальмиру. На другой день приводят ее к мраморному туалету, поддержанному Грациями и Амурами без покрова; приносящей на выбор костюмы самые близкие к сим моделям; призывают Ирису убирать ее. Уже черные длинные волосы, не смея разсыпаться по воле, искусно завиваются кольцами и прикалываются золотым гребнем, прекраснейшия формы тела на зло любовным таинствам означаются на кисее, тонкой как пар, прозрачной как хрусталь; и красавица выходит из храма вкуса, как некогда богиня любви из серебряных волн океана, во всем блеске чувственной роскоши. Вижу в облаках рой Амуров и слышу плеск их крыльев в знак восторга и радости!

Сама Модолюбская, гордясь творением рук своих, радовалась и торжествовала, но Пальмира, неблагодарная Пальмира, глядя себя в зеркало, едва не плакала. "Маминька!" сказала она (так отец велел ей называть свою наставницу и благодетельницу) "маминьна, мне стыдно." "Стыдно! - повторила Модолюбская с таким грозным видом, что невинная красавица оробела и замолчала. К щастию обезоруженная сим молчанием гневная богиня смягчила голос и произнесла красноречивую речь; внесенную во все альбомы модного света и мною оттуда выписанную: "Послушай, милая! отец твой, человек слабый, уступал конечно твоей воле a я имею твердой характер и требую покорности безпредельной. Невинность, стыдливость, скромность, все это прекрасно выражается в романах, поэмах и, естьли угодно, в простоте домашней жизни; но редко произносится в хороших обществах, и никогда людьми благовоспитанными. Ты начиталась новых книг против философии, и я угадываю источник стыда твоего. Жанлис, хорошая сочинительница романов, но дурная проповедница нравоучения, Жанлис осмеивает нынешний убор Греческой. Говорят еще, что один из наших Писателфй, известный Mab только по имени (ибо я не читаю Руссих) коснулся неосторожно костюмов нашего времени. Но знай, что нетолько Руской Писатель не только, госпожа Жанлис, но и первой красавец в свете, хотя бы он был другим Адонисом или Эндимионом, но убедить нас возвратиться к обычаям полупросвещенных веков. Так полупросвещенных конечно: -- кто может без крайней нечувствительности предпочесть те веки нашему? Для сравнения одежды и нравов поставим наряду какую нибудь готическую красавицу и с нею совершенную, на пример безсмертную Реуамье. Первая под турами, шнуровками, фижмами есть бездушная масса; последняя под легким покрывалом есть живописная Нимфа. Одна скрывает, кажется, пол свой другая стоит на пиедестале и говорит: смотрите! Та, как бы отталкивая мущин вечною преградою, осуждает их на скуку и мучение; а эта по цветам ведет их за собою, навстречу любви, игры и забавы." ...Модолюбская хотела еще продолжать нового рода Филиппику, - но явился отец Пальмиры. Ему принесли жалобу не для удовольствия, но для этикета. Он осудил странность дочери, одобрил наставление маминьки, и спешил на утреннюю репетицию Русаки. За ним отправилась и Модолюбская, отдав Пальмиру на руки своей дочери.

Когда оне остались одне, последняя громко захохотала. "Чему ты смеешься?" спросила Пальмира. - Давишнему Волтерианскому красноречию маминьки и твоей невинности, достойной Агнесы. Ты, кажется, так нова в главном деле женского пола. Но это мило.... невинность идет к лицу твоему. - "Ты забавляешься на мой счет?" - "Нет, милая, нет. О! как ты щастлива, что сердце твое покойно! а я люблю и страдаю (в это время похаживаясь по комнате, Ириса затверживала па д'екорсез), люблю Поляка, недавно женатого, - Пальмира на могла надивиться таким странным связям и чудным речам. Но Ириса через полчаса размышления продолжала: - Завтра Благородное Собрание, в первый раз вывезут тебя в свет. Вокруг прекрасной розы слетятся влюбчивые зефиры; дани любви осыплют цвет красоты, и тогда берегись, щастливая смертная, берегись, чтобы слава побед не стоила тебе сердечного спокойствия. Ах, Пальмира! там встретишь Графа Изумрудова, сына богатого вельможи, первого красавца в мире и совершенного героя романа. Щастлива и прещастлива та, которая победит гордого и проведет его пленником за торжественной своей колесницей, - Ириса обещала указать ей в Собрании сего завидного жениха, за которым бегают толпы отчаянных невест, и не переставала твердить о сем редком герое, выхваляя приятность его ума, ловкость ухваток, знатность имени, другия важные достоинства, все до прекрасных меблей его дома, до красоты Английского цука, даже до вкуса его в фраках, жилетах и проч. - Возвращение Нодина и Модолюбской не позволило Ирисе дописать портрет Графа.

которая имела с ним тайную связь, немногим еще известную. Неопытность Пальмиры, редкая красота её, удовольствие новой победы для молодого человека, подали ей мысль и надежду совершить наконец свое мщение. Характер славного ветренника отвечал её тайным видам. Сей мастер любовного искусства и всех его хитростей, наизусть читая Тибулла и Петрарку, Боккация и Парни, Фобласа и Кребильоновы сказки, умел говорить с женщинами, смотря по характеру и случаю, языком наглого сластолюбца, или нежного любовника. Никогда острота не украшала такого развратного ума и никогда щастие света не ласкало другого недостойнейшого человека. "Таков был тот, которому Ириса задумала принести невинную жертву в утешение своего оскорбленного самолюбия. В тот же день написала она к одной поверенной любовных дел её: "Наше дело может иметь успех и успех самый блестящий. Ты увидишь сего дня Графа Изумрудова: упреди его, что завтра на бале явится новая красавица робкая, стыдливая, невинная, словом феникс нашего пола. Ты понимаешь меня. Прибавлю только, что ты можешь, сколько тебе угодно, разгорячить романическое воображение героя". - Зa сим письмом были разосланы другия к нескольким приятельницам, чтобы пригласить их к участию в сем великом дел.

Скоро пронеслась по городу весть о молодой Пальмире. Старики и старухи ехали в собрание, для того чтобы ее видеть. В тот день первые мастерицы в искусстве одеваться и нравиться не верили своему вкусу, и несколько раз переодевались с явною досадою. Матери, которые никогда не заглядывали в уборную комнату дочерей своих, отбирали там лучшия кружева, жемчуги, брилианты, не для них, a для самих себя. Где встречалось только несколько женщин известных по красоте их, там спрашивали друге друга: правда ли, что Пальмира имеет наружность очень обыкновенную, и что нет в её лице души и жизни? успокойтесь ревнивые соперницы, еще Парис не вручил яблока; еще не объявил имени прекраснейщей.

Ударило девять часов, когда Пальмира, подав руку Ирисе и следуя за Модолюбской и Нолином, явилась в зал Собрания. Едва показалась, и толпы двинулись к ней навстречу; бегут, теснятся, окружают прелестную, и говорят друге другу: это не человек! это Ангел! это существо небесное! Пальмира слышит и краснеет. - Стыдливость, смятение, скромность, возвышают блеск её прелестей, и проливают зависть в сердца её совместниц. Нолин и Модолюбская, довольные сим торжеством, садится за карты, a дочерей отпускают наслаждаться громкою славою и любезною вольностию.

Ириса, обойдя залу, приводит Пaльмиру к тому месте, где ожидал их Граф Изумрудов по знаку тайного заговора, и она говорит ей в полголоса; вот он! вот наш красавец! В самом деле молодой человек стоял, как Царь красоты и величества перед раболепною толпою, которая в лице его покланялась титлам знатности и сокровищам богатства. В первый раз увидела Пальмира такого смелого юношу в кругу седых стариков, предпочтительно пред ними осыпанного знаками уважения; и не умея еще ценит людей по весу золота и силы их при Дворе, она заключила по наружности, что конечно ум и достоинства приносили ему столько чести. Такое мнение, подкрепленное речами Ирисы и всем тем, что наговорил ей отец о людях светских, упредило ее в пользу молодого человека, которому скоро ее представили. Ему довольно было получаса времени:, чтобы присвоить себе права короткого знакомства, и объявить Пальмиру своею дамою на все контрдансы бала. Бедная не смела ни согласиться, ни отказаться. Но проворной Граф воспользовался её молчанием, как знаком согласия, и подал ей руку для открытия бала.

Там в резвости щастливого вальса Граф открывает ей любовь свою, признает себя пленником красоты её, говорит как любовник и резвится как младенец. Такой человек и такой язык могли бы за несколько дней перед тем обратить Пальмиру в бегство. Но видя теперь ласковую улыбку сверстниц своих, которым молодые люди нашептывали без сомнения любовную науку Овидия, она принудила себя выслушать Графа с приятным видом, чтобы не показаться переде другими ни дикою, ни смешною: две странности, которых, как известно, не прощают в свете. Однакож обрадованная концем бала, она бежит укрыться от ласки Графа и взоров нескромных свидетелей, Ириса ловит ее на пути, и в полголоса поздравляя с первым щастливым успехом в свете, лукавым образом спешит с нею к отцу обрадовать его сим известием.

На ту минуту Нолин и Модолюбская отъиграв в карты, сидели в углу залы, томились от скуки и на досуге злословили свет, в котором проводили жизнь свою, и мимоходящих, которым они ласково кланялись. Представьте себе радость, удивление, восторг родителя, когда пересказали ему с тонкостию нечаянную встречу с Графом Изумрудовы, изъявленное им уважение к Пальмире и усилие, достойное похвалы, с которым последняя победила свою застенчивость. Вы угадываете, что не жалели ни слов, ни ласки, чтобы хвалить ученицу и благодарить наставницу. Как не гордиться после того щастливою переимчивостию! как не стараться подражать общему и хорошему тону! Перед выездом из Собрания является Граф Изумрудов. Он насказал множество приветствий отцу в похвалу дочери, и видя Нолина выводящого свою даму из Собрания, подал руку Ирисе, другую Пальмире и проводил их до кареты. На лестнице оне успел сочинить одной несколько мадригалов на счет редкой красоты её и перешепнуться с другою о завтрашнем дне.

С каким движением сердца и ума проснулась на другой день Пальмира! сколько новых случаев, которые переменяли её понятия о вещах и совершенно протворечили её добродетельным склонностям! как желала она говорить и советоваться с человеком, достойным её откровенности! В чрезвычайных произшествиях жизни сердце ищет, зовет друга и рвется за преграду, которая перед людьми чуждыми любви и доверенности мешает ему изливаться. Но с нем могла говорить Пальмира? Отец бегал от её откровенности и отводил ее от своих советов. Новая маминька принимала на себя вид повелительницы грозной и неприступной; a Ириса казалась ей не без основания насмешливой до колкости. Надлежало заключиться во глубине души своей, надлежало советоваться: с одним умом своим незрелым, неопытным. Но имела ли Пальмира время советоваться и с самой собою? Нет, она провела утро зa туалетом с Ирисою, с нею неразлучной; после обеда слушала чтение романа, которым новая подруга спешила изострить её чувствительность; a вечером, сидя с хозяйками дома в тени будуара, едва освещенная одною лампою, как бледною луною, ожидала вечерних гостей и вечерних таинств.

