Молодой философ

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Молодой философ (старая орфография)

(Издатель с удовольствием печатает эту повесть молодого, любезного Автора, известного Публике по его приятным стихотворениямь и письмамь о Крыме и Кавказской Линии.)

Щастлив, кто в прекраснейших летах жизни пылал восторгами добродетели, творил себе новый мир по сердцу и воображению, и летел на встречу к щастию в упоении живой надежды; но вдвое щастливее, кто, среди быстрого течения, не потерял из виду поля милых призраков, не утомился от препятствий и опытов, и не остановился с горестию

В одном сельском уединении, после вечерней грозы, тихо возсияло западное солнце и осветило, на прекрасной долине, старца и юношу, одного под тению древняго дуба со взорами устремленными к небу и погруженного в задумчивость; а другого, подле него стоящого, с улыбкою веселою и безпечною. Прекрасное лицо юноши, на котором цвели здоровье и щастие; ясный взор, не помраченный ни страстями, ни пороками, и гордой, мужественный стан представляли разительную противоположност с тяжким изнеможением старца, с углубленными на лице морщниами и с дряхлым телом, к земле преклоненным. Молодой человек, новый во всех чувствах, наслаждался ужасами бури; томная душа старца едва чувствовала радостное явление солнца. Скоро остатки бури исчезли, и молодой человек с живостию перервал молчание... --,,Так, муж наученный опытами, и седыми волосами примиренный со слабым человечеством! так; я люблю мудрость, хочу блага людей и верю чистому щастию ума и сердца!" - Щастию! возразил старец: нет его на земле; нет его.... --,,Есть оно," повторил юноша: ,,Бог вселенные и творение рук его мне в том свидетели. Ах! естьли блеск порока оставляет в тени добродетель; естьли твари, созданные для щастия, терзаются иногда горестию; естьли наконец исчезают те надежды, которые из колыбели манили нас к жизни: то не одно ли мнение переменяет так виды Натуры и судьбу человека? Когда сердце мое говорит мне теперь: ищи блаженства! как то же самое сердце может сказать мне в другия лета: нет его? когда все обещает его? Эта земля, которая цветет для моего удовольствия, и богатые дары свои изливает для удовлетворения моим потребностям; леса и долины, где ожидают меня тихия убежища; это сердце, еще свежее под творческою рукою Природы, которое так сильно бьется от надежды блаженства: - сколько верных порук за неминуемое щастие!" - Старец вздохнул из глубины души; но молодый человек продолжал: ,,Все дышет вокруг меня жизнию и радостями; последния существа в мире блаженствуют: не уже ли благороднейшее из них одно осуждено на страдание?" - Может быть, может быть главное преимущество человека есть горесть чувствительности! --,,Нет! гордость, властолюбие и невежество бывают одни источником всех зол. Ограниченный потребностями жизни, удаленный от прихотей мнения, зависимый от Натуры и не подвластный обществу, чего может человек страшиться в мире? Какие власти могут похитить у него драгоценности разума и собственности сердца? Мудрый щастлив не многим; для него один уголок земли заключает в себе все сокровища в мире, и одна секунда времени все удовольствия в жизни. Там, в зеленой роще, стоит моя хижина; милая подруга на меня взглядывает; нежный друг пожимает мою руку; вдали улыбается младенец; я ловлю руку, взор, улыбку, и сердце мое делится между ими, и сердце мое не может остаться холодно!" - Мечта романическая!... - ,,Но ты думаешь, может быть, что я хочу заключиться в кругу бездейственной жизни? Нет; хочу быть мудрецом деятельным. Еще не возмужал дух мой; Но в груди моей пылает ревност служить человечеству. Лечу на поле мира защитить слабых, оправдать невинных, просветить безумцев." - Хорошо, естьли бы страсти других и наши собственные тому не мешали! - ,,Страсть есть огонь небесный, который оживляет душу человеческую, без того мертвую и холодную. Щастлив, кто питает в груди эту жизненную искру! Горе тому, кто обращает ее в пламя, все пожигающее!" - Добрый юноша! воскликнул старец с чувствительностию: естьли время и опыты сообщат тебе некогда другое понятие о вещах и людях, то по крайней мере не переставай любить истину и не ослабевай никогда в усилиях добродетели!....

Настала ночь. Гулявшие соседы разсталис, пожелав друге другу щастия; и удаляясь при свете восходящого месяца, несколько раз обращали взоры друг на друга: один с чувством безпокойства о судьбе неопытного юноши, который ожидал всего хорошого от человечества; а другой с чувством сожаления о старости, которая погашает все благородные надежды.

Старец был в ближнем селении служитель олтаря, смиренный в великом сане, благородный в простой жизни и кроткий в нравоучениях; поселяне любили его, как отца, бедные искали его крова; грешники бежали к нему на исповедь; но, творя щастие других, он не мог сам себя сделат щастливым. Давно оплаканная супруга, чистая добродетель, оклеветанная пороком, и состояние безутешного одиночества огорчали остаток дней его.

