Характеры

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Характеры (старая орфография)

Глупец с надменностию есть природный враг дарования. Если он входит в комнату, где сидит умный человек, и хозяйка дома подводит его к сему человеку, чтобы удостоить его чести сего знакомства; Мидас слегка ему кланяется: и ничего не отвечает. Если хвалят в его присутствии человека с достоинством, но без чинов и без достатка, то он садится за карточный стол, и от скуки пересчитывает марки, или тасует карты, не говоря ни слова. Когда выходит книга, которая обращает на себя внимание, a на автора славу, Мидас окидывает глазами титул и конец книги; потом, перебрав несколько листочков, произносит строгий суде над сочинителем: в нем нет методического порядка, и не льзя иметь терпения дочитать книгу. При нем говорят о победе, одержанной Северным Героем, и чудесах храбрости сего Полководца, и пр.; Мидас утверждает, что баталия расположена и выиграна другим Генералом, которого тут совсем не было. Очевидный свидетель сего сражения смеет переуверять его, что великий Полководец стоял перед лицем воинства; но Мидас холодно отвечает, что сему Полководцу не льзя совершить великих подвигов, для того что он любит стихи, читает славных авторов, и даже гордился короткою связью с известными литтераторами.

Недавно случилось мне стоять в театре рядом с молодым человеком, который и стучал и шумел. Вам скучно, сказал я ему; но чтобы театральная пиеса могла полюбиться, надобно слушать ее со вниманием. Друг мой, отвечал он, всякой знает, что ему нравится: я не люблю комедии, но люблю театр; чудно, что вы хотите учить меня. - Может быть, отвечал я, но мне в голову не приходило, что вы посещаете театр для удовольствия перерывать представление и мешать зрителям. - A я заключаю из слов ваших, сказал он, что нет никогда толку в речах того человека, который берется судить за других о вкусе в забавах и удовольствиях. Еслиб я не знал вас, как страннейшого в свете человека, то принял бы вас за совершенного глупца. -- При сем последнем слове он перешел на другой конец партера и кинулся на шею к почтенному по летам и званию человеку; с которым он познакомился только накануне.

Лакон отказывает в своем уважении не всем авторам. Есть сочинения, удостоенные его похвалою; таковы стихи творца Телемахиды, которого он предпочитает творцу Россиады. Он ставит в баснях Суморокова на ряду с Дмитриевм, и сравнивает в иностранной литтературе Виланда с Коцебу, Мерсье с Ж. Ж. Руссо; Шекспира с Радклиф. Он утверждает, что после Ломоносова Суморокова и Державина Тредьяковский есть лучший писатель на Русском языке. Он не может терпеть Русской оперы Мельник, a особливо её музыки; хвалит Руссова деревенского Колдуна и её музыку, хотя не читал никогда первой и не слыхал последней, a если вы начнете говорить с ним о Танкреде, Федре, Едипе Озерова, он напевает песни из Русалки, или другой подобной оперы. Лакон не щадит актеров, балетмейстеров, танцоров; и Колосова не является перед публикою без того, чтобы он не хлопал в честь другой танцовщицы ей только на зло и досаду: так трудно ему угодить, как скоро идет дело о преимуществе и превосходстве в каком бы то ни было искусстве!

Клазомен испытал все бедствия человечества. Болезни посетили его с младенчества и во цвете лет отвели от всех забав юности. Родясь для великих злополучий, он имел гордость и честолюбие в бедности. Несчастие удалило от него всех, кого он любил сердечно; клевета помрачила его добродетель, и его оскорбляли те люди, которым он отвечать не мог. Его дарования, его безпрерывные труды, его добрые намерения и поступки не могли смягчить строгости Фортуны. Мудрость не спасла его от невозвратных промахов. Он терпел зло, нанесенное роком, и зло проистекшее от его неосторожности. Когдаж Фортуна перестала гнать его, ему представилась Смерть, которая смежила очи его во цвете жизненных радостей. Перед надеждою лучшей участи, когда Фортуна ласкала его утешением, он имел горесть оставлять после себя долги неоплатные, и не мог спасти свою добродетель от сего нарекания. Напрасно будем искать причины такого злосчастного жребия; мы не найдем ее. Можем ли спрашивать, от чего искуснейшие игроик разоряются от игры, когда другие наживаются и богатеют от нее? Или, от чего есть годы? в которых не бывает ни весны, ни осени, и в которые плоды засыхают во цвете, не может унизить и поколебать его добродетельную душу.