Собралось вечернее общество; звезда его Граф Изумрудов явился последний с первого шагу начал говорить, и в несколько минут переменил несколько раз предмет разговора; был весел до безумия. Остроумен до скуки, любезен до того, что приводил в нетерпение женщин самых пристрастных к его уму и любезности. Но дамы, украдкой зевая под белыми платками, говорили в слух: "Какая приятность ума!" Через полчаса времени молодые люди скрылись в другую отдаленную залу. Иной сказал бы, что сам бог любовных хитростей роздал места и забавы, сослав отцев с матерями за карточные столы и отведя детям уголок своего райского Эдема. Там, в недрах щастливейшей свободы, начался концерт, не без намерения составленный. Граф играл на пиано, Ириса пела; уговорили Пальмиру пристать к ним. Тотчас Ириса перекинула ей через плечо голубую ленту, на которой висела её гитара, задала двум виртуозам страстную арию, всячески старалась настроить инструменты их по тону сердца, сердце по тону инструментов, от слова до слова передавала одной, чего иногда и не говорил другой, но когда притворно, или истинно влюбленный Граф, перервав игру свою, громко воскликнул: ах! я побежден! Ириса схватила, поднесла руку красавицы к губам дерзкого юноши, который осыпал наглыми поцелуями её руку, как сердце чистое. Невинная Пальмира сгорела от стыда и смятения; гитара выпала из другой руки её; она едва не плакала. Но прекрасное движение добродетели тронет ли мертвые души, развращенные пороками? Граф, столько же изумленный присутствием невинности в кругу света, сколько бы он удивился явлению солнца в часы ночи. Граф отбежал в сторону от досады и негодования за ним удалились и другие, a Ириса, обняв Пальмиру с ласкою и смехом, достойным Мильтонова сатаны, увлекла ее в толпу развратных.

Пальмира, видя себя осмеянною, почитала себя странною. Она изменялась в лице, мешалась в словах и не смела пристать ни к тому, ни к другому, тайно страдала в душе, и в первый раз чувствовала движение суетного тщеславия. Сколько достойных женщин погибает в свете от того, что ни одна не имеет твердости стоять смело перед лицем порока и громко произнесть имя осмеянной добродетели! Пальмира в недоумении и прискорбии приегла к помощи других. Того ожидали, того и хотели. Вызвались посредники, последовало примирение, и Граф возвратился к Пальмире. Он говорил к ее успокоению все, что может говорить в сем случай человек светской, она ему верила; ласкал ее смелее прежнего: она не отдергивала уже руки своей; наконец, перед концем вечера, сказал ей: "Прекрасная Пальмира! вы достойны любви, уважения и поклонения земного; и, ради Бога, не будьте впредь недоверчивы и сомнительны, не унижайте до того себя и других. И разсудите, как жестоко для человека, благородного душею, быть предметом несправедливого подозрения." Клянусь вам, - отвечала Пальмира с любезною откровенностию, которой цены не мог довольно чувствовать хитрый её обольститель, - клянусь, что никого и ни в чем не подозревала; одна робость была моею виною: я чужда света, людей и всех обыкновений общества. - Граф, восхищенный таким признанием, для него новым, не отходил от нее до ужина, перед столом подал ей руку, и благодарная Ириса, сидя с ним за ужином старалась всеми силами заслужить его хорошее мнение. О! какая прекрасная душа погибала жертвою нечувствительного ветренника и злодейского заговора!

"Теперь знаю тайну света и мою ролю. Еще несколько опытов - гордые мои соперницы на стезе побед и славы, еще несколько опытов, и берусь похитить лавры вам поднесенные, права вами присвоенные!" Так говорило раздраженное самолюбие! Но доброе и безпорочное сердце её не участвовало еще в намерениях гордого ума, оскробленного неудачами и невольным образом доведенного до слабости. Может быть здесь должно нам просить извинения у некоторых читателей и читательниц, что мы назвали слабостию столь обыкновенное в свете требование спорить с другими в превосходстве моды и вкуса.

В самом деле успехи новой ученицы были уже приметны, и обрадованная Ириса вбегает поутру к Пальмире. "Признайся" говорит "что наши вечера очень приятны, очень веселы?" - Не льзя веселее. - "Согласись и в том, что эти товарищи (указывая на книги, лежащия перед Пальмирою) не так занимательны? как мущины?"... О! книги!... вижу, что наученному ими надобно еще переучиваться в школе людей; их нравоучение так далеко от нравов и мнения света, как чудотворение от закона и порядка натуры". - "Ах, Пальмира! естьли мы оставили, между нами будь сказано, все женския добродетели, то не в угождение ли вкусу мущин, еще недовольных, еще неблагодарных? Поверь мне; иная с прекрасными добродетелями своими, как баснословная Нимфа, высохнет наконец от скуки и отчаяния". - Ты меня пугаешь, - сказала Пальмира с лукавою усмешкою, которой Ириса не умела, или не хотела заметить. - "Тебе не чего пугаться, тебя ожидает судьба, самая блестящая!" - Какая же? - "Тф нравишься Графу; этого довольно; и ты можешь иметь с ним сердечную связь." - Сердечную связь без сердечной склонности? - "Сколько таких связей в свете! Но не уже ли ты не чувствуешь любви к Графу?" - Ни к нему, ни к кому другому. - "Можешь ли по крайней мере не гордишься его к тебе любовию?" - Может быть и нет. Но что далее? - "Польза самолюбия повелевает тебе им заняться. Думаю, что ты можешь отдать ему руку, но удержать за собою сердце, чтобы располагать им в пользу другого, для тебя приятейшого человека, при всех выгодах супружеского состояния. И какие выгоды! фортуна Креза достоинства титлов, забавы роскоши, все способы иметь у себя блестящие ужины, балы, спектакли: и угощать не только первых вельмож в город, но и знатных артистов, виртуозов, литтераторов! Это стоит, право, того, чтобы не разбирать очень строго оснований такого рода жизни!" - Согласна; но хочешь ли ты, чтобы я сама вызвалась ему в невесты? Не мне первой предлагать ему свою руку? - Надобно по крайней мере подать ему надежду иметь твою руку и смелость ее требовать." - - Оне обе замолчали. Нет ничего хитрее женщин, когда одна проводит другую. Эта узнала, чего ей хотелось - узнала, что обреченная невеста готова или по любви, или по разсчету, принести себя на жертву идолу; а, та, имея чрезвычайную гордость, отклонила советы, которым надлежало унизить её самолюбие, и двусмысленными ответами отыгралась от некоторых нескромных вопросов.

Граф, уведомленный о сем разговор, не переменил однакож своего обращения, и упорно хранил молчание, на которое некоторым образом жаловалась Пальмира. Напрасно Ириса приступала к нему; Граф требовал времени, ибо не мог изменить так скоро Софии Линаровой. Но чтобы Пальмира не могла до времени сведать о любовной связи его с Ливаровой, для того меры были еще приняты всеми участниками заговора.

Между тем Пальмира, видаясь каждый день с Графом, находила его час от часу любезнее и достойнее, ибо никто не смел явно спорить с ним в уме и любезности. Но к великому её удивлению был из числа ежедневных гостей их один человек, несогласной, казалось, с общим мнением, и не очень хорошо к Графу разположенным: Ипполит Милокдаров, недавно отцем её введенный в дом Модолюбской, двадцатипятилетний молодой человек, приятной лицем, скромный в поступках. Все права на ласку и вежливость света были ему дозволены не за ум его, обогащенный наукою, не за сердце, может быть достойное только золотого века, но за несколько сот тысячь душ, полученных после отца в наследство, a сей благоразумный отец оставил ему другое гораздо важнейшее наследство, которого и не замечали в свете: твердые и верные правила, основанные на опыте и познании сердца человеческого. До некоторых лет он воспитывал сына в отдалении Столицы, и когда ввел его в службу, сам руководствовал им на скользском пути света, остерегая от порока и указывая на добродетель, как на единственную цель, достойную мудрого. Молодой человек оплакав отца и ментора, выслужил одну кампанию, получил самую жестокую раму, и решился наконец оставить службу, сколько для себя, столько и для спокойствия матери и двух сестер, которые в тишине сельского уединения не переставали плакать об отце семейства.

Ипполит Милодаров был в Москве проездом, когда любовь к памяти родителя привела его к Господину Нолину, бывшему некогда покровителем покойного; a тот спешил уверить его, что без великого преступления не льзя ему не быть представленным знаменитой дам, которая первенствовала в суду общества и раздавала патенты достоинства. Сколько из любопытства, столько и по снисхождению, предложение было принято, но дорого стоило для молодого человека. Тайная склонность к Пальмире, равно достойной и прекрасной, и какая-то темная надежда, неразлучная с любовию, удерживали его в Москве от одного дня до другого, и невольным образом приводили каждый вечор в общество Модалюбской. Там являлся, он без всяких требований, столь обыкновенных в свете, не щеголяя ни умом, ни разговорами, не пересекая ни кому дороги, не оскорбляя ни чьего самолюбия. Тем скорее заметили, что с такою великою скромностию он гордился однакож в присутствии Графа некоторыми личными достоинствами, показывал к нему удаление, и в тех случаях, где не льзя было не принять участия в общем разговоре опровергал его дерзския мнения; но тот час перерывал спор и хранил выразительное молчание.

Не один раз глаза и мысли Пальмиры сравнивали Графа Изумрудова с Ипполитом Милодаровым из любопытства к их противоречиям, и по некоторому участию сердца в качествах и судьбе обоих. О том и другом говорили в свете; одного величали именем остроумца, другого называли только хорошим человеком; первый пленял прекрасным лицем и блестящею наружностию, последний привлекал к себе кротким взором и величавою скромностию; тому не льзя было не удивляться при первой встрече, этого не льзя было не полюбить с первого взгляда. С одним Пальмира была уже знакома, коротка, ласкова, но осторожна, как будто бы не доверяя сердцу и уму его; a с другим не говорила никогда ни слова, но чувствовала к нему доверенность, как будто бы её сердце было знакомо с его сердцем. Сверх того она читала в глазах молодого человека некоторое сердечное участие в судьбе её, некоторое нежное внимание к словам её и поступкам, некоторое безмолвное изъявление удовольствия быть в её присутствии. Чего не перескажет сердце влюбленного через немый язык взоров? И какое тайное движение души укроется от взора чувствительной женщины? К тому же, всякое внимание, лестное для нашего самолюбия, более или менее располагает нас в пользу того человека, который его показывает; но это чувство не могло усилиться в душе Пальмиры. Разсеянная жизнь, всегдашнее развлечение мыслей, другие виды и надежды не позволяли ей ни одного раза вывесить мнений и определить достоинства Ипполита Милодарова; a все, что окружало ее, соглашалось в том, что молодый человек скучен в не поверить наконец таким знатокам, каковы были Модолюбская и любезный Граф её, которые согласно называли Ипполита смешным мудрецом.