Молодый человек был наследник знатного имени и великого богатспива. образованный просвещенным отцем, в тишине сельского уединения, по системе Руссовой Философии, он мог бы решить собою, может быть, важную проблему, заданную славным Женевским Писателем, естьли бы внезапная смерть отца не пресекла трудов воспитания. Эмил - отец дал ему и самое имя Руссова воспитанника - Эмиль пятнадцати лет остался на половине прекрасного пути без всякого путеводителя, способного приближить его к цели; остался с мудростию и просвещением, но без знания людей и света; с пылким воображением и чувствительною душею, Но без опытов человеческого сердца. Помня волю и намерения родителя, он прожил еще несколъко лет в уединении, читал много без выбора, прибавил романическия идеи к философским, и сам доканчивал свое воспитание по Руссову трактату. Имя его гремело в окрестностях; соседи удивлялись, что молодый Эмиль, сын знатного человека, скрывался под кровлею смиренного домика; быв господином нескольких тысячь крестьян, не знал прав своих над ними; при великом богатстве не терпел слуг вокруг себя, и с талантом, риторствовать в судах за обиженных, говорил в кругу соседственных обществ очень скучно. Поселяне, защищаемые им в притеснениях, пользуемые в болезнях, утешаемые в горестях, почитали его праведником; провинцияльные дворяне с важностию называли его иногда Физиком, иногда Астрологом, иногда Медиком; а светские люди в соседстве с коварною улыбкою прославляли его именем Философа. Герою нашему минуло 20 лет, за несколько дней до описанной прогулки со старцем, и он решился вытти на сцену света с моралью отца своего в сердце и с правилами Ж. Ж. Руссо в памяти. Уже все было готово к его отъезду; в последний раз он прогуливался во время бури среди любезных полей, где цвела заря дней его, и юношеское сердце, полное жизни и радости, с надежностию летело к новым предметам в мире.

Едва двадцати-летний мудрец наш ступил ногою на берег нового света, уже душа его пробудилась, казалось, к самым живым чувствам, которые, в единообразии уединенной жизни, были ему неизвестны. Он глядел на многолюдный город, и волны шумного народа приводили его в движение - являлся на великолепных пирах, балах, в собраниях, и язык его немел от изумления - встречал взоры женщин, и красота, освеженная искусством, оживленная ловкостию, возвышенная блеском украшений, ускоряла биение его сердца. Первые дни его городской жизни были днями упоения. Он чувствовал какой-то безпорядок в мыслях, забывал наблюдат свет и нечувствительным образом исчезал, так сказат, в быстром вихре разсеяния.

Явление молодого человека, необыкновенного в образе жизни, простого в обращении и нравах, откровенного во всех мнениях, возбудило внимание света. Все ласкали Эмиля, представленного одним из его родственников; все звали его к себе для забавы гостей, и наконец все ловили из любопытства. Едва он являлся в кругу блестящого общества, женщины окружали его с вопросами: ,,вы занимаетесь более Философиею, нежели любовию?" - Философия для ума, милостивые государыни; любовь для сердца. - ,,Вы любите Платоническия удовольствия?" - И все те, которые могут быть согласны со щастием добродетельной женщины. --,,Чего вы ищете в женщинах?" - Более достоинства, нежели красоты; более чувства, нежели ума; более любви к рукоделью, нежели вкуса к учености. - ,,Находите ли, что мы близки к вашему мысленному образцу?" - И близки и далеки. На пример: вы редко краснеетесь от стыдливости; огонь не таится в ваших взорах; искусство слишком много вас украшает: но естьли вы мыслите, как говорите; естьли вы чувствуете, что взоры ваши обещают; естьли вы ласкаете от истинного сердца, то нет ничего умнее, чувствительнее, достойнее вас. - Такие ответы забавляли красавиц; светские молодые люди глядели на Эмиля с сожалением; а старые кокетки убегали его откровенности.

Несколько месяцев протекли для Эмиля в жестоких опытах. Слова переменялис для него в своем значении, жизнь в своем предмете, мораль в своих правилах. Нечувствительным образом разрывалась та завеса, за которою другой мир от него скрывался. Ученик опытов начинал примечать, что ему, образованному только рукою Природы, надлежало еще обработать себя для общества, и что для человека, в порядке гражданских учреждений, требовалис другия уважения, должности и нравы, неизвестные человеку в состоянии Природы. На сем новом театре не являлись ему примеры тех великих дел, которым научали его слова исторических Героев, красноречие моральных Писателей и голос доброго родителя; нигде, даже в приятных сообщениях беседы, не пленял его вдохновенный язык великодушия, благотворения, человеколюбия, и самые так называемые мудрецы преклоняли колено пред ничтожным идолом мнения. Но то всего более тревожило Эмиля, что среди мертвого усыпления всех добродетелей благородные движения души гораздо реже в нем самом пробуждались. К щастию, одно нежное природное чувство, которое для неиспорченного сердца служит вдохновением всего прекрасного и великого, не дало угаснуть в Эмиле любви к моральной красоте и ревности к мысленному совершенству, без которой нет ни порывов к славе, ни усилий добродетели.

