Письмо

Сергей Заяицкий

Вернувшись со службы, я нашел на двери своей комнаты приколотую записочку:

"Милый друг! Очень бы хотел повидать тебя.

Заходи. Мой адрес: Анастасьинский, девять.

Твой Баранов".

Я не знал никакого Баранова.

-- Послушайте, - сказал я соседу, - может быть, это к вам записка от Баранова?

-- От Козлова, может быть?

Он тоже не знал Баранова.

Но Баранов мог ошибиться домом, квартирой, улицей.

Черт его знает, чем мог еще ошибиться Баранов!

Пушкин сказал однажды, что все русские ленивы и не любопытны. Но я русский только наполовину, моя мать была полька. Поэтому я ленив, но любопытен.

Таинственный Баранов жил в маленьком одноэтажном домике. Я хотел было уже стучать, как дверь вдруг сама растворилась, и какая-то женщина, закутанная в ковровый леопардовый мех, прошла мимо меня, поглядев на меня удивительно знакомыми глазами.

-- Гражданин Баранов дома? - спросил я.

Она молча кивнула и пошла, наклонив голову и кутаясь в пятнистую шкуру. И походка ее была тоже удивительно знакома.

Очутившись в темных сенях, пахнущих капустой, я громко сказал:

-- Гражданин Баранов.

Послышались поспешные шаги, и, безусловно, знакомый человек появился на пороге. Но кто?

-- Как хорошо, - вскричал он, - что вы пришли! Я так боялся, что наши добрые отношения не возобновятся. Мне тяжело было думать, что в дни величайшего моего счастья кто-то чуждается меня и избегает встреч со мною.

-- Неужели вы могли так думать! - воскликнул я, пожимая ему руку, а сам думал: "Где, черт возьми, я его видел?"

Комната была мала, но опрятна, шкафами были отгорожены две непарные постели.

-- Итак, - сказал он, - я теперь женат.

-- Что вы говорите? На ком? - воскликнул я, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

-- Ага!

-- На Сонечке! На Софье Александровне!

Словно вспышкою магния озарилось вдруг прошлое.

Я вспомнил зимние (мирного времени) дни, санки, лиловые цветы и девушку с глазами... которые только что смотрели на меня из леопардовой шкуры. Вспомнил я и Баранова. Он уже и тогда считался ее женихом, но почему-то свадьба все расстраивалась. Я вспомнил даже няню девушки, которая говорила: нынче жених хитер да лих, ему про венец, а он про ларец!

-- Вы знаете, - кричал Баранов, беспрестанно вскакивая и снова садясь, - все эти годы я жил, как все жили! Я скитался по всей России, болел тифом... потом... Хотите, я вам расскажу все подробно?

-- Конечно!

-- Я в Сонечку влюблен с одиннадцатого года... Всякие эти прогулочки по переулочкам, балы да театры. Любил ужасно. Можете себе представить - я - химик - к гадалке ходил. Ревность. Ко всем ревновал. К вам тоже. Ведь вы тогда молодец были...

-- Ну, уж ко мне...

-- Был, говорю, в исступлении! Наконец сделал ей предложение. Отказ, причем сама чуть не в обморок... А тут война, а тут революция - одна, другая. А потом всех москвичей разогнали по всему миру. Пора, кажется, было бы образумиться, так нет. Еду, бывало, в теплушке и о ней мечтаю. А где она? Найди-ка! Ну, вот. Иду я раз вечером - дождь был, снег мокрый, - вижу, какая-то женщина к стене записочку приклеила. А тут издали автомобиль всю улицу осветил. Оглянулась - Сонечка! Можете себе представить, что я испытал! Меня не видала! Ей фонари прямо в глаза. Когда автомобиль проехал, ее уже не было. Я подошел к записке, зажег зажигалку и прочел:

А как раз у этого бюро происходило наше решительное объяснение. Чудесное бюро. Я, конечно, всю ночь не спал. И жила-то она (адрес был указан) совсем близко! Должен сказать, что убожество ее наряда поразило меня. Сам я, дурак, не пошел - из гордости. Все-таки... после отказа... (Тут Баранов понизил голос.) Сосед мой, спекулянт, покупает всякие предметы и со мною советуется как с бывшим человеком. Ну, я и посоветовал ему купить бюро. Надо было поддержать ее... Вечером возвращаюсь домой - на санках у подъезда - оно самое! Сердце у меня так и запрыгало. Очень я взволновался. Спекулянт в восторге. По дороге три человека продать просили, и какой-то бывший князь похвалил. Звал смотреть. Я сказал, что зайду после... неприятно все-таки, знаете... У него всякие сомнительные дамы бывают, а тут это бюро! Вдруг сам он ко мне стучится. "Смотрите, говорит, что я в бюро нашел". Вижу - ее рука... Читаю... Да вот оно... Выпросил в награду за рекомендацию хорошей вещи. Прочтите-ка.