на его согласие и помощь. Человек, коротко знакомый г. Нолину, приехал с предложением от Милодарова, и тот ослепленный богатством жениха, изъявил свое согласие и едва не дал верного слова выдать дочь свою. Но посланный упредил его, что Ипполит Милодаров просит чрез него позволения объясниться самому о сем важном дел. Нолин назначил свидание на другой день у себя в дом, не сомневаясь ни мало в согласии Пальмиры и её покровительницы, и отблагодарив за честь, оказанную дочери, прискакал с веселым лицем, в кабинет Модолюбской объявить ей радостное известие. "Удивляюсь вам и ему!". возкликнула Модолюбская с таким жаром и лицем, которые противоречили ожиданию г. Нолина. "Не к вам, но ко мне должно было ему отнестися, и вам не льзя было не отослать ко мне этого дела, когда вы мне вверили дочь вашу. Надеюсь, что вы загладите вину по крайней мере тем, что перемените место свидания, назначив его не у вас, но у меня в доме." - Согласен, мой друг, когда тебе так угодно; но дозволь мне, или хочешь ты сама приготовить Пальмиру к перемене судьбы её? - "Ни того, ни другяго; a посмотрим прежде, что скажет нам, и на кого из нас положится более в успехе своего дела этот гордый жених и важный мудрец." Видно было, что сердце Модолюбской кипело досадою на Милодарова. Как стерпеть в самом деле, чтоб молодой человек, неизвестный в мире, присвоивал себе дерзское самовластие на театре славы и любовной тактики, когда ни одно любовное дело, ни одно свадебное условие в городе не миновало никогда её скрепы и печати!--

На другой день по новому приглашнию приехал Ипполит к Модолюбской и был введен в кабинет Г. Нолином. Она приняла его вежливо, но холодно с явным намерением показать ему свое неудовольствие; но человек в страсти есть самый худый наблюдатель, и Милодаров, увлеченный другим сильным чувством, забывал все другия движения, столь слабые для человека, который ожидает жизни, или смерти.

Через несколько минут молчания Нолин начал говорить первый по знаку Модолюбской: "Вы оказываете великую честь моей дочери," сказал он, "и вы желали по сему случаю объясниться с нами?" - Так - отвечал с жаром влюбленный Ипполит - я почел бы себя щастливейшим из смертных, получив руку Пальмиры; но сею рукою хочу быть обязан не принуждению родителя, но согласию её сердца, или по крайней мере разсудка. Естьли и не любовь решит на первый раз её выбор, то может быть свычка обратится наконец в склонность сердца. Надеюсь, что всегдашнее старание угождать воле, упреждать желания, предвидеть мысли любимого человека, что ежедневные опыты любви кроткой, великодушной могут наконец привязать чувствительную душу, и её ангельскую душу скорее, нежели другую. Ах! для чего не могу уже щастливый взаимною любовию видеть прекрасную на её месте, в убежище её достоинств, и далеко, далеко от сетей коварного света. - Последния слова невольно вырвались из уст откровенного юноши. Но благородное негодование добродетели явным образом излитое перед лицем царствующого порока, могло ли не раздражить Модолюбской, и она вступилась за свои права, обратясь тотчас к Милодарову. "Не льзя отзываться вежливее о тех людях, которых отец вашей, a может быть и не вашей еще, невесты считает своими приятелями, и нельзя сомневаться благороднее в чистоте их поступков, нравов и намерений! Но позвольте сказать, что это достойно вашей философии." - Я не касался личностей, и говорил только вообще - продолжал молодой человек с твердостию; - но смею утверждать, что достойная Пальмира сотворена не для тех обществ, в которых она проводит жизнь свою. Перед нами её родитель; щастие дочери для него конечно дорого; говорю по внутреннему убеждению, что добродетельная красавица погибнет, естьли никто не остережет ее от заблуждения. -..."Вы предназначены без сомнения" перервала Модолюбская с явною досадою "совершить такое важное и прекрасное дело; но в гордом ожидании ваших собственных прав не позволите ли нам смиренно пользоваться нашими, без советов чужого посредника?" - Чем спор кончится! - воскликнул г. Нолин, зевая от скуки и нетерпения - и решится ли наконец наше дело? - Вы отец, повторил Ипполит Милодаров. - Конечно сказал Нолин; будем теперь просить у хозяйки позволения видеть Пальмиру, чтобы узнать её расположение... - "Нет!" сказала Модолюбская "у меня жестокой мигрень; это остается до завтрашняго дня."

Молодой человек удалился с отчаянием в сердце, предвидя следствия своей откровенности, но имея столько силы, чтобы не отступать от истины. - "Пальмира! - говорил оне сам себе - "Пальмира! нет для меня в свет ничего тебя дороже. Но честь и достоинство человека не свыше ли всех благ любви и жизни? Имею только в виду возвысить жизнь мою перед тобою. Знаю, что покорная уступчивость переде гордой Мессалиной могла бы возвратить мне надежду щастия; но тому ли владеть тобою, кто унижен душею и сердцем? и может ли тот достойно любить тебя, кто не имеет в душе чувства истинные добродетели?" -

"Ириса! помоги мне", продолжала она, "будь мне другом; отговори Пальмире идти за безумца". - Маминька! - с улыбкою отвечала Ириса - вы можете на меня надеяться; ибо в сем деле польза наша общая. Но только за снисхождение заплатите снисхождением, и за услугу услугою. - И тотчас догадливая Ириса, прыгнув на шею матери, с ласкою открыла ей тайну другого заговора против Софии Линаровой, прося в свою очередь опоры и помоги. Мать подумала и отвечала: "Хорошо, подписываю условие." -

От договора приступили к исполнению. Ириса бежит, летит к Пальмире и с видом отчаяния бросаясь в её объятия, говорит: "Ах! ты ничего не знаешь - Юоже мой! ты сидишь покойно, когда, тебе грозит нещастие!" -- Ириса! что такое? скажи ради Бога!.. - "Варвар, тиране, враг нашего пола, словом Ипполит Милодаров хочет на тебе жениться, и отец твои согласен, и день свадьбы, едва ли не назначен, и суровый человек, изъявляя намерение соединиться с тобою без твоей воли, смеет уже, ручаться, что обреченная его супруга скоро перед ним смирится, но конечно, так, как агница смиряется под когтями тигра!" Чего еще не насказала Ириса! - Бедная Пальмира! она испугалась, всему поверила, и не знала, к чему прибегнуть, со слезами требовала руки помощи и совета дружбы. Совет был тот, чтобы всеми силами противиться воле жестокого и несправедливого родителя. Но как противиться власти отеческой? это приводило ученицу в сомнение. К щастию наставница имела в запасе все, что может в подобных случаях успокоить боязливую совесть. И так решено было Ирисою говорит против отца с твердостию, на всякой случай грозить ему побегом из родительского дома (ибо дом Модолюбской мог отчасти почитаться родительским) и в крайности исполнить угрозу, вверив честь и жизнь свою достойному герою Графу Изумрудову. Как ни решительны были такия меры, однакож Пальмира проплакала во весь тот вечер и всю ночь от сомнения и от совести, которая непозволяла ей ожесточить против себя родителя, как ни старались погасить в ней последнюю искру добродетели.

, приходят сказать, что сей отец зовет ее в кабинет Модолюбской. Она не смеет идти; услужливая Ириса; ей подает руку, с нравоучением провожает твердит: будь смелее; и подкрепленная Пальмира является на аудиенцию. Но перед отцем, который объявил ей волю свою, на сей раз не очень слабую, твердость её изчезла: молчание было её ответом. Для человека, не холодного душею к связям крови и свычкам младенчества, родительской голос, родительское лице, родительское слово представляет образ Божества, напечатленного в душе кроткою любовию и священным ужасом. Пальмира безмолвствовала; но ободренная вызовом маминьки, объявила, что имеет непобедимое отвращение к Ипполиту, чего не было совсем в душе её, и на коленях просила отца не погубит ее сим замужством. Едва выговорила признание, как Модолюбская воскликнула: "Будь покойна; беру, тебя под мою защиту; ты не будешь никогда за Милодаровым!" - Напрасно изумленный Нолин хотел противоречить, ему отвечали, что дело решено, и что не позволят ему переступить за границы отеческой власти.

дому; он понял ответ, и приготовился к отъезду из Москвы; но через несколько дней по какому-то невольному влечению, или пожеланию удостовериться в том, чему не хотело верить сердце, он приехал проститься с Нолином в собственный дом его, и неосторожно введенный слугою, застал у него дочь с утренним посещением. Хозяине смешался; Пальмира хотела удалиться; но молодый человек, приближас к ней с почтением: "Ради Бога"" сказал ей "не бегите от меня, прекрасная Пальмира, на минуту огорчаю вас моим присутствием; сего дня я навсегда разстаюсь с Москвою и с надеждою быть щастливым." - Сказав, он обратился к отцу её, изъявил ему благодарность за его ласки, за любовь к покойному отцу его, за первый лестный отзыв на его предложение, простился с ним; и когда наконец надлежало откланяться дочери, он изменился в лице страшным образом, но имел силу сказать ей из глубины сердца: "Будьте щастливы, Пальмира! будьте щастливы, сколько вы того достойны! Где бы ни проводил дни мои, какая бы участь меня ни ожидала, никогда не перестану брать участи в судьбе и жизни вашей." Слезы лились из глаз чувствительного юноши, когда он удалился из дому. Через несколько часов его уже, не было в Москве.

Все были довольны и радовались его отъездом, кроме Пальмиры, которая против воли сожалела о молодом человеке. Может быть истинно чувствительная женщина не может без сердечного участия видеть человека, искренно в нее влюбленного; и чем терпеливее любовь его, а поступки скромнее, так близко граничит с любовию! "Бедный человек!" разсуждала Пальмира сама с собою "он любит меня так искренно, ценит мои достоинства так дорого, терпит, может быть, так много от любви и чувствительности!.... Но странно, что при такой сердечной нежности он имеет нрав суровый и хочет быть деспотом в любви и браке!... Может быть одно заблуждение ума и ничего более!".. Пальмира! ты оплакиваешь его заблуждения; некогда оплачешь свои!

Граф Изумрудов не имея более способа скрывать от Линаравой свое новое волокитство, и чтобы доказать себя перед другими: щастливым победителем соперника, будто бы для него изгнанного, следовал за Пальмирою на балы, в спектакли, на катанье и в другия собрания... Он часто говорил ей на ухо: "Любезная моя Пальмира! скоро тайное подозрение публики обратится в торжественное для нас поздравление; ожидаю только писем из Петербурга.... Вы чувствуете, что мне должно было для этикета уведомишь о том отца моего. Но может ли власть его разполагать моей к тебе любовию?" - Пальмира также известила отца о скором её замужстве, и обрадованный отец обнял ее, так как бы оне обнял фортуну, переде ним стоящую; ибо дочерняя свадьба, представляла ему только щастливый прилив богатства; сама Пальмира была вне себя от радости, видя удовольствие отца, принимая тайные поздравления других и встречая множество девушек, завидующих её щастию.

При сей общей радости Пальмира встретилась в одном доме с Линаровой, так ласково обошлась с ней, говорила так искренно, что редкое добродушие, видное на лице и в словах ее, подало мысль нещастной сопернице прибегнуть к её великодушию. Она ожидала способной для того минуты; как вдруг прозорливая Ириса, которая ничего не упускала из виду, увела ее от новой знакомки, и перешепнувшись с матерью, увезла совсем из дому.