Эмиль был молод и чувствителен; всегда пленялся любезнейшими из существ, и не мог, особливо на сцене их блестящих побед, сокрыть души своей от оружия такой щастливой власти. Женщины, во всей свежести красоты и во всем цвете приятностей, приводили его в сладкой восторг и в тихое умиление; всегдашнее присутствие их питало в нем влечение сердца и Природы, и юный мудрец от утра до вечера мечтал о Юлиях, Софиях, Клариссах. Возвращаясь домой при конце дня, он засыпал с образом прелестных в мыслях, и поутру, в минуту пробуждения, оне улыбались перед его воображением.

Философии; а мущины утверждали, что сия победа могла быть очень легка для молодой, любезной, живой Лины, которая ожидала только конца своего траура по муже, чтобы возвратиться к рукоплесканиям света.

В один летний вечер, в саду, где жители города собирались каждый день дышать свежим воздухом, и где был наш Эмиль, явилась молодая женщина, с прелестным станом Грации, блеском красоты помрачила все взоры, а нежностию голоса и языка пленила, казалось, все души. Эмиль стоял на ту минуту, прислонясь к дереву, и остался неподвижен в сем положении. Никогда торжество красоты и любезности не было чувствительнее. Толпы окружали прелестную. Все летело к ней на встречу; все ловило её взоры; все покланялось ей как Царице, между тем, как она, с трона славы и величества своего, дарила одного веселою улыбкою, другого приятным взглядом, иного ласковым словом. Это была Лина, двадцати пяти - летняя вдова, первая красавица в городе, первая женщина по любезноспии, тонкая в искусстве жить, нравиться и осыпать любовь всеми цветами ума, и даже Философии! Быв около года сокрыта от общества, она осведомилась о незнакомых лицах, узнала о присутствии Философа, прославленного под именем непобедимого, и бросила на него тот быстрый, но верный взгляд, который скорее молнии должен был воспалит всякое чувствительное сердце - и воспалил его в нашем молодом мудреце. Он стоял все еще у дерева неподвижно, устремив глаза на лицо прелестной, внимая пленительному её голосу и забываясь в сладком упоении. Скоро Лина скрылась, и шум умолк в собрании: все мало по малу за нею последовало; сад опустел; солнце закатилось; настала тишина ночи - и первые лучи месяца осветили Эмиля еще в саду, в глубокой томной задумчивости сидящого под тем деревом, где стояла Лина.

В три часа утра он возвратился в свое жилище, которое показалось ему темною и скучною темницею. Он глядел безпрестанно на часы; стрелка двигалась медленно; время не текло по его желанию - и на другой день, в шест часов вечера, Эмиль гулял уже в саду с нетерпением и страхом. В 7 часов алеи наполнились людьми; показалась Лина во всем цвете прелестей; новый выразительный взор её отличил Эмиля в толпе других мущин, так, что Герой наш, еще не довольно знакомый с обычаями света, почел за долг поклониться любезной незнакомке, которая тем же с улыбкою ему заплатила. Через несколько минут Лина с молодыми сверстницами своими села на дерновом канапе, у которого стоял робкий Философ; взглядывая на него от времени до времени, она говорила своим приятельницам: ,,Какой прекрасный вечер! как приятно лето! Щастлив, кто в это время года живет не в стенах душного города, а на чистых полях сельских, и, дыша свежим воздухом, дышет в то же время покоем и свободою!" - ,,Как вы думаете?" спросила Эмиля одна знакомая ему Дама, которой Лина пошептала нечто на ухо. - Я думаю, отвечал Эмиль с живостию, что сельская Природа имеет неизъяснимые прелести для благородных и прекрасных душ. - ,,Ваше мнение ободряет меня," сказала Лина, обратясь к Эмилю с приятнейшею улыбкою: ,,вы имеете славу Философа; а Философия без сомнения сообщает вкус к прекрасному. но удивляюсь, что вы делите с нами наши скучные удовольствия." - Скучные!... Мне кажется, что вам недостает в городе только невинной простоты, как нам недостает в деревнях женской любезности! - ,,Первая мысль доказывает вашу искренность, но последняя оскорбляет, может быть, вашу Философию." - По чему же, милостивая государыня? Разве Философия не согласна с чувством достоинства и красоты? разве для нее преступление любить то, что достойно почтения? разве мудрый может быть равнодушен к тому, что, подобно вам, украшает натуру и человечество? --,,Вы приводите меня в заметательство; перервем этот разговор... Позвольте мне по крайней мере надеяться, что с ним не прервется для меня ваше знакомство."... - Эмиль осмелился требовать дозволения ездить в дом к Лине, и получил его. Через несколько минут она встала, откланялась новому знакомцу и скрылась от глаз изумленного мудреца, который глядел в след за нею, и думал сам в себе: Какое редкое соединение прелестей лица с прелестями разума! не уже ли этот трогательный голос не есть орган прекрасной души? Чему могу верить на земле, когда выражение такого взгляда меня обманывает? нет! нет!.... И доброй Эмиль, возвратясь домой, не заглянул уже в своего Жан-Жака, с которым он каждый вечер советовался, давая себе отчет во всех впечатлениях дня. Уже ему казалось, что славный мизантроп клевещет на людей; прелести Лины украшали для него картину света.