Фалант посвятил свои душевные способности на преступление закона и добродетели: наглый беззаконник, подлый раб вельмож, честолюбивый притеснитель слабых, порицатель добрых, развратитель юношей, он управляет во мраке силою адского и свирепого духа всеми преступлениями, которые совершаются в безвестности. Давно он стоит главою и предводителем всех распутных злодеев. Нет ни одного хищного покушения и ни одного тайного убийства, в котором бы не участвовала его черная душа. Ему неизвестна ни любовь, ни вера, ни совесть, ни жалость. Он гнушается честию и добродетелью; ненавидит людей и богов. Злодейство ему приятно - и он злодействует без побуждения, без причины. Жесточайшия крайности, голод, болезнь и бедность, неутомляют его силы. Ему известны превратности фортуны: расточительный и роскошный в избытке, предприимчивый и дерзский в убожестве, пылкий и нередко жестокий в забавах, лукавый, скрытный и непримиримый в злобе, ненасытный во мщении, красноречивый только для убеждения в злодействе и для развращения во нравах; он любит попирать человечество, мудрость и благочестие; дышет и живет безстыдством; смело поднимает голову; взором угрожает мудрым и добродетельным, и в наглой дерзости торжествует перед испровергнутыми им законами.

Тиест родился добрым и откровенным. Он любит чистую добродетель, и не берет за образец добродетель других. Ему неизвестны правила нравоучения; он следует им по сердечному побуждению. Если некоторые законы нравственности несогласны с его чувством и склонностию к добру, то он отвергает те условные законы, и повинуется сердцу. Если, в ночной темноте, случится ему встретить одну из тех прелестниц, которые выжидают юношей с намерением; то добрый Тиест позволяет ей говорить с собою, и несколько минут идет даже рядом с нею; и как прелестница жалуется на строгость нужды, которая будто бы разрушает добродетели, и доводит свет до безстыдства: он отвечает, что бедность не есть пороке, когда мы умеем жить своими трудами, не вредя никому; и не находя денег в кармане своем, ибо он еще молод, он дает ей последния часы свои, недавно ему подаренные матерью. Его товарищи смеются над ним и называют его странным; но Тиест отвечает им: друзья мои! ето не стоит насмешки. В свет, на каждом шагу встречаем мы бедствия, достойные жалости; надобна быть человеколюбивым: безпорядки несчастных бывают всегда виною и преступлением богатых.

!!!!!!!

Тразилл не терпит разсуждений, и не дозволяет правильного разговора; он скор, легкомыслен и насмешлив, не уважает и не щадит никого; безпрестанно переменяет разговор; не допускает ни управлять собою, ни разсмотреть себя, ни ознакомиться с собою, и в день объезжает более домов нежели какой нибудь челобитчик по тяжебному делу. Насмешки его едки, a похвала в устах его есть великая милость. Он простирает наглость свою до того, что перерывает речи тех, которые имеют суетное тщеславие хвалить его; смотрит им в глаза, и потом обращается к ним спиною; жесткость души, скупость и властолюбие суть его качества; он честолюбив от надменности, и силен у людей от дерзости; за ним бегают женщины, a он играет ими; ему не известна дружба; наконец, таков Тразилл, что самое удовольствие не приводит его в чувство.

Человек совершенно скучный есть гость, который без разбору хвалит все, что хвалить для него полезно; который, слушая чтение книги дурной, но покровительствуемой знатным обществом, находит ее достойною первого писателя в свете, и притворяется, будтобы принял сие произведение безвестного пера за творение какого нибудь известного; который видя вельможу удивляющагося славе стихотворца или прозаиста, спрашивает его с важностию, для чего он читает скучных поетов, скучных авторов, начинающих и в России умничать; который, в другом месте, где дорого ценят авторскую славу, ставит на ряду с Озерова Едипом трагедию давно освистанную на театрах обеих Столиц, и выдает себя за великого, знатока во всех изящных искусствах; который, за ужином у дамы, страждущей от мигрени, богатый и знатный человек вступается; то льстец переменяет язык, говорит, что неважные и бездельные пороки им замеченные есть некоторым образом тень, слитая с великим достоинством; словом, в речах

Как ночью,

право он добрый малой.