Живая свирель

Типография торгового дома С. Струговщикова, Г. Похитонова, Н. Водова и Ко, Санкт-Петербург, 1860 г.

В степи немой, пустынно-необъятной,

В глуши полей, осыпанных ковылью,

Зеленым лопухом, янтарной кашкой

И голубым разливом васильков,

Под воздухом, налитым ароматом

Клубники, ландышей и диких яблонь,

Лиловых колокольчиков и мака,

И роз и тысячи целебных трав -

Жил пасечник, казак седой и дряхлый,

С своей женой да с малыми детьми...

Он день и ночь ленился на приволье,

Курил табак - все думал, да молчал,

Лежал в тени плетня своей землянки,

А на заре стрелял гусей да уток,

Когда порой, пугливой вереницей,

Шумя крылом, они над ним летели...

Не выходил из пасеки своей

И целые часы в ней проводил,

В полудремоте, глядя безмятежно

В прозрачный, знойный и душистый воздух,

А в воздухе недвижно и не слышно,

Как сонные, как пьяные от жара,

Пред ним висели пестрые жучки,

И комары, и огненные мухи,

И с трепетными крылышками пчелы...

Однажды поутру сердитая хозяйка

Из хаты кликнула своих детей,

Двух дочерей, да маленького сына,

И так сказала им: - Ступайте, дочки,

Там за курганом, над оврагом роща,

А в роще яблоки теперь поспели:

Нарвите нам лукошко до обеда,

Да кстати нож возьмите, лык нарежьте,

И будет вам по ленте на сестру.

Меньшая дочь обрадовалась, брата

Пошла, играя весело и звонко

В степи задумчиво-безмолвной распевая...

Но старшая, которую любила,

Лелеяла и баловала мать,

Надулася сердито и лениво

Пошла к кургану, не дошла до рощи,

Легла под камышом, на берегу

Ручья иссохшей балки, и заснула...

И снится ей, что у сестры в косе

Красуются две огненные ленты,

А у нее висит на шее лыко!

Вот дочь меньшая рвет себе, да рвет

Кислицы спелые, цветы да груши,

Кладет в лукошко маленькому брату

И ходит, песни звонко распевая,

А возле тень ее живая ходит

И также будто рвет кислицы... Тихо

Она вошла в лесную глушь... Незримо

Ее пустыня рощи охватила...

Кругом нее толпилися ракиты;

Дрожали белостволые осины;

Качала груша сонной головой,

А черный дуб, увитый желтым хмелем,

В развалинах вороньих гнезд, громадный,

До половины высохший, седыми

И острыми ветвями из трущобы

Махал... Вдали, над явором густым,

Аукнулась кукушка... Меж травой

Пугливая скользнула медяница,

И в воздух плавно поднялся орел,

Над сонным байраком снуя кругами

И тихо исчезая в знойном небе.

Вдруг, видит девушка, на деревце

Два яблока поспели золотые

И прыгают по ветке, как живые.

Скорей она подобрала находку

И без оглядки бросилась домой.

На перепутье к дому увидала

- Постой, да и постой! - ей говорит, -

Домой еще успеешь ты вернуться,

Ляг - я тебе в голове поищу!

Сестра меньшая тихо к ней склонилась

И, утомленная, заснула тут же...

Ехидно улыбнулася злодейка

И в сердце нож по ручку ей воткнула!

Малютка, как спала, так и осталась -

Ни пикнула, словечка не сказала.

Убийца же опомнилась, в камыш

Немое тело спрятала и тихо

Вернулася домой с чужой находкой...

- А где ж твоя сестра? Ты с ней ходила,

Скажи, куда девалась дочка наша?

- А как мне знать! я нянькой не была ей,

И каждый шаг ее я не следила!

Пойдите и ищите вашу дочку...

Искали все ее; но не сыскали...

И стал грустить казак и тщетно дочь

Жена ж молчала, с жалостью косилась

На дочку старшую - а дочь худела

И все мрачней да злее становилась.

Прошли года, забыли о малютке,

Забыли о ее веселых песнях...

И с горя стал казак опять лениться,

Курить табак, стрелять по диким уткам,

И целые часы лежать меж ульев

В полудремоте, глядя безмятежно

В прозрачный, знойный и душистый воздух,

А в воздухе, недвижно и не слышно,

Как сонные, как пьяные от жара,

Пред ним висели черные жучки,

И комары и огненные мухи,

И с трепетными крылышками пчелы...

Молчала вся таинственная степь.

Вот вырос сын седого казака,

А тело дочери меньшой покрылось

Землей, песком и пылью бурных вихрей,

Как казаки, спокойно и лениво,

То припадая над травой, как будто

Завидев недруга, то по курганам

На страже стоя черными столбами.

Над дикой самородною могилкой

Зарезанной сестры расцвел камыш,

Зимой иссох и пожелтел, а к лету

Уже звенел при шуме ветерка,

Звенел и музыкой печальной весь,

По жилке каждой, тихо наполнялся...

Услышал эти песни резвый сын

Седого пасечника, срезал ствол,

Очистил от травы и хрупких листьев,

Наделал в нем отверстий и принес

Домой - а той порой чумаки

Из Крыма с солью проезжали мимо

И на ночлег у хаты казака

Остановилися гурьбой веселой...

Беседа их за ужином тянулась,

Забывшись, все сидели да болтали

И нехотя свои курили трубки...

Вдруг раздался меж ними странный шум.

Тревожно стали вслушиваться все

В какие-то таинственные звуки...

И смолкло все!.. И только в темноте

Одно и слышалось... Чумак с свирелью,

Обмененной у сына казака,

Сидел на опрокинутом корыте,

Держал у губ своих свирель, и та,

Как оживленная, печально-тихо

И голосом младенца напевала:

"Потише - тише, братец, играй;

Не рази сердца моего в край!

Меня сестрица сгубила,

Нож в мое сердце вонзила,

За клубочек

Ягод,

За золотое яблочко!"

Переглянулись все - от изумленья

Берет свирель, и та ему поет,

Поет напевом, полным слез горючих:

"Потише, тише, отец, играй;

Не рази сердца моего в край!

Меня сестрица сгубила,

Нож в мое сердце вонзила,

За клубочек

Ягод,

За золотое яблочко!"

Наконец народ зовет злодейку!..

Все молчат... Она дрожит, бледнеет,

И свирель звучит в ее руках:

"Потише, тише, сестра, играй;

Не рази сердца моего в край!

Меня, сестра, ты сгубила,

Нож в мое сердце вонзила,

За клубочек

Ягод,

За золотое яблочко!"

Чуть заблистала ранняя заря,

Народ убийцу вывел на поляну,

Помчался конь, бичуемый испугом,

Рассвирепев, и фыркая, и злобно

Ногами степь широкую взрывая.

И скрылся он за дальнею горой,

Под рощей, у высокого кургана.

И где лихая дочка головою

Ударилась, там вырос дикий терн;

Где русою ударилась косою

Там выросла крапива да бурьян;

А где рукой ударилась греховной

Там выросли всё черные могилы!

Ушел народ, а с ним ушел и старый

Казак, неся с собой на плечах сына,

И на холме покинутой землянки

Она к глазам приставила сухую,

Морщинистую руку, устремила

Печальный взор за дочкою любимой,

И так стояла дни, стояла ночи,

И наконец от грусти обратилась

В зеленую раскидистую тополь

Над ветхою, покинутой землянкой...