в гостях у Лины, любезной в кругу публичного собрания, но еще любезнейшей в приветствиях домашняго угощения. Она осыпала его скромными ласками, представила ему маленьких детей своих с нежностию матери, которая еще оживила её прелести; говорила о любви к уединению, о скуке общества, о чистых удовольствиях семейственной жизни, тесно связанных с должностями человека и чуждых эгоизму света; разсуждала умно, приятно, согласно со всеми мнениями Эмиля, между тем как он слушал ее, молчал и не мог скрывать сердечных своих движений. Наконец Лина сказала ему: ,,Говорят, что вы следуете правилам строгой Морали и Философии; щастие людей должно быть для вас дорого; вы видите перед собой молодую женщину, удаленную по образу жизни и воспитания от хороших примеров; но смею сказать что я люблю добродетель. Обещайтес быть моим настаиником, подавать мне советы. Женщина двадцати - пяти лет (тут Лина потупила в землю стыдливые взоры) редко сохраняет в свете имя непорочное. Иногда самая легкая ветреность бывает предметом злословия. Так и я, может быть, от некоторых неосторожностей, которых не ищу оправдывать, терплю"...... Неосторожности Лины, перервал Эмил, не могут быть никогда оскорблением добродетели; а чистота совести награждает за несправедливост мнения. Но когда свет таков, как вы говорите (ибо я не могу еще судить об нем), то он не достоин вас, прекрасная Лина... - ,,И так Вы советовали бы мне.".... Жит уединенно, заниманиься воспитанием детей и нежными удовольствиями добродетели... Сверх того.... я думаю... вы могли бы.... ,,Договорите." - Я не знаю, Как изъяснить мысль мою.... Ваши лета позволяют вам возвратить детям вашим.... ваш выбор мог бы ощастливить.... - ,,Ах, Эмиль! прежде хочу научиться быть достойнее невинного, добродетельного сердца, и просвещеннее в моем собственном выборе. Но довольно.... последую вашим советам." - Приехавшие гости перервали разговор. Возвратясь домой, Эмиль думал: она показывает ко мне уважение; любит уединение, деревню; наши склонности, вкусы, мнения согласны: для чегож мне не надеяться?.... Ах! может быть... - Эмил устремил взоры к небу; сердце его трепетало, грудь орошалась жаркими слезами.

Глаза его были еще мокры от слез, когда один добрый его родственник приехал дать ему совет. ,,Эмиль! сказывают, что славная ветреница Лина заманивает тебя в свои сети: остерегись. Не один мущина был её игрушкою и жертвою; и самый муж"... - Друг мой! ты вериш народным слухам; я верю глазам и сердцу. - ,,Послушай, Эмиль. одна известная Дама в присутствии многолюдного общества говорила со смехом, что Лина хочет теперь испытать сердце Философа, и прибавила, что она пересказывает собственные слова Лины." - Злословие изливает на все яд свой. Ты по крайней мере пощади добродетель. - - Гость, по безполезных представлениях, удалился, досадуя, что заблуждение страсти побеждает силу Менторов; а неопытный Эмиль радовался сему открытию, заключая, что Лина сама чувствительна к любви его; когда она желает испытывать его сердце.

он заставал у нее гостей; в течении нескольких часов она оживляла все приятнейшим разговором; гости удивлялись ей, а восхищенный мудрец думал: Какой Философ с угрюмою важностию умеет занимать разум так приятно, соединяя приятность с основательностию, силу мыслей с легкостию выражения и нежность чувства с блеском остроумия! - Иногда, прикасаяс волшебною рукою к струнам арфы, она, как новая Сафа, играла чувствами его сердца. Иногда он заставал ее одну в кабинете: она призывала тотчас детей своих; казалось, что женская скромность хотела покрыться щитом материнского сана - и между тем, как дети резвились в углу, Лина читала всегда какую нибудь книгу Эмилю, который удивлялся охоте её ко чтению, часто перерывал его нетерпением и засиживался так долго после ужина, что Лина часто принуждена была напоминать ему о времени. Однакожь, не взирая на то, Эмиль был всегда осторожен, скромен, почтителен; никогда не позволял себе ни одного ясного слова о тайных чувствах своих, которые, правда, не были уже тайною для проницательной Лины; и естьли в ней обнаружнвались иногда некоторые движения, которые ему подавали сладкую надежду, то он, почитая их невольными, скрывал тем осторожнее свою радость. Темно предчувствуя свое блаженство, но еще не смея верить надежде, Эмиль, в честности своих намерений, ожидал точнейшого уверения, чтобы принести обет верности и принять залог щастия.