На другой день после сей встречи служанка тайно вручила Пальмире письмо следующого содержания:

- "Не знаю вас коротко, но знаю право нещастных на сожаление благородных душ, и пользуюсь им со всею доверенностию, вас конечно достойною. "Троньтесь судьбою отчаянной любовницы, которая имеет в вас опасную, но может быть великодушную соперницу; воспользуйтесь победою красоты для исполнения; святейших обязанностей добродетели; усовестите Графа Изумрудова, который перед заключением вечного со мною союза вероломным образом изменяет своему слову; возвратите мне жизнь, возвратя его к долгу, к чести, к любви той, которая еще дорожит взором неблагодарного изменника. Судьба моя в руках ваших! Ваш ответ спасет, или погубит слабую женщину, доведенную до последней крайности, до стыда признаваться в её слабости. Но в том, или в другом случае сохраните вверенную вам тайну.

Первые движения чувствительных бывают всегда порывами высокой добродетели. Едва прочитала Пальмира письмо, и схватила перо, чтобы начертить ответ прекрасной души своей. Над пером она задумалась, сомнения поколебали её руку и душу. Как отказаться добровольно от такого щастия, которое другия оплакивают! И вдруг от самого блестящого жребия обратиться к доле простой и незавидной! Как огорчатся домашние! что скажет свет? Какое печальное молчание после таких громких поздравлений и не подвергнется ли этот поступок многим обидным толкам, и, что всего тяжелее, насмешкам подруг, а особливо Ирисы? Наконец, не безразсудно ли эта жертва и нет ли в ней того излишества, через которое добросердие обращается в слабость, a мудрость в упрямство? Одним словом, ей представились все те возражения, которыми низкая личность оспоривает благородное безкорыстие и против которых так трудно идти самолюбию, как человеку против течения ветра. - Несколько минут Пальмира не решалась, рвала письмо, снова писать начинала, скорыми шагами ходила по комнате от внутренняго безпокойства; но победив наконец самую себя, твердою, недрожащею рукою написала сии строки: "Обязвываюсь перед самим Небом исполнить священную волю вашу. Будьте щастливы любвию, a я буду щастлива совестию." - Как в сию минуту оживлялась кровь и пылали глаза нашей героини от умиления и радости сердца! Когда мы решимся принесть великую жертву из чистой любви к добродетели, какая-то струна, тронутая, кажется, у сердца производит в нем гораздо скорейшее биение, которое от него сообщается во все жилы с чувствительною сладостию." Кто из добрых не испытал в жизни сего движения, восхищающого человека до небес? Пальмира чувствовала его, запечатывая письмо, размышляя о своем деле и готовясь, может быть, изумить людей её великодушием; ибо самая кроткая добродетель имеет свое самолюбие. Впрочем, мог ли бы сей поступок стоить таких великих усилий, естьлибы ослепление ума, до которого довели неопытную, не мешало ей видеть всю черноту того человека, который переменял предметы любви и переносил клятвы сердца, как меняются знакомствами и дарятся приветствиями.

В ту минуту, когда Пальмира надписывала письмо, вошла Ириса, и видя ее с пером в руке, подкралась на ципочках. Та оглянулась, но поздно: любопытная прочитала адресс. "Извини, что тебе помешада" сказала Ириса. - Извини меня - отвечала Пальмира - Что скрою от тебя бумагу; это чужая тайна, мне за словом вверенная. - Ириса с досадою удалилась; но вы угадываете, что она искала и нашла способ узнать, кому поручено отнести ответ к Софии Линаровой. Человек подкуплен, прочитанное письмо изорвано, a на место его отправлено другое с решительным отказом от Пальмиры и с колкими насмешками от имени Графа, которому передали о том известие.

Несколько дней сряду Граф не показывался у Модолюбской, так что напрасно Пальмира сочиняла в голове своей красноречивое нравоучение для обращения сего преступника верности, и вдруг разнесся слух о бывшем поединке. Иные угадывали имена соперников, но молчали; когда праздные люди, каких довольно в свете, нарочно прискакали в Модолюбской с известием: "вчера стреялись на пистолетах Граф Изумрудов и брат Софии Линаровой.... Первый легко ранен в руку, a последний убит!"-- сего произшествия.

Через полчаса времени Пальмира вывела ее в другую комнату и спросила с робостию; "Скажи ради Бога! каким образом это случилось?" - Самым обыкновенным, - отвечала хладнокровно Ириса. Брат Софии Линаровой молодый, горячий человеке, без дела поссорившийся, с Графом за сестру свою, вызвал его на поединок и погиб жертвою предразсудка, или великодушия, естьли тебе угодно. - "И так я была виновницею смерти одного человека! ах! Ириса!" - Ты смешна мне! Естьли нам винить себя в поступках мущин, которые за нас ссорятся, или дерутся, то не достанет совести всех женщин в мире на число жертв и раскаяния! - "Но София? бедная София! она лишается в одно время жениха и брата!.... И я не могу простить Графу, что он сделался убийцею человека, столь близкого к Софии, и может быть убийцею женщины, им некогда любимой!" Ириса неотвечала, ибо после того случая, который увенчал её злодейское мщение и полагал вечную преграду к союзу Линаровой с Графом Изумрудовым, она не очень заботилась о дальнейших следствиях заговора. Но где успокоилась дочь от геройских подвигов своих, там принялась за труд достойная мать её, как мы тотчас увидим.

В вечеру, после сего произшествия, составили совет, Пальмира изъявила сомнение, идти ли ей за Графа, и спрашивала, может ли его поступок с Линаровым не почесться безчестным? Но Модолюбская, чтобы не уронить дочерней славы и при томе вознаградить своего друга за потерянную им фортуну от разрыва с Милодаровым, предложила мнение совсем противное. К голосу Модолюбской пристале Нолин. Ириса молчала, почитая уже себя постороннею в сем деле, a Пальмира, не убежденная, но замученная привязчивыми приступами благодетельницы отца своего, вместе с её жизнию, гласность дела; в котором была замешана, наконец носить имя Графини Изумрудовой и в собственности иметь может быть полмиллиона душ! Однакож некоторые знаки сомнения на лице Пальмиры подали Модолюбской щастливую мысль разорвать, или справедливее затянуть Гордиев узел вдвое сильнее. Но в неизвестности успеха, она не открывала никому сего тайного намерения.

Через несколько дней явился герой с перевязанною рукою; сим знаком любви, храбрости и славы, которая в глазах некоторых женщин стоит лавров всех победителей в мире. Кто же мог более иметь права на победы, любви и ласки красоты? Глаза его искали Пальмиры, и требовали тайной награды, но его ожидала награда самая торжественная и нечаянная. Хозяйка дома, подведя к нему Пальмиру в присутствии многих гостей, сказала громко: "Примите руку её с общого согласия отца и ближних; тайна любви вашей открылась: вы достойны друг друга." Изумленный такою скорою развязкою, не совсем согласною с его тайными намерениями, Граф умел однакож принять руку невесты ловко, непринужденно, без всякого замешательства: искусство светских людей, которое ни с чем не равняется! Но естьли сожалел Граф Изумрудов о том, что не удалось ему испытать женской слабости в таинственной любовной связи, как человек, которому указан один путь и не позволяется другого, с благодарностию принимала ласки жениха и поздравления гостей.

Уже невеста с женихом являлись перед взорами публики; толпы встречали и провожали их; любезные ветренники, еще любезнейшия ветренницы едва не лежали у ног их: ибо прекрасная чета сидела на торжественной колеснице под трофеями и пальмами моды. Суетное тщеславие, несправедливо смешанное с истинным самолюбием, заводит далеко мущин и женщин. Сперва хотелось нашей красавице показать себя достойною и общого внимания; но скоро стало для нее весело удивлять других смелостию поступков и пренебрежением своих обязанностей; скоро с откровенностию, достойною школы Модолюбскх, она признавалась домашним и чужим, что выходит за Графа не по любви, по по разсчету. Такое признание сделало мущин смелее, она сама сделалась с ними свободнее, и нечувствительным образом позволяла себя окружать рою молодых ласкателей, которые перед нею летали Сильфами и по следам её курили фимиам, достойный только жрице Венериных. Но была ли довольна и щастлива Пальмира? Нет, истощая забавы и победы, она не внушала ни одного сердечного удовольствия, ли одной сердечной нежности; от разсеяния бежала к разсеянию, от одного удовольствия обращалась к другому, переносясь некоторым образом вне бытия своего, и только к концу дня возвращаясь в самую себя в пустыне сердцем, с праздным умом, утомленная шумом и вихрем; словом, была невольницей света, страдалицей мнения, в то время, когда другие искренно называли ее чудом щастия и завистию людей. Сама Пальмира, вопреки душевной пустоты своей, думала наконец, что нет другого дела в свете кроме романа и туалета, других удовольствий кроме забав многолюдного общества, другого порядка вещей кроме того, который ежедневно видела, и к которому нечувствительным образом привыкла. Такова была наша героиня через несколько месяцов её знакомства с лучшими обществами в городе.

Естьли бы Пальмира произнесла уже тот торжественный обет, который обязывает по церкви, но от всего увольняет по мнению света, то мы положили бы перо свое; ибо всякой может тогда дописать её историю, справясь только с тайною хроникою городских браков. Но Пальмира не была еще за мужем; еще заблуждении ума не довели сердца до преступления; добродетели её не угасли, но без порыва, без пищи слабели и томились в месте для них чуждом, как зароненная на землю искра гаснет в отсутствии теплоты, и только ожидает усилий ветра, чтобы возгореться огнем ярким и чистым.

место ссылки в самых отдаленных поместьях, не назначая и сроку для исправления, но отец обнадеживал своего сына, что заточение долга не продолжится. И так жених простился с невестою. В час разлуки тот жаловался в элегиях и плакал в стихах; a эта роптала на Небо, что сердце её не терзается как Дидонино, и что слезы не хотят повиноваться и белому платку, которым она отирала сухия глаза свои.

Первая почта привезла от Графа к Пальмир груду эротических посланий в стихах и прозе. В одном красноречивом и любопытном письме влюбленный Граф говорил ей; - "Не скучай, прекрасная Пальмира, но веселись и наслаждайся! Не так приятны для меня твои слезы, как лестны твои успехи и победы в свете. Любезность ума, ловкость поступков, превосходное искусство заманивать гордых Нарциссов: эте достоинства в жен проливают на мужа блеск у подобный солнечному. Поверь красавица, любовь, без всякого принуждения украсит дни союза нашего. Уже горю нетерпением принять дар цветущей красоты твоей. Наступает прекраснейшее время года, весна, сама весна зовет; человека в таинственные её убежища к утехам, достойным ангелов. Скоро под влиянием звезды вечерней вкусим и мы первые восторги любви, первые наслаждения брака, но в сих, райских наслаждениях не истощится ли наконец любовь и её восторги? не завянут ли удовольствия, как нежный цвет, не вспрыснутый чистейшею росою? Так, мой друг! чувство щастливой любви не может быть всегда равно; и по заключении брака мы возвратим друг другу несомнительное право обновлять жизнь новою остротою любви и вкуса: пусть кричат моралисты; мы будем молчать и наслаждаться. Скажи, Пальмира, естьли ключевая вода, давно налитая в сосуд, не льстит моему вкусу, то не могу ли без всякого преступления зачерпнуть свежей у самого её источника, чтобы утолить жажду и, насытить мое чувство? Любовь есть тот же источник; чувства, для нее сотворенные, имеют свою жажду, свои прихоти, свои потребностию, и кто очищает капли нектара, не виновнее того, кто пьет свежую a не стоячую воду." -- ожидала опыта.