Я прочел:

"Не знаю, решусь ли послать это письмо. Люблю вас, но когда вижу вас, говорю совсем не то. Вчера я сказала вам "нет". Не верьте... Не судите. С".

-- Вообразите, что со мной сделалось! Она, значит, тогда, глупенькая, мне по скромности девичьей отказала, а я, идиот, чем постепенно ее к этой мысли приучить, обиделся и порвал! Ну, думаю, надо исправлять... Пошел по адресу... и видите... (он счастливо рассмеялся) исправил...

-- Я сейчас встретил в дверях Софью Александровну и, признаться, не узнал!

-- Переменилась? Ну, еще бы! Ведь что, бедняжка, перенесла! Она вас помнит...

Что-то не идет...

Ему было, очевидно, приятно беспокоиться о жене.

-- Хотите, - сказал он вдруг, - бюро посмотреть? Сосед сейчас дома. Старину вспомните!

Чтоб сделать ему удовольствие, я согласился.

Но в тот миг, когда мы постучали в дверь к соседу, на "парадном" звякнул колокольчик.

Маленький толстяк отворил дверь на стук, а Баранов побежал отпирать жене, крикнув: "Познакомьтесь: Трохимов, Громов".

-- Стариной увлекаетесь? - спросил Громов, подводя меня к бюро. - Как не увлечься. Вы смотрите, как они, сукины дети, умели фанеру обделывать. Да теперешний столяр десять раз, извините, в уборную сбегает, а такого лаку не наведет. А ящиков сколько. Сегодня весь хлам из них выгреб.

Я вздрогнул. На одном конверте увидал я свое имя и фамилию: "Алексею Павловичу Трохимову".

-- А это тут было письмо... Я его отдал господину Баранову... Какое-то послание любовное. А вот, взгляните - вазочка. Китай!

Я сунул конверт в карман, сказав:

-- Позвольте взять на память о знакомстве!

-- Идем чай пить, - сказал Баранов, - Соня пришла. У нас есть глюкоза. Зайдете?

-- Все делишки.

-- А как же! Детишкам на молочишко.

Сонечка очень приветливо отнеслась ко мне.

Я с любопытством на нее поглядывал, но решительно не замечал в ней даже никакого смущения. Уютно было сидеть за столом со счастливыми людьми и вспоминать счастливое прошлое.

"А счастье было так возможно!".

Через несколько дней я опять пошел к ним. Та же история - чай и счастье. И в ней никакого сожаления.

Дура! Ну, почему, почему тогда не послала письма?

-- Кстати, - сказал Баранов, - сосед говорил, что ты взял конверт от того письма...

-- А где же он?

-- Потерял.

-- Ну, вот. Но он-то, дуралей, не прочел, что ли, фамилии?

-- Там было много всяких бумажонок.

Мне показалось, что Сонечка чуть-чуть покраснела. Я поглядел ей в глаза, желая пробудить между нами хоть романтическую близость. Но она повела носиком и с таким самодовольным обожанием поглядела на мужа, на глюкозу, на самовар, что я почувствовал злую зависть.

-- Жалко, что нет конверта!

-- А вот пустой конверт. Уж если тебе так хочется еще раз убедиться в своем счастье, попроси Софью Александровну написать на нем обращение.

-- Что ж! А, Сонечка, напиши.

"Ивану Петровичу Баранову".

Он смачно поцеловал ее. Она отстранилась, покраснев, но не потому, чтоб ей неприятен был поцелуй, а стесняясь меня. О, лишь бы я ушел! Уж они нацелуются! Во мне закипело.

Когда мы простились и он уже хотел запереть за мною дверь, я вдруг сказал:

-- А! Вот! Я нашел и оригинал конверта.