Однажды Эмиль пришел к Лине. Она встретила его с печальным, но ласковым видом и сказала: ,,Радуюсь, что вас вижу. Мне остается не долго пользоваться вашим обхождением. После завтра еду в деревню. Надеюсь, что вы иногда посетите"... Ах, Лина! воскликнул Эмиль: будьте чистосердечнее. Естьли мое присутствие для вас не тягостно, то готов следоват иа край света за тою, без которой не могу быть... щастлив. - ,,Эмиль. что я слышу?"... Так, прекрасная Лина, так! силы человеческия не могут победить такого чувства; сердце мое открывается перед тобою; реши судьбу мою.... Эмиль упал на колени..... Лина отирала платком глаза свои.... Он стоял у ног её, и ожидал того божественного слова, которому надлежало влить блаженство в его душу, и Лина ангельским голосом произнесла: люблю тебя! - Эмиль был щастлив; он почитал неразрывным союз, заключенный взаимною любовию; перед воображением его отворялся тот священный храм, в которой рука любви и добродетели должна была по цветам привести его, к олтарю священных обетов. Но хотя бы торжественное благословение и не запечатлело тайного союза сердец, Бог внимал их клятве; они не могли сделаться клятвопреступниками, не обратив на себя праведного гнева небсс. Так думал по крайней мере Эмиль; бросился в объятия к Лине и воскликнул: ,,клянусь вечно любить тебя!" - Ах! Уста Лины не повторили обета; но сердце юноши, с полною доверенностию, твердило его за обоих....

Не будем томить читателей. Эмиль мог быть Философом на древнюю стать участницу во всех радостях и прискорбиях жизни: она любила его как пламенного любовника, как прекрасного юношу, как предмет романических удовольствий. Он читал на устах её безмолвный обет верности: она едва верила громкой и торжественной его клятве. К щастию, доброе, чувствительное женское сердце которое без порочного воспитания бывает святилищем всех добродетелей, искренно привязывало ее по крайней мере на то время к скромному, почтительному, нежному Эмилю.

Как бы то ни было, Лина согласилась с Эмилем укрыться на лето в сельском уединении. Пригласили нескольких приятельниц для удаления всякого подозрения; и наружная благопристойность, которая, по мнению наблюдательных Философов, заменяет всегда отсутствие истинной скромности, служила для наших любовников эгидою, правда, не совсем непроницаемою.

Уже через два дни молодой Философ жил под одною кровлею с Линой, в прекрасном сельском домике, на берегу светлой реки - гулял с обожаемою красавицею по лугам и рощам, и не представлял себе ничего достойнее Лины, ничего сладостнее своего жребия. В двадцать лет любовь имеет всю свежесть и цвет сего возраста. Тогда все мысленные совершенства украшают в глазах наших любимейшее существо на земле; самая тягостная жертва добродетели, в угождение сему сладкому чувству, делается для нас легкою; тени горести сливаются тогда на картине жизни с лучами радости; и человек дышет, кажется, в новой, священной атмосфере. Сие небесное чувство наполняло душу Эмиля, который любил в первый раз в жизни, с живостию нового сердца и с мечтами романического воображения. Уже каждый день сближал наших любовников; уединенная звезда ночи не один раз заставала их в нежиых, но только душевных

Между тем Эмиль удивлялся, что Лина, терпя легкия права любовника, еще не позволяла ему торжественного имени супруга; но думая в простоте своего сердца, что она хотела испытывать его честность, он обещал себе быть гораздо терпеливее в надеждах любви и воздержнее в её движениях.

В один день, когда прекрасная Лина, освеженная сладким сном, в небрежении утренняго наряда, с румянцем на щеках оживленным, вышла в сад к Эмилю, впечатление её красоты привело его чувства в волнение. Не так приятно цвели в саду розы, как нежное лице её; черные волосы, развеваясь, ложились с нежностию, казалось, на белизну полной шеи; неосторожной ветерок, подкравшись под згибы легкого флера {Cледственно это было уже очень давно, а сверкала в глазах его; движение чувств изображалось на огненном лице; он затрепетал - устремился к Лине - и.... вдруг остановился. Через минуту молчания, он сказал дрожащим голосом: ,,Лина! не хочу употреблять во зло твоей доверенности и великодушия. Прости минутное заблуждение. Могу еще повелевать собою. Ах! мое щастие должно единственно от тебя зависеть!" - ,,Такая честность, воскликнула изумленная Лина, достойна всей моей благодарности и требует награды... Эмиль!... даю тебе все права над собою!"... И молодой человек сделался щастливым обладателем своего предмета.

Прекрасное действие добродетели никогда не теряет силы своей над сердцем, для нее сотворенным. Лина чувствовала цену невинности и великодушия Эмилева: за несколько лет прежде он мог бы обратить ее к добронравию; но тогда уже порок глубоко вкоренился в душе её!

Зная власть свою над сердцем Эмиля, Лина захотела показать обществу зрелище славнее того, которое некогда представляли древние Римские победители; захотела привести насцену света пленного Философа, за блестящею колесницею прелестницы - увенчать славу свою трофеями новой победы и цепями нового невольника. Гордая победительница возвестила волю свою, и смиренный пленник был тотчас готов украсить её торжество. Назначили через неделю возвратиться в город.

Наступил день отъезда. Эмиль разстался с блаженным жилищем, как о половиною жизни своей. Во время дороги он наблюдал сердечные движения своей красавицы, глядел ей в глаза с любовию и любопытством, и в первый раз не мог прочесть в них ничего ясного, ничего такого по крайней мере, что они прежде выражали. Не мудрено: Лина возвращалась к своему истинному характеру. Едва они успели въехать в заставу, едва обвеял их городской воздух, уже светская героиня заговорила языком совсем новым для Философа, не с гибкостию придворного льстеца, который прежде угождал всем желаниям своего повелителя, но с гордостию деспота, которого воля должн служить законом. --,,Любезный Эмиль!" сказала она твердым голосом: ,,я жила для твоего удовольствия в уединении: ты должен жить для моего в обществе. Обычаи, ничтожные для мудрого, важны для женщины. Сверх того имя мудреца и звание светского человека не могут быть никогда согласны. Общежитие имеет свои законы; Кто входит с ним в обязательство, тот безмолвно соглашается на его условия; и среди других людей надобно всегда следовать общему примеру. И так ты должен переменить образ жизни, обхождения и самую одежду. Естьли снисходительность общества позволяет в некоторых безделках свободу выбора, то строгость моды предписывает в других вещах непременные законы; не льзя удалиться от того, не нарушить благопристойности. Повторяю, что это необходимо. Ты будеш носить в свете имя любовника моего и должен исполнять обязанности, которые оно налагает." - Прекрасная Лина! отвечал Эмиль по некотором молчании: в первой раз выражения твои для меня темны. Изъясни мне свои мысли. Что значит носить в свете имя твоего любовника? Какая связь между мнением людей и чувством наших сердец? --,,Друг мой! я признавалась тебе в своей ветрености; не скрываю и того, что я имела слабости...... Свет угадает тайну нашей связи...... Когда первые люди считали за славу быть моими пленниками; когда блеск моего торжества изумлял взоры света: могу ли представить на его сцене обожателя недостойного моей славы?" - Ах, Лина!.. твоя искренность открывает мне жестокия истины; но чувствую.... что все поздно! В угодность тебе все жертвы для меня возможны, кроме того, чтоб перестать любить тебя и отказаться от щастия быть тобою любимым!.... Естьлиж Лина моглаб когда нибудь забыть меня.... - Она не дала договорить Эмилю, прижала его к своему сердцу и успокоила нежными ласками.

Ветреная красавица, как рассказывает Мармонтель, переменила законы одного царства: наша героиня переломила скипетр Философии. Эмиль, еще покорнее Солимана II, на другой день принес к ногам Лины - не величие царского сана, но гордость, достоинство и щастие мудрого, и, по словам Амура, бывшого свидетелем сцены, лобызал ту руку которая розовыми гирляндами привязывала его к торжественной колеснице, между тем, как Грации с улыбкою указывали Минерве на торжество свое. Это был уже не воспитанник Сократов в философской мантии, но другой Альцибиад, убранный рукою искусства, который через несколько дней показался с Аспазиею на театре учтивого света, блистал между щеголями и услуживал женщинам - правда, о неловкостию нового ученика!

весьма щастливы. Один раз он вздумал в кругу молодых красавиц разсуждать о приятности летних полевых работ: все засмеялись; красавица его нахмурилас, и в тот же вечер запретила ему навсегда хвалить деревню в городе. В другой раз, сидя в гостях у знатного человека и видя в окно нищого старика, дрожащого на жестоком морозе, он бросился на улицу, привел его в дом къхозяину и согрел перед камином; но возвратясь домой, Лина сказала ему таким голосом, который привел его в трепет, что он сделал беду; что никогда светские обычаи не позволяют вводить бедного к вельможе в палаты, и что такое человеколюбие было не у места, оскорбительно для хозяина и противно правилам вежливости. Наконец, к дополнению всех бед, случилось однажды в доме у Лины, где собралися все блестящие молодые люди - случилос, говорю, что Эмиль начал доказывать с жаром строгого Моралиста щастие супружеской любви и зло женского непостоянства За то, для оскорбителя славных жриц Пафосских, два дни не отворялся храм любви и наслаждения: наказание, соразмерное конечно преступлению; но бедной Эмиль не мог угадать причины его. Такия странности, гнев красавицы и всегдашнее её молчание о браке, не редко терзали Эмиля; но когда земная богиня, украшенная Венериным поясом, с ласкою принимала его в будуаре, тогда все облака исчезали, и мудрост засыпала иа розах.

Жесточайшие опыты ожидали Эмиля. В один день, когда он входил в театр с Линою, один зритель, указав на них своему соседу, сказал: вот Сократ и Аспазия! Эмиль бросил на него презрительный взгляд: Лина притворилась, Что она ие слыхала насмешки; но во время спектакля глазами искала наглого и, к досаде своей узнала в нем молодого Эраста, славного красавца в городе и первого героя в обществе. Когда они возвратились домой, ужасно оскорбил нашу честь. Я говорю нашу, будучи уверена, что между нами все общее. Такая наглость не должна остаться без наказания." - Будь покойна! отвечал Эмиль: я наказал Эраста. - ,,Чем?" - Самым презрительным взором, который чувствительнее всякой обиды для истинно-благородного человека. - ,,Хорошо; однакож не довольно. Он будет торжествовать, хвалитъся своим остроумным словом и забавляться на счет наш. Свет судит легко. В глазах его тот прав, кто смеется; кто молчит, тот виновен." - Что значит пустое мнение людей, прекрасная Лина: Собственное сердце есть важной судья для всякого; мысли других меня не тревожат. - ,,Эмиль! это одни софистическия разсуждения. Я терплю обиду: честь повелевает мстить!" - Естьли честь твоя без пятна, то она страдать не может; естьлиж твое поведение могло б когда нибудь оправдывать обиду, то наказание не загладилоб оскорбления. И какого мщения желаешь? - ,,Того, которого требует благородство сердца и храбрость духа." - Крови обидчика, или - моей собственной?... Ах, Лина! я готов умереть за тебя; но мне ли повиноваться убийственным предразсудкам? Мне ли забыть и долг мудрости и законы чувствительности? Могу ли твердою рукою сразить человека за одно нескромное слово, за легкую ветреность, которая при другом воспитании могла быть собственным моим пороком? К томуж на что законы гражданские, естьли каждой имеет сам право мстить за обиду свою? И тебе ли, чувствительная Лина! тебе ли, которая не могла никогда глядеть без содрогания на птичку, лишенную жизни, требовать крови человеческой?.... - ,,Друг мой! Сен-Пре, образец редкого любовника, не так думал, когда он летел мстить за оскорбленную Юлию."... - Понимаю: ты сомневаеться в любви моей! - Тут Эмиль замолчал, и подумав несколько минут, уехал. Через полчаса он возвратился. Ужин был готов. Ни тот, ни другая не сели за стол и разстались до завтрашняго дня.

На другой ден, как скоро Лина проснулась, отворяется дверь в спальню - к ней вносят на креслах бледного Эмиля, в окровавленном платье. Она ахнула. Эмиль протянул к ней руку и сказал: Щастлив, естьли та кровь докажет тебе сильную мою любовь, Которой не могли доказать мои чувства. Я нашел средство согласит любовь и добродетель, угодить страсти и не оскорбит совести. - ,Боже мой! ты был на поединке?" - Был на поединке и не дрался; раненный в руку, я выстрелил на воздух... - Лина бросилась в объятия к Эмилю. Видя, что кровь лилас еще из руки его, она призвала Доктора, который объявил, что рана может сделаться опасною. Истннно тронутая Лина не отходила от верного любовника, и нежными попечениями награждала его за великую жертву. Эмиль до слез восхищался и говорил от глубины сердца: ,,Чувствую, прекрасная Лина, что я всею кровью своей не мог бы заплатить судьбе за теперешнее мое щастие. Тверди мне чаще, что ты меня. любишь: вот самое целительное для раны моей лекарстно! Благодарю судьбу и Лину за новой опыт в жизни. Прежде ужасался я твоей измены: теперь знаю, как бы легко было мне тогда разстаться с жизнию!" -

Через три дни опасность миновалас Эмиль выздоровел телесно, для того, кажется, чтобы страдать душевно. Истинная привязанность, оказанная ему во время болезни благодарною Линою, утвердила его в одном пагубном заблуждении. Безпокоясь прежде о том, что Лина никогда не хотела говорить с ним о браке, он уверился, после сего последняго случая, что нежная любовь её, достойная совершенной доверенности, хочет доказать, что она умеет быть верною и без торжественных обетов. В самом деле, сердце Лины, испорченное воспитанием, но доброе от природы и плененное благодарностию, готово было, казалось, навсегда покориться силе постоянной любви, как вдруг новой случай не дал времени утвердиться сему чувству.

ехать в тот город, где производилась тяжба, возобновил дело, несколько месяцев был ходатаем любви и правосудия, и наконец, с торжеством победителя с новыми правами на благодарность Лины (которая через письма звала его к себе), летел нетерпеливо в её объятия - приближался с биением сердца, с восторгами радости - летел по комнатам, где так часто душа его пылала от любви и нежности; вбежал в спальню, и... увидел Лину, ласкающую Эраста, того самого человека, который казался ей некогда дерзким наглецом и едва не сделался убийцею её друга... От ужасного чувства он остановился неподвижно на одном месте... Лина пришла в замешательство.... Эраст хотел обнять его; но Эмиль, отступив несколько шагов назад, сказал ему: ,,Скройся, недостойньй! я имею право защитить эту слабую женщину от соблазна дерзкого развратителя: знай, что она любит меня!"... Лина сказала Эрасту, чтобы он уехал; но, оставшись одна с Эмилем, объявила ему, что связь их перерывается; что она имеет в Эрасте нового любовника - и сняла наконец темную завесу с глаз нещастного юноши.... описывать ли его ужас?.. Нет! он сам не мог бы описать его. Скажем только, что пламенные слезы и мертвое отчаяние Эмиля тронули сердце Лины, однакожь - не возвратили ее к добродетели.

города, заехал взглянуть на мирное убежище, где он с любовию верной Лины прожил так щастливо несколько быстрых мгновений, и наконец с одним воспоминанием минувшого блаженства возвратился в те места, откуда сладкия надежды вывели его некогда на театр света. Все переменилось в глазах его. Память прелестного образа затмевала для него мрачным облаком жизнь, человечество, Природу, все, кроме сего самого образа, который сиял перед ним божественным светом. Несколько месяцев протекли для Эмиля в живой сердечной горести; утешением его было читать Вертера, и он завидовал сему нещастному любовнику, которой, разставаясь с жизнию, не разстался с чувством быть любимым. Наступила мрачная осень. Он встретил ее как друга, которому надлежало делить его горести. Всегдашнее уединение, безмолвная скорбь, бури сердца и Природы гнали его из места в место и привели однажды на ту долину, где он за два года перед тем гулял и беседовал с мудрым старцем. Это случилось также ввечеру. Тусклая луна едва проглядывала сквозь черное облако; все покоилось в мертвом унынии. - Вот точный образ души моей! воскликнул Эмиль: как сладостно будет для меня перестать наконец чувствовать страдание и заснуть в недрах вечности! - В сию минуту вышел из лесу престарелой Священник. ,,Это Эмиль!" сказал он с удивлением: ,,в каком состоянии нахожу его! Доброй юноша! что с тобою сделалос?" - Ничего, отвечал Эмиль с холодностию: я узнал только свет, людей и самого себя. - ,,Друг мой! что бы такое ни было, не забудь, что душа мудрого должна быть непоколебима среди ударов рока и превратностей щастия." - Мечта! мечта!.. - Старец, видя отчаяние молодого человека, не раздражал его противоречиями, взял за руку и привел ночевать к себе. На другой день бедной Эмиль нашел истинное утешение в том, чтобы рассказыват о своем приключении и плакать с чувствительным старцем. Все, что изливается из сердца, облегчает его. Умиление смягчило горесть. Юноша нашел в старце друга и почти с ним не разставался. Добрый Пастырь, наученный летами, сердцем и Религиею, старался неприметным образом возобновлять в нем влечение к жизни, воскресить надежду и пробудить движение страстей благородных; и в самом деле щастливо-образованный юноша, имея перед глазами картину тихой, мирной добродетелй, мало по малу исцелился от ненависти к людям и возвратился к чувству жизни. Наконец старец сказал ему: ,,Я ожидал смягчения твоих горестей, чтобы говорить тебе о цене бытия. Болезненное сердце не может пользоваться советами здравого разсудка. Теперь можешь внимать его благодетельному голосу. Ты намерен удалиться от света и заключиться в совершенном уединении; но воля Провидения и польза человечества зовут тебя к деятельности. Не за тем Природа даровала тебе бытие, чтобы ты сокрыл его в ничтожестве; принятый дар жизни есть некоторым образом безмолвный обет сохранит порядок мира. Ищи твоего назначения на земле и живи по оному. Некогда ты не верил злу: теперь не веришь благу. Первое было действием разгоряченного воображения: последнее есть следствие оскорбленного самолюбия. Истинное познание о вещах примиряет мудрого с жизнию. Друг мой! возвратись к семейству людей и братий; забудь имя недостойной, и старайся, сколько позволяет порядок земных вещей, сближать своио нравственность с тем образцем мысленного совершенства, который с юных лет пленял твое воображение." - Эмиль повиновался гласу безкорыстной дружбы и возвратился в общество.

Юный мудрец сделался наконец старым мудрецом. Ум и сердце его применились к обычаям и мнеиям. Он не мог прежде не изъявлять досады своей при виде светских несправедливостей и коварства, а в последствии времени терпеле их по крайней мере в безмолвии; искал некогда Элоизы, Клариссы, Юлии, и доживал век свой с одним их мысленным образом; хотел принести Философию к людям, и скрывал ее в тихом углу своем. Но сказывают, что до конца жизни он повторял всегда со вздохом: ,,ах! для чего милыя^ надежды юности оставляют одни следы восхитительных сновидений!"