Но с наступающею весною госпожа Модолюбская принесла моде последнюю дань, заплатя жизнию за прогулку на бульваре в легком ллатье. Эта поздняя слава не утешала ни ее, ни Пальмиру, ни отца Пальмиры. Еще при жизни Модолюбской дом Нолина был описан и продан. Преждевременная смерть не позволилa богатой даме ничего сделать в пользу её любимца. Он оставался почти без пропитания, без крова: ибо Ириса через несколько дней после кончины матери продала её доме и уехала в Петербург с любовником. Новый хозяин дому позволил Нолину прожить y себя только неделю. Между тем Пальмира летела к друзьям своим, надеясь на верное убежище и на приятельское приглашение. Все приняли ее очень хорошо; никто не предложил ей своего дому. К сему опыту, для нее чувствительному, присоединилися несколько других, гораздо важнейших: те, которые накануне гордились знакомством Модолюбской, теперь злословили её память не только подлинными её пороками и слабостями, но и вымышленными злодействами; стоязычная клевета не щадила ни мертавого человека, ни отсутствующей Ирисы, ни безвинной Пальмиры, из уст в уста передаваемые тайные анекдоты довели до общого сведения и до сведения самой Пальмиры, каким образом Ириса обратила ее в орудие своего мщения и как подменила письмо её к Линаровой. Она хотела видеть Софию, чтобы по крайней мере оправдаться перед нею; но узнала, к сожалению, что смерть брата и слепая любовь к его убийце стоили ей жизни. Обманутая недостойным образом, оскорбленная в чувстве справедливой гордости, тронутая до сердца клеветою света, изменою дружбы, Пальмира просила отца ехать в маленькую дальнюю деревеньку, еще у них неописанную заимодавцами, чтобы дать умолкнуть молве её безславия, и чтобы там дожидаться возвращения жениха, сего единственного человека, которого имя и знатность могли защитить ее от стреле злословия. Отец не видя ни повода к жалобе, ни причин ехать на скуку в деревню, убеждал ее только написать к Графу об их разстроенном состоянии и просить о доме и помощи, но гордая Пальмира, несколько просвещенная опытом, не хотела о том и слышать. "Скорее" говорила она "скорее буду жить в Москве под соломенною кровлею, нежели просить милости у жениха, у будущого мужа, который, в случае ссоры, может мне припомнить его благодеяния, чтобы иметь удовольствие унизить или поработить меня своей воле." - Наконец решено было ехать. Несколько строк, написанных к жениху, уведомляли его о смерти Модолюбской, и об отъезде в деревню, - и в несколько часов все было готово к отъезду; так спешила Пальмира. У заставы она оглянулась на Москву, но без всякого, сожаления; ибо не оставляла в ней ничего приятного.

Эти чувства для нее были новы. Давно не посещала она сельского уединения так свободно, так непринужденно, так безпечно. Ей случалось только проводит на полях, окружающих Москву, несколько часов летняго вечера за богатым пикником, со всею свитою городской пышности, чтобы возвратишься в полночь с отягощенным желудком, и на другой день проснуться в час обеда, с больною головою. Какай разница! Теперь во время дальней дороги она просыпается на заре вместе с утренними певцами, вместе с ними засыпает под открытым небом у подошвы простых, но мирных хижин, быстрые движения пробуждались одне за другими, в её нежных чувствах, ласкаемых весною и природою! как она любила прислушиваться к журчанию речки, к шуму ветерка, к громким голосам птичек в молчании обширных полей, в спокойствии своего сердца, в каком-то стройном течении всех мыслей к темной и отдаленной, но восхитительной надежде. Весна и сельская природа имеют неизъяснимую для человека прелесть; и естьли к сему прекрасному времени года присоединятся мечты пылкого воображения, глубокой чувствительности и щастливой молодости, то действия их на душу бывают тем сильнее и разительнее. Пальмира здбыв городския общества, все неудовольствия, радовалась только весною и деревнею; и разговаривая с крестьянами, спрашивала их в восторге радости: не скорее ли бьется сердце с начала весны? и не плачут ли пастухи её от умиления, наигрывая песни на свирелях и пася стада свои на берегу светлых речек? - Добрые крестьяне от сердца смеялись и не покидали её Идиллий.

Путешественники наши, отъехав около трехъсот верст от Москвы, увидели за собою человека, скачущого верхом. Он догонял их, они остановились. Человек вручил им письмо из Москвы; поверенным дел уведомлял г. Нолина, что все заимодавцы его удовлетворены и сто тысячь долгу заплачено, но кем, не известно: благодетель скрыл свое имя. "Кто сей великодушный незнакомец!" воскликнул Нолин: кто другой кроме Графа Изумрудова? - "Без сомнения, отвечала Пальмира; - но эта черта удивляет меня. Признаюсь, я не так хорошо думала о его характере. Но, папинька, не уже ли мы возвратимся в Москву?... - "Не ехать ли нам" сказал Нолин "к благодетелю нашему? - и прибавил в полголоса: только не будет ли против политики прожить несколько дней у такого человека, который в ссылке и под гневом Государя? Как ты думаешь, Пальмира?" - Естьли повиноваться долгу благодарности, то не льзя и задуматься; но как согласить политику, или осторожность; людей с чувствительностию благодарного сердца? - Так лучше поедем в Москву." - Нет, ради Бога проживем в деревне до возвращения Графа"! - - Так отпустили доверенного, и отправились далее.

В вечеру, пробираясь проселками, они сбились с дороги, в незнакомом лесу, застала их темная ночь и жестокая гроза; но скоро буря утихла, небо очистилось и за лесом сквозь легкий туман, сверкнул огонь в селении. От сего ли живописного смешения ночной темноты с разсыпанными вдали искрами огня, от простого ли ожидания укрыться на скором ночлеге от бури и ночи, от тайного ли наконец разположения сердца, когда без причины тоскующого, или веселящагося, только Пальмира говорила отцу, - чему он не хотел верить, - что в душе её происходит необыкновенные движения радости. Светлая луна восходила на безоблачное небо, когда они приближились к селению в некотором разстоянии от дороги, на берегу обширной реки, стояло село, отсвечиваясь с луною в её чистом стекле, неподвижном от общей тишины воздуха, и к новому украшению сего живописного места представился господской домик, не великолепный, но красивый, внутри освященный огнем и опрятно убранный. Самые чистые стекла в окнах позволяли видеть, семейство хозяев, расположенных вокруг стола за рукодельем и "Ах!" воскликнула Пальмира, восхищенная прекрасным явлением "не скажет ли всякой, что под нею смиренною кровлею обитает семейство благословенное людьми и Небом, и что в сем уголку света укрываются добродетели, неизвестные в других пределах мира?" - Мечта! - возразил отец - мечта совершенно романическая! - "Не знаю" повторила Пальмира, "не знаю почему; но я расположена верит всем прелестным мечтам воображения и всем щастливым предчувствиям сердца." - На сей раз предчувствие не обманывало ее. Они въехали в селение. Крестьянин, y которого хотели остановиться, указал им другой ночлеге и привел их к зданию. построенному в виде сельской хижины с зажженными у крыльца фонарями, так что при свете их можно было читать надпись: Покров странников и храм гостеприимства. На крыльце встретил их ветхий старец в сединах с приятною улыбкою ласки и ввел в угольный кабинете, украшенный диванами и библиотекою. Из кабинета видна была обширная зала, где пылал огонь в камине и где перед огнем осушались богомольцы. "Извольте требовать чего вам угодно" сказал старец путешественникам; "наш добрый барин - так, и мой барин, конечно; ибо я считаю себя в числе его подданных (тут он поднял на небо слезящее око) - приказывает мне ничего не жалеть для угощения прохожих и проезжих." - Но кто этот добродетельный господин? - спросила Пальмира, заметив слезы старца. "Не вспомню его фамилии; память моя слабеет, и я жв инздавнр принялся к нему в услугу." - По крайней мер его имя? - "Ипполит." - Ипполит? Не Милодаров ли? - "Так, сударыня. Но важность не в имени, a в делах, и пока готовят ужин разскажу вам - мы старики словоохотливы, - как попал я от одного господина к другому. На старости лет оставленный без пропитания и крова за одно неугодное слово, сказанное моему Господину от усердия к нему, погибал и от стыда и голода; но лучше погибнуть, нежели питаться Христовым подаянием тому, кто 20 лет выполнял с честию должность барского дядьки! Благодетельный хозяин сей деревни везде отъискивая бедных, нашел и меня в одном селении. Он хотел помочь мне с тем, чтобы связал имя господина и вину мою. Как обезславить своего собственного барина? Нет, я не оглашался. Но жалостливый мой покровитель прослезился и взял меня к себе. Насилу выпросил я у него и эту должность: так бережет он всех нас бедных стариков, которых множество живет его человеколюбием." - Старец вышел; но чрез минуту возвратился, и упав к ногам Пальмиры, возкликнул, со слезами: "добрая барышня! ты помолвлена, как сказывают ваши люди, за моего господина Графа Изумрудова. Ради Бога выпроси мне у него прощение.... Пальмира подняла старика. - Вдруг отворяются двери и входит Милодаров, - "Сию минуту узнали мы," говорит Ипполит "что у нас в деревне стоит благодетель моего родителя. Матушка приказала мне просить вас к ней. Надеюсь, что вы не откажете принять в доме ночлега и утешить вашим посещением меня и мое семейство, которое вас с нетерпением ожидает." - Нолин взглядывает на дочь. Она приподнимается уже с места по сердечному побуждению. Хозяин ведет их в дому, к тому самому дому, который недавно очаровал Пальмиру.

В передней комнате встречают гостей Флора и Роза, две младшия сестры Ипполитовы; далее, почтенная старушка, мать их, и за нею молодая красавица Елена, которую Госпожа Милодарова представляет под именем сыновниной невесты. При слове невесты Пальмира взглядывает на Елену проницательными глазами, с тем любопытством, с которым женщина смотрит на другую, заступившую место её в сердце мущины, и может быть с тайным желанием выиграть при сравнении в глазах сего мущины. Но это привело ее в некоторую робость. Ей казалось, что присутствие Елены есть для нее укоризна, для Ипполита торжество, и что то и другое входило в намерение хозяев. Между тем хозяйки знакомятся с Пальмирою, одна наперерыв перед другой предлагают услуги, ласкаются, вводят ее в участие семейственной жизни, домашних забав, вечерних трудов, сих трудов украшенных ценою искусств, разнообразием талантов, прелестью женских рукоделий. Занимаются по склонности, разговаривают или молчат, по воле сердца. Нет ни принуждения, ни притворства, ни колкого остроумия. Важность некоторых разсуждений или ученость матери, как будто бы скрывается под естественным и безискуственным намерением сообщаться друг с другом мыслями, чтобы принесть некоторым образом в обращении собственность каждого и нечто прибавить к общему богатству мыслей. Опыты жизни, наблюдение людей и природы, воспитания и надежды, радости и сожаления, все, что так близко к сердцу человека, все это было отчасти перебрано в несколько часов разговора, и все показывало людей, между которым дело, польза, мысли одного, составляют для всех предмет сердечного участия.

свои личные расположения приносить в жертву общого удовольствия так охотно, так просто, как будтоб оно не стоило ему усилия и не имело особенной цены. Как было не уважать всем такого рода ума, который обогатился опытами доброго сердца и в источнике любви почерпал таинства великой мудрости? Как не любить человека, который, уничтожа, или справедливее, укротя самолюбие, всегда возвышал цену других; скрывал себя и свои достоинства, и естьли иногда изменял скромности, то невольным образом изменял ей только в чертах превосходной добродетели и в движениях прекрасной души? Пальмира видит, слышит и не верит чувствам своим; не верит, чтобы перед нею был тот человек, которого описали ей, которого она почитала столь суровым, своенравным и взыскательным. "Какая кротость в обращении" думает Пальмира сама в себе, удивляясь новому Ипполиту, "какая почтительная любовь к матери! какая ласка в сестрам! какое внимание к невесте! и... притом какая любезная осторожность в его поступках со мною! Он не позволяет себе и того невинного мщения, которое другой позволил-бы конечно на его месте - выхвалять передо мною свой новый выбор, a сей выбор, щастливый выбор, не оставляет ему причины к сожалению!"' Так в невольной и частной, задумчивости разсуждала Пальмира. В самом деле Елена могла спорить с нею в красоте, в уме, в ловкости и, как казалось Пальмире, имела перед ней превосходство. Тем благодарнее была она Ипполиту за то, что он не выставлял одну перед другою, чего она ожидала, и от чего несколько раз мешалась, заключая о поступках Ипполита по видимым ею примерам в свет, где в подобных случаях не оставили бы женского самолюбия без привязок и оскорбления.

Сели за ужине. Нечаянным образом Пальмира заняла место подле Елены; это привело ее в замешательство, в краску и в досаду. Ей тотчас представилась мысль, что рядом сидящих невест сравнивают глаза и сердце Ипполита. Скоро Пальмирин отец, без всяких догадок и соображений, заговорил не кстати о достоинстве Графа Изумрудова, и его любезности, о последнем его благодеянии. Красавица наша краснела и бледнела. Ипполит видя ее смятение, нечувствительным образом перервал разговор и обратил его на другой предмет. Намерение его не могло укрыться от внимания Пальмиры, которая в движении сердца, тронутая сим великодушием, взглянула на Ипполита с выражением сердечной благодарности, но вдруг испугаясь сего движения и взора, который сказал так много, опустила глаза на тарелку с лицем пламенным от стыда и страха. Ей казалось, что свидетели отнесли чувствительность её взора не к одной благодарности: действие встревоженной совести, которая другим приписывала свои собственные сомнения! Но кроме Ипполита и Розы никто не заметил сего движения.

Есть тайные отношения между склонностями людей, которые в молодости определяют неразрывные связи дружбы. Роза полюбила Пальмиру, Пальмира более других полюбила Розу. Оне были уже не разлучны до ужина и за ужином; говорили друг с другом, как два давнишния друга; и когда приближилось время разставания, Роза, с глазами полными слез, просила Нолина остаться у них на неделю. Все присоединились к Розе; Госпожа Милорадова представляла свои права на снисходительность старинного приятеля её мужа; Ипполит свой долг удержать у себя отцовского благодетеля и доказать ему свою признательность; Флора и Елена, необходимость отдохнуть от дальней дороги на некоторое время; a Роза, убедительная Роза, редкую и святую дружбу свою, которую не льзя было не уважить; одним словом, все благороднейшия примеры предложены, все возражения опровергнуты, так что без крайней грубости не льзя было не уступить общей воле. Преклоня, Г. Нолина к согласию, Роза прыгала от радости; но Пальмира, с благодарностию обнимая ее несколько раз, удерживала порывы своего сердца, кипящого тою же радостию, и несмела излить ее со всею полнотою чувства. Она не знала сама точной причины сей осторожности и боязни.

Гостям отвели ночлег в особенном флигеле. Но Пальмира провела ночь в задумчивости и размышления. "И так есть другой род жизни", думала она "другой порядок вещей, кроме того, который я почитала непременным в общежитии и необходимым в жизни. Есть чистые нравы, кроткия добродетели, мирные удовольствия, неизвестные вам, о гордые невольники фортуны, преданные обманом порока и бурям света!.... "Ах! естьли бы знала?... Но предел мой положен Небом!... Мне не позволено и завидовать сему щастию; ибо оно сотворено не для меня!"... - Она заснула от душевного утомления.

"Вставайте скорее, сударыня, сказала она с усмешкою; здесь утро начинается с ночи и люди опереживают солнце." - Не смейся, - отвечала Пальмира с досадою, - не смейся пожалуста: эти люди умеют пользоваться и временем и жизнию. - Она вскочила с постели и оделась так скоро, как никогда не одевалась. Служанка заговорила о домашних обстоятельствах хозяев, пересказанных ей людьми, и Госпожа её была очень рада вызову говорить и разспрашивать о том, что было для нее всего любопытнее. Она узнала, что Ипполит за неделю перед ними помолвлен, что невеста его очень благодетельна, что, по рассказам домашним, жених без ума от невесты, и невеста от жениха. Пальмира спросила: "Знают ли в доме, что Ипполит хотел на ней жениться?" Как вдруг вбежала Роза, обняла ее, и как знакомую уже подругу увела с собою в сад.

"Ознакомъся с нашими прогулками," говорила Роза, ведя ее к саду "полюби места наши, как хозяева тебя полюбили, не забудь особливо твоего нового друга." - Но друг был задумчив; Пальмира едва отвечала. Ей хотелось предложить Розе множество вопросов. Наконец собравшись с силами, она спросила: "Кто братцева невеста?" -- Ближняя наша соседка, нынешний год овдовевшая через несколько месяцев после своего замужства..." - При сем последнем слове приходит Елена с Флорою; разговор перерывается; Пальмира не может ни возобновить вопросов своих, ни удовлетворить своему любопытству.

Между тем гостья и хозяйки гуляют по саду; последния указывают на места их любимых прогулок, на те приятные убежища, которые приводят на память щастливейшие часы, проведенные в недрах сельского уединения. "Здесь" говорит Флора "на этом прекрасном лугу, собираемся мы поутру для завтрака с каким сердечным движением летим к радостному утреннему свиданию! как быстро текут часы за кипящим самоваром под ясным небом, и перед восходом солнца!" - A здесь, говорила Флора, - здесь в беседке, начали мы в первый раз чтение романов. Маминька сама выбрала их, позволила нам читать только в присутствии ее, или в присутствии братца... - "Помню, помню" подхватила Роза, "мы летели скорее к развязке романов, a заботливая материнская любовь останавливала нас на каждой страннице, заставляя замечать возвышение чувств, благородство любви, нравоучения писателя. В самом дел с того времени начали мы смотреть другими совсем глазами на женихов в нашем соседстве. Этот дерзкой мальчишка, перешептывались мы с сестрицею, не будет никогда благоразумным Грандиссоном! a этот гордый Нарцисс не обещает ли другого Ловеласа? нескромных, болтливых, смелых молодых людей оставляли мы без всякого замечания. Напротив того, с великим вниманием - между нами будь сказано - смотрели на робких, стыдливых, осторожных юношей, какими пленяют нас Ричардсоны, Фильдинги, Жан Жаки." - Пальмира слушала с любопытством. В эту минуту оне приближились к уединенной роще, где стоял храм, с надписью: Богине скромности. "" воскликнула Флора с усмешкою, "поставленный в честь сестрице!" - Да - сказала Роза с откровенностию - в память урока, который никогда из моей памяти не истребится. Увидя одну из соседок наших, по моде одетую, или справедливее, совсем неодетую, вздумала и я на другой день также нарядиться. Братец встретил меня первый, взял за руку и привел на это место, где не было еще храма. От брата и друга, сказал мне Ипполит с ласкою, может ты выслушать, чего не льзя тебе слышать от чужого мущины. Не оскорбит, но защитить хочу твою стыдливость. Конечно ты не воображаешь, что по наружности заключают о характере, и что смелост твоего убора показывает отсутствие всякой стыдливости. Этого не довольно: знаешь ли, что девушка, которая себе позволяет явиться перед взорами мущины без покрывала скромности, ему позволяет некоторым образом говорить с собою без уважения к её полу, и тем дерзским языком, который есть для женщины верхе стыда и отчаяния. Наконец, ты, которая так пленяешься Руссовою нежностию в любви, ты представь себя на месте Юлии, a друга, или творца её, переде собою, что сказал бы он в теперешнем случае? - Не жаль ли тебе, зная горячность любви моей, не жаль ли тебе расточать перед глазами равнодушных те тайные прелести, которые друг твой считает безценным сокровищем, своею щастливою собственностию? Любовь дорожит своими правами ревнует к своему щастию, гордится преимуществами боготворимого человека, ею всему предпочтенного; a ты крадешь мою собственность, чтобы сделать ее общею; ты вводишь других в участие прав моих; ты мне изменяешь и, что гораздо более, ты помрачаешь в себе тот чистый образ невинности, перед которым я преклонял колена! - Но что сказал бы Руссо, то подумает всякой истинно чувствительной человек; и ни один, поверь мне, не примет руки женщины, когда предложат ее с условием этого убора. Роза! естьли твоя стыдливость страдала от моей речи, то вини себя за то, и помни, что самая одежда твоя оскорбляет скромность. - Вы представляете себе, что я бежала скорее переодеться, но встретила; маминьку, которая меня привела в новую краску. A через несколько дней братец посвятил храм богине, перед которой всегда благоговеть буду, ибо слова братцевы врезались в мое сердце. - Пальмира не могла слышать сего случая, не приведя себе на память наставлений другого рода, в одном подобном случае, и едва не приходила в отчаяние от сравнения одних нравов с другими.

Так прогулка кончилась. Все собрались к чаю. После чаю Ипполит разсуждал с Еленою о приятности уединения и о щастии домашних добродетелей. Несколько раз Пальмира тайно вздыхала, слушая Ипполита, и думая: Ах! для чего не имею права сказать этому достойному человеку, как затверживаю в памяти каждое его слово, и как закаиваюсь верить вперед сиянию солнца на небе, естьли не из уст его услышу эту истину!... О ты, некогда развратитель моего ума, теперь предмет моего презрения! томули ты учил меня, чему учить должно молодую девушку и свою невесту? Таким ли языком говорит добродетельный Ипполит с прещастливою Еленою?... Нет! Но поздно, поздно! -

который не далеко от нее стоял с невестою. Он оставил руку Елены, чтобы подойти с с ответом. Неприметным образом разпространился y них разговор о цветах. Ипполит говорил охотно, Пальмира слушала еще охотнее, удивляясь его красноречию и в безделицах, и ничего не помня от великого к нему внимания. Так разсуждая с жаром и следуя за излучинами набережной тропинки, они удалялися нечувствительно от первого места, где остались другие; и вдруг, не видя никого вокруг себя, оба оглянулись в одно время; они были уже в нескольких саженях от дому. Ипполит вспомнил, что невеста держала его за руку, и что он бросил ее. Пальмира испугалась того, что видела себя наедине с Ипполитоме, и того, что могла забыться до такой степени. Как будто по тайному условию, они остановились оба и оба замолчали. Никто не смел произнести слова возвращения. Пылая в лиц от робости, Пальмира воротилась первая, Ипполит следовал за нею. Молчание их не прерывалося; они ускоряли шаги свои, но едва переводили дух. Казалось, что из уст их вылетело признание любви. Чем ближе они подходили к дому, тем более замирало у Палъыиры сердце от одной мысли, что прогулка их возбудит подозрение в одних, в других негодование, может быть во всех неудовольствие. В несколько минут и нескольких шагах перебрала Пальмира в голове все против себя обвинения, и ни одного оправдания в свою пользу; ибо начинала видеть любовь свою к Ипполиту. Но по возвращении их никто не показал виду неудовольствия. Один отец её с обыкновенным своим простосердечием спросил, где они гуляли и для чего не пригласили с собою никого из общества. Ни Пальмира, ни Ипполит не имели силы отвечать, так что Гжа. Милорадова, до того времени покойная, взглянула на них проницательными глазами и с некоторым подозрением, a добрая Роза, видя пламенное лице своего друга, подбежала скорее говорить с нею, чтобы закрыть ее от других и вывесть из смятения, которого не знала причины.

Этот случай принес Пальмир новую недоверчивость к самой себе. Остаток дня провела она в безпокойстве мыслей и сердца. Каждое слово, близкое или относительное к страсти, приводило ее в краску, a каждый шаг. Ипполита в содрогание, от одного страха, чтоб он не приближился к ней и не заговорил с нею перед столькими свидетелями. Взоры её не смели встретиться с его взорами, как будто бы сему взору надлежало обличить и подписать приговор её. Взгляд Елены казался ей попеременно упреком, насмешкою, презрением. Она остерегалась и от разговора и от ласки Розы, чтоб не вырвалось у нее чего нибудь в минуту откровенности и чтобы не выведали из нее, чего хотели и чего требовали глаза Елены, как она подозревала; но любовь раждает надежды и страхи, как воображение творит привидения.

После этого дня Пальмира просыпалась поутру и засыпала к вечеру с твердым намерением удалиться; каждый день приготовлялась говорит отцу об отъезде, и отлагала от одного дня до другого. Сладкое очарование овладев сердцем, приковывало ее к местам, украшенным присутствием милого человека. "Нет преступления" думала Пальмира "видеть, любить, боготворить человека, когда люблю его невинно, " - В самом деле Пальмира убегала Ипполита, не показывала ему любви своей и сама не позволяла себе питаться надеждою, столь прелестной для сердца, но запрещенной разсудком и добродетелью.

Между тем, возрастала любовь, и её горести. Ей были уже известны те часы, в которые тайный предмет её трудился, читал, или говорил с подругою. Наперед, знала Пальмира и то время, когда невеста, с ласкою взяв жениха за руку, одна удалится с ним от всего семейства, чтобы гулять или перед домом, или по саду, всегда перед захождением солнца и всегда около часа времени. Елена любила порядок и с точностию наблюдала его, как почти все люди с характером холодным. Никогда, минутою не опаздывала и не ускоряла она в уединенной прогулке вечера; и всякой раз перед сею минутою замирало сердце Пальмиры. В один вечер, когда оне скрылись от общества, встревоженная Пальмира села с Флорою и Розою далеко от дому на крутом берегу реки и молчала. Перед её воображением стояли два щастливые любовника, в её глазах они провожали солнце на западе и встречали луну на восходе в сладких излияниях сердца; в её глазах они клялись перед Небом, свидетелем их восторгов, любить друг друга до последняго предела любви человеческой... что блаженство было бы её блаженством! и достойнейший из смертных был бы её другом, покровителем в жизни, наставником в добродетелях, естьли бы не сама отказалась от щастия небес и от любви добродетельного. Без разсудная! нещастная! - так терзалась Пальмира и смотрела на спокойную природу. Тихое течение реки, едва чувствительный прилив волн у берегов её, чистый небесный свод усеянный звездами, всеобщее безмолвие на земле и на небе, ясность и теплота в воздухе, все раздражало её меланхолию. "Во всех стихиях мира царствует тишина" говорила Пальмира сама себе; "в сердце человеческом свирепствуют бури." - Такия сердечные действия не разлучны с откровенностию. Не видя вокруг себя двух главных лиц, которых присутствие могло мешать ей откровенности, Пальмира в минуту жестокого стеснения души обратилась к своим подругам: "Сколько, может быть, страждущих на земле, сколько сетующих тварей под сим обманчивым видом спокойствия!" - Эте последния слова произнесены были с отчаянием. Хозяйки, не подозревая тайны меланхолии, хотели развеселить ее и шутками и смехом; но печальная просила, встав с своего места, не трогать ее и от нее удаляться. Есть минуты в жизни, в которые чувствительность ненавидит все человеческия осторожности и отражает их с презрением. Пальмира не хотела их помнить; но Флора и Роза с некоторым страхом и сомнением исполнили её волю.

Едва скрылась он от глаз Пальмиры, и на зеркальной поверхности воды от сияния луны мелькнула тень человижа, который по другую сторону реки приближался к берегу медленными шагами. Луна освещала белый платок в руках его. Оне остановился y дерева, и возведя взоры к бледному светилу ночи, стоял пасмурно и величаво, как боге меланхолии. Где не явствен образ и нечувствителен след милого человека? "Укроешься ли," воскликнула Пальмира "укроешься ли, существо прелестное, от взоров любви и откровения сердца? Ни ночь, ни отдаленность не обманут нежной страсти. "Это ты," твердила Пальмира "это ты!" - и трепетала в душе своей. Мгновенно овладели ею тысячи различных мыслей. "За чем Ипполит среди уединенного поля без подруги, избранной его сердцем, без семейства, Нет, нет! Лучше питать вечную горесть, нежели иметь надежду злодеев! Мне похитить права на его сердце y другой достойной женщины! мне отравить жизнь его сожалением и раскаянием!... Никогда, никогда!..." - Пальмира не сводила глаз с Ипполита; и увидела его упадающого на колени. Поднятые на небо руки и нечто похожее на рыдание, доносимое к Пальмир эхом воды и воздуха, показывали ей, что молодый человек молился со слезами. Не очень далекий мост, соединяя два берега реки, один отделял Пальмиру от Ипполита; он приводил ее в искушение перейти на другую сторону. "Узнать его тайну, открыть ему любовь мою, может быть услышать из уст ангельских слово утешения и ласки, и потом умереть y ног его! - ничего более не желаю!".... Несколько раз Пальмира подходила к мосту; наконец разсудок, при всей слабости своей, победил кипящее сердце: она осталась. Скоро Ипполит, как будто бы опомнясь, удалился быстрыми шагами. Скрывшись за дерево, Пальмира провожала его глазами; но когда потеряла совсем из виду за ведущею к дому горою, перешла через мост, и на том месте, где молился Ипполит, произнесла на коленях сей обет: "Отец любви и правосудия! прийми и запечатлей моею кровию клятву, перед образом Ипполита мною произносимую, священную клятву, любить его до гроба! Никто в мир не будет владеть сею рукою и сердцем, которое навеки посвящаю ему именем Божества твоего!" - Возвращаясь к дому, Пальмира сняла с пальца обручальное кольцо свое, и бросив его в реку, сказала: "Недостойный человек, которого имени не хочу мешать с именем мне любезным, ты не жених мой, я не твоя невеста: между нами Бог и клятва моя!" -

Пальмира возвратясь домой, застала за картами отца и Гжу. Милодарову. Скоро прибежали Флора и Роза из внутренних комнат. С другой стороны из саду возвратилась Елена. "Где твой жених?" спросила Гжа. Милодарова. - В саду. - "Нахожу его несколько задумчивым и мрачным" повторила мать. - Да - отвечала Елена, потупив глаза в землю. - "Побежим к нему скорее," закричал об сестре; меланхолия его не устроит про от нашей ласки и дружбы." - От чего сестры возвратились уже не бегом, но тихими шагами. Не было с ними Ипполита, их молчание, их бледность, их смятение показывали, что не одна дружба могла на сей раз утешить меланхолика. Но добрая мать семейства, занятая картами, не примечала их возвращения.

Между тем несколько раз уходили сестры Ипполитовы; несколько раз вызывали Елену; возвращались и молчали. Вечер протекал. Гжа. Милодарова увидела наконец долговременное отсутствие сына, безпокойство детей, молчание Пальмиры, и вышла в другую комнату. За нею следовали поспешно Елена и Флора. Одна Роза и отец остались с Пальмирою, которая сидела не очень покойно. Она не смела взглянуть прямо на своего нового друга, ожидая от нее холодности, или укоризны; но сама Роза подошла к ней, пожала её руку и взором изъявила участие. Ах! как чувствовала Пальмира сердце свое облегченным! По крайней мере был человек, который читал в душе её и сострадал об её участи! Еще Роза ничего не знала, но видела, что друг её имеет тайну и верила безвинности её сердца. Доверенность прекрасных душ есть чистейший источник дружбы. Чрез полчаса времени Гжа. Милодарова возвратилась, но с прискорбным видом, и перервала игру.

За ужин сели ранее обыкновенного без Ипполита и хозяйки разкланялись с Пальмирою холодно, принужденно; все, кроме Розы, которая сквозь слезы взглянула на нее и едва не сказала: "не виню, a жалею тебя!" -

Пальмира, удалясь в свою комнату, одна без свидетелей дала наконец волю горести. Когда человек настрадается в молчании и после того имеет волю вздохнуть свободно, тайно скопившияся стенания, к домашнее смятение? Имеет ли Елена подозрения и ревность, которые перервали спокойствие всего семейства? Тревожат ли Ипполита другия обстоятельства?... То или другое мыслила Пальмира; но святые законы добродетели, которым научилась в сем дом, повелевают мне наконец удалиться!... Ипполит! тебя обязывает строгая честь вести к олтарю обрученную тебе невесту; a меня осуждает жестокий долг на молчание и на вечность страдания!... удалимся скорее, удалимся от места, страшного для сердца, от искушения непобедимых, может быть, для Ангелов!.... - С бледным лицем идет Пальмира к отцу своему и без труда склоняет его к отъезду на другой день. Она возвращается в свою комнату.

облокотясь на окно и склоня голову на руку слабую и томную. Но солнце возсияло и лучи его тронули ее с места: казалось, что с ним ударил последний час её жизни. Каких жестоких мук ада не согласилась бы она тогда вытерпеть, чтобы отдалить только жесточайшую муку отъезда? Скорость и нечаянность сего отъезда, холодное прощание хозяев, может быть последнее прощание с хозяином и смертельная вечная разлука не с одним, с несколькими ангелами, на землю принесшого добродетели небесные; вот что представила себе Пальмира перед наступающим часом неизбежного рока. Но когда вошел к ней отец в дорожном платье, она оперлась на плечо его, и не могла уже стоять на ногах.

Едва она имела время отдохнут, как вошла Гжа. Милодарова. Видя ее положение, последняя дала ей вздохнуть несколько минут; но спешила говорить. "В нынешнюю ночь", сказала она Пальмире "у сына моего разкрылась рана, насилу остановили кровь и он чувствует еще слабость. Не умолчу перед вами, что болезнь произошла от жестокой укоризны, с которою вчерась припомнила ему, как мать, долг честного человека и замысл недостойной измены. Узнав сего дня об отъезде вашем, несчастный заклинал меня именем Неба позволить ему перед вами и пред всем семейством объяснить некоторую тайну. Он говорит, что общее спокойствие потребует сего объяснения, и что отказ может стоить ему жизни. Сын мой страждет, все забываю, кроме его чести. Пожалуйте со мною; но вспомните долг честности и права гостеприимства, не смею сказать нарушенные, по крайней мере потерянные вами из виду."--

и сказала с умилением: "Призываю Небо в свидетели моей невинности и в поруки того обязательства, которое на себя принимаю, в всем исполнить волю, матери." - Это движение возвратило к жизни её мертвое сердце. Но войдя к Ипполиту, когда увидела его бледного, покоющагося в креслах на подушках, окруженного невестою и сестрами, она затрепетала как преступница; но Ипполит обратился к ней с видом глубокого сострадания: "успокойтесь, Пальмира, успокойтесь ради Бога; вы безвинны и встревожены." - Сей голос, сладкий и утешительный, был для нее голосом небесным; с ним возвратилась твердость, изчезли ужасы сердца. Она приняла на себя вид ненарушимого спокойствия и благородной смелостм, как будто бы по слову Ипполита невинность и чистота её совести восторжествовали, перед целым светом.

Через полчаса времени видя ее покойнее, и собравшись с силами, Ипполит начал так говорить, обращаясь к матери: "Скромность и собственное мое спокойствие требовали молчания. На когда страждет честь и невинность, молчание есть преступление для того, кто может возстановить одну и оправдать другую. Я имел случай видеть и узнать Пальмиру до нынешняго знакомства её с моим семейством. A видя ее, мог ли не чувствовать редких достоинств? Не позволю себе говорить о склонности, освященной чистейшею любовию. Довольно, что любовь подала мне надежду; но судьба отказала в щастии. По возвращении моем в недра семейства, из уважения к спокойствию матери и сестер, умолчал я о сердечной тайне, о смелом моем предложении вступить в брак с Пальмирою, и о чувствительном для сердца отказе. С тех пор носил я в сердце траур; но имел перед вами лице ясное и спокойное.

"Вспомните, как вы плакали о судьбе детей у лишенных отца и покровителя, как изъявляли мне желание видеть меня скорее отцем семейства и по сему важному имени достойным покровителем сестер на случай другой жестокой потери, и как наконец трогался я священным голосом, умоляющим меня исполнить последнюю надежду старости. Чего не победит чувствительность матери и благодарная любовь сына! Вы избрали мне невесту, я принял ее от руки вашей; но прежде объяснился с нею: "Не хочу пользоваться несправедливым образом доверенностию благородной души" сказал я достойной Елене "не хочу вам льстить обманчивою надеждою щастия. Приступаю к союзу вечному по самым благородным побуждениям, и с честными намерениями; но без сердечной склонностии. Ласки любви и верности, искренняго почтения, строгого исполнения всех обязанностей товарища и покровителя женщины, как слабой твари, прибежной к покрову мущины; всего вы можете требовать и ожидать от меня, кроме того чувства, которое есть некоторым образом боготворение." - Елена отвечала мне, что идет за меня для обезпечения вдовьей жизни; a что, родясь не с пылким сердцем, довольствуется обещанными мною чувствами. Ах! Бог видел, как берег я с того времени её спокойствие, и самолюбие! как забывал и самого себя и слабости сердца, чтобы помнить только требования строгой добродетели! Но есть пределы твердости человеческой. И мудрого сражают страсти; мог ли я устоять против них без опоры мудрости с одною человеческою слабостию? Небу угодно было подвергнуть меня жестоким искушениям в тот вечер, в тот самой вечер, в которой более, нежели когда нибудь, болела рана моего сердца, объявляют нам о приезде знакомого человека, произносят имя, опасное для моего сердца. Вы, столь почтительные к памяти супруга, вы приказываете мне звать к себе его приятеля и благодетеля. Предчувствуя опасность, отговариваю под разными предлогами; вы настоите и требуете. Не смея прогневить вас и боясь изменить, себе, уступаю необходимости и грозному року. С того часу не переставал я сражаться и побеждать. В течение нескольких дней, вечных, кажется, по страданию, не вытерпел ли я всего, что может только вытерпеть душа человеческая? Но вчерашний день увидел я себя безоружным против страсти; она истощила последние мои силы. Напрасно ласковые сестры приступали ко мне с любовию: я удалял их с упорством и ожесточением. И к кому прибегнул наконец в отчаянии? К великодушной Елене. Я просил у нее оружия против страсти, защиты от самого себя; она смеялась моему отчаянию; но утешала меня; такою надеждою, которой верить не смею. Наконец, когда увидел нежнейшую мать семейства, встревоженную несправедливыми подозрениями и тайною досадою на ту, которую желал бы видеть предметом общей хвалы, ее только достойной; когда услышал об отъезде её, ускоренном без сомнения самыми благородными причинами, утешения, хотел сделать Пальмиру свидетельницею её торжества, чтобы иметь перед нею слабое достоинство и лестное имя её защитника. Увы! кто нынешним еще утром заплатил частию крови своей за молчание долго тяготившее, тот приобрел может быть, право говорить без таинства о том, что можно усладить его душу!"--

Ипполит перестал говорить; но речь его переменила, казалось, душу и состояние Пальмиры; у ней было только одно чувство и одна мысль: он меня еще любит! "Перед вами и с вашего только согласия изъявляю признательность моему великодушному защитнику." - В тоже время взор её обратился на Елену, требуя и её позволения. Гжа. Милодарова с ласкою улыбнулась на Пальмиру. Елена обняла ее, и выведя за руку вперед, сказала: "Она оправдана. Я могу засвидетельствовать её скромность и невинность; a мне можно поверить: это я имела причины замечать. Но к признанию Ипполита прибавлю другое, и мое собственное. Я испытывала себя во время сильнейших движений Ипполитовой страсти; сердце мое было покойно и даже весело: ни ревность, ни сожаление его не тревожили может быт от того, что тайна любви его мне давно известна по переписке с одною Московскою приятельницею; может быть и от того, что мы не сотворены друг для друга. Тайные сердечные отношения определяют склонность любви. Недавно еще спрашивала самое себя, решительный голосе отвечал мне, что с радостию уступила бы руку Ипполиту, естьли бы вызвалась достойнейшая для него подруга." - В сию минуту рука Пальмиры сильно задрожала в рук Елены; a Ипполит воскликнул: - что вы говорите? - "Говорю,"повторила Елена "говорю вам, что вы имеете свободу и надежду владеть обожаемою Пальмирою." Но Пальмира, опустив голову на плечо её, лежала почти без памяти. Ее привели в чувство. Через полчаса молчанья, "видищь" сказала Елена "что я умела угадать тайну Пальмиры, как ни велика её скромность. Знаю препятствие; но одно слово отца и..." - Как! - воскликнул Г. Нолин, смотря на дочь свою с удивлением, - как, будучи столько обязаны Графу? - "Вы ничем ему не обязаны" перервала Елена; указав на Ипполита, "вот ваш благодетель: он заплатил долги ваши." - О небо! - невольно воскликнула Пальмира - о мой родитель! - и обратила взор на Ипполита, залитого слезами; услышала из уст матери ласковое слово дочери, и бросилась на колени перед Гжею. Милодаровой, которая приняла ее в свои объятия.

"Чувствую, что есть радости свыше человеческой силы и свыше языка смертного!" - Они были готовы упасть к ногам их благотворительницы, и несколько разе изъявляли их признательность и удивление; но Елена, веселясь их общею благодарностию, которая всегда приятна для сердец благородных, смеялась их удивлению чистосердечно без всякого жеманства. Когда Флора, Роза, Гжа. Милодарова и сам Нолин, свидетели щастия любовников, плакали от умиления и в то же время от удивления к прекрасному поступку Елены. Она сохранила твердое спокойствие духа и с великою разсудительностию говорила: "Доставлять благополучие есть прекраснейшее преимущество человека и первое дело благоразумных!" - A Роза, не понимая сего хладнокровия, несколько раз наклонялась целовать Пальмиру, и говорила ей в полголоса: "Как я рада, что ты будешь женою братцевой!"

По истощении первых восторгов приступили к объяснению произшествий, темных для некоторых лиц. Ипполит рассказал Пальмире, как чистосердечие его досадило светской даме, как узнал от верного друга o трудных обстоятельствах отца её по смерти Гжи. Модолюбской, и как заплатил долги его тайно от своего семейства. Пальмира рассказала ему и матери, как обманули ее в сем деле и перетолковали намерения Ипполита. Елена рассказала, как она сведала о тайне заплаченных долгов по бумаге, забытой Ипполитом и ею нечаянно прочитанной; как видела в Пальмире борение любви с должностию перед последними днями развязки, и как наконец занималась приятною мыслию увенчать их желания, как скоро настанет часе говорить откровенно.

"Пальмира, благодаря примерам добродетели, научилась гнушаться языком разврата. Ищите другой невесты, вас достойной." - Она не просила о возвращении её писем, ибо их не было почти у Графа, кроме нескольких строчек, ею написанных перед отъездом из Москвы холодно и сухо.

Наконец в один день, ознаменованный прекраснейшим солнцем в небесах и щастливейшими восторгами в сердцах супругов, Бог и родители благословили союз их и довершили жребий достойный зависти. Через месяц после брака, имея уже надежду быт отцем; Ипполит принес супруге в подарок Локка, Руссо и других сочинителей о воспитании, и сказал: "Научись, безценный друг мой, твоим новым обязанностям и удовольствиям; приготовься быть матерью, как ты умеешь быть супругою любимою и любви достойною." - Наконец, имея другом Елену, для которой они искали и нашли жениха, насладаясь щастием редким, проводя жизнь в уединении, они не хотели заглядывать в город; ибо Пальмира твердила с радостию: "Москва! Столица просвещения и разврата! мы далеко от тебя!" -

Граф Изумрудов почти через год женился на Ирисе; Ириса почти в тот же день вышла за другого мужа, запретя первому жалобу и угрожая ему каким-то заточением нового рода. Но спасенный Граф восклицал, сказывают, с завистию: "О верх искусства Модолюбских